Тайкино счастье. рассказы и стихи - Олег Скрынник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ещё ложась на свой диван, устало думает: а почему именно голубого? Нет, правда: почему?
Обход
– Броня Исааковна, сколько вам лет?
– Много, много, много!
Сморщенная, с крючковатым носом, старушка напоминает птицу. Движения рук хорошо дополняют это сходство.
– В нашем городе есть только две женщины, которые скрывают свой возраст. Это Фейга Яковлевна и Броня Исааковна.
Гиннес, медлительный и высокий, закончил наконец причёсывать плотные седые кудри, обрамляющие лучезарную лысину, и поворачивает голову туда-сюда, раздумывая, что бы такое с ней ещё сотворить.
– Сегодня вечером я её увижу. Мне передать от вас привет?
– Вы идёте? О-о, я такая рада за вас.
– Да, Броня Исааковна. Я не могу не пойти. А вы-ы?
Она машет рукой. Её жилистая кисть из рукава белого халата кажется тёмно-коричневой.
– Какое пойти! Сегодня Софа опять подкинет мне своих золотушных отпрысков.
– А что Семён Семёнович?
– Семён Семёнович страшно занят. Он реставрирует мебель.
– Всё ещё реставрирует? Или это уже другая мебель?
Мужчина распахивает дверцу шкафа. Критически оглядывает свежевыглаженный халат, держа плечики на вытянутой руке. Со стороны можно подумать, что он поймал кого-то за шкирку.
– Нет, это всё та же мебель. Дело в том, что прежде, чем что-нибудь решить, он сначала всё рассчитывает. Имеет такую привычку.
Стуча старомодными каблуками, она пробегает в смежную комнату и склоняется над столиком, уставленным баночками с мочой.
– А правда, что если в какой-то баночке недостаёт урины, то вы добавляете в неё из других?
– Вы всегда всё путаете, Леонид Наумович! Это говорили о Евдокии.
– А-а.
Он оборачивается к зеркалу. Поправляет галстук и застёгивает халат на все пуговицы.
– О Евдокии, которая уже сорок лет, как здесь не работает.
– Сорок лет! Как бежит время.
– Я удивляюсь, откуда вы вообще можете о ней знать!
Губы мужчины трогает едва заметная улыбка.
– Мадам Кудасова уже на работе?
– Она, коне-эчно, уже на работе. Но до меня ещё не добралась.
– Ещё бы! До вас не так-то просто добраться.
В палате бело и солнечно. Навстречу доктору лица больных самопроизвольно растягиваются в улыбках.
– Ну-у, и как тут у нас? – вместо приветствия заговаривает он. – Вот вы, молодой человек. Вижу, вы поменяли койку. Поближе к выходу?
– Всю ночь бегал. Не знаю уж, куда, – сипит с дальней кровати грузный Жорик, водитель. – Прибёг только под утро, весь в духах. Вы вот его обнюхайте!
– Один мой знако-омый примерно так же набегал на тысячу двести рублей в месяц. Это ещё теми деньгами!
Доктор ощупывает поясницу парня. Тот дёргается от резкой боли, но, закусив губу, терпит.
– Як? Заробыв? – удивляется пожилой поджарый каменщик Павло Зима.
– Заработал двадцать пять процентов алиментов. Как одну копеечку.
Палата взрывается хохотом. В проём двери просовываются две любопытные посторонние физиономии и встают там на мёртвый якорь.
– На свидания бегать пока рановато.
Он переходит к Жорику.
– Так будем ещё лазить зимой под машину?
– Да как же под неё не полезешь, Леонид Наумович! Ехать-то надо.
– И снова приедете прямо сюда. Это я вам обещаю как родному сыну. Берите сейчас же направление на ВТЭК.
– А так можно?
Жорик поднимается с постели, изо всех сил превозмогая боль. Глаза заполняются слезами. Губы дрожат, готовые искривиться в стоне.
– Попросите мадам Кудасову, она сделает.
– Неужто!
– Ну… – пожимает плечами доктор. – Чего не попросите, того не сделает.
Он закуривает сигарету. Дым тонкой струйкой вытягивается в большую форточку – так, что в палате чувствуется лишь лёгкий аромат «Золотого руна».
– Ты ведь ещё и псих, – говорит он Жорику.
Тот грустно качает головой.
– Оно тебе нужно как гадюке стоматолог.
– Да как же!..
Жорик дёргается и осекается, сражённый болью.
– В мире очень мало вещей, которые стоят того, чтобы тратить на них нервы.
– Да ну-у!..
– И если я не прав, пусть меня поправит тот, кто скажет, что их и совсем нет.
С соседней койки слышится мычание парализованного, что привезли накануне вечером.
– Ваня! – зовёт Гиннес, пройдя своей иголкой вдоль рук и ног больного.
Парень подходит хотя и скрючиваясь, но довольно проворно.
– Никогда не бери пример с этого человека, – картинно указывает врач на Жорика. – Ради всего святого не валяйся зимой под машиной.
– У меня нет машины.
– Даже тогда, когда у тебя её нет. И очень тебя прошу, не рви тяжести перед собой. Ты у нас грузчик?
– Студент. И по совместительству грузчик.
– Ты это усвой как студент. И запомни на всю жизнь как грузчик. Постой! Я, вообще-то, не для того тебя подозвал. Видишь, кто это?
Лежачий сводит на парня глаза и пытается улыбнуться.
– Это Василий Никитич, ветеран войны и труда. Ты подзаймись-ка с ним, пожалуйста.
– Чем же я с ним займусь?
– А ему надо петь.
– Петь… Чего петь?
– Всё равно. Хоть «Катюшу», хоть «Тачанку». Хоть «В лесу родилась ёлочка». Вот попробуй. Попробуй, не зарывай талант в землю!
Парень несмело затягивает: «В лесу-ро-ди-лась-ё-лоч-ка…» Василий Никитич изо всех сил пытается подпевать, но из него вырываются лишь свистящие звуки.
– Вот так понемножку, помаленьку. Но каждый день. Чем по девкам-то шастать. Да ещё с ишиасом.
Похлопывает Ваню по плечу.
– Я на тебя рассчитываю.
Василий Никитич смотрит на доктора широко раскрытыми бледно-голубыми глазами.
– Вот так, дорогой, – повышает голос Гиннес. – А научитесь петь, будете вот с этим молодым человеком разучивать польку. Бабочку.
Он вспорхнул руками, и голова лежачего затряслась от деформированного недугом смеха.
А доктор уже обращается к Зиме.
– Я посмотрел ваши снимки. Мне можно. Другим советую показывать их как новенький червонец: только из своих рук. И на расстоянии. Я не шучу. Их могут забрать и смыть. А вам очень важно хранить их. Всю жизнь. Что ещё-о? Ещё скажу, что операция вам нужна.
– Та мэни вже обещалы узяты.
– Где это обещали? У нас?
– У областным.
– Вы с ума сошли.
– Но там ж робят…
– Конечно, делают. Раз в месяц. По високо-осным. Надо ехать туда, где их делают… Хотя бы по одной в день. К ребятам, которые на этом сидят.
– Й-ихать?..
– Например, в Питер. Или, скажем, в Новокузнецк.
– Ось як!
– Геморрой, и тот надо знать, где вырезать. А тут позвоночник… Ни в коем случае! Хоть и предложат с любезной улыбкой. А то получится: «Доктор, у меня язва, а вы вырезали аппендикс. – Нет, вы посмотрите на эту язву! Ему уже жалко аппендикса!»
Посторонние физиономии в проёме сдавленно фыркнули.
– Леонид Наумович! – дрожащим голосом зовёт мелкий старикашка с угловой кровати. – Вы про меня не забы-ыли?
– Ну, что-о вы! – громко отзывается доктор. – Ру-унчик! Владимир Абра-амыч, дорогой. Как же я могу про вас забыть?
Усаживается перед больным на табуретку и смотрит долгим внимательным взглядом.
– Давно хочу у вас спросить. Кого вы защитили?
– Что-о? – вскидывает тот голову, лысую и лёгкую как майский шарик.
– Я говорю: вы всю жизнь в юриспруденции. А хоть кого-нибудь защити-или?
Взгляд старика загорается, и он, вскинув вверх тоненькую руку, взвизгивает:
– Я-а?! Многих, о-очень многих. Одному человеку грозил расстрел. А я защищал так, что его оправдали. Вынесли оправдательный приговор. Это было ещё при Сталине. Вы понимаете, о чём я говорю?
– Вы так рисковали?
Он прижал тощую как каркас от зонтика пятерню к грудной клетке.
– Но я был на сто проце-энтов уве-эрен, что он невиновен.
Гиннес достал молоточек, постучал пациента по коленкам. Провёл иглой по голым подошвам. Соседи прыснули, видя, как тот извивается.
– Что ж, рефлексы…
– Ноги ника-ак не улучша-аются.
– Что делать, Владимир Абрамыч, что делать. Годы берут своё. У меня когда-то была великолепная шевелюра. А теперь смотрите, вот!
Он сгибается и звонко шлёпает себя по лысине.
– Значит, купания в реке отменя-аются? – не унимается Рунчик.
– За всё на свете надо платить. Вы жизнь обманули! – с улыбкой наклоняется к нему Гиннес. – Молодую жену взяли? А? Расплата. Я говорю: расплата-то должна быть?
– Да-а… Взя-ал, – эхом отзывается Рунчик. – Но кто мне теперь позавидует!
– Зато очень многие позавидовали ей.
– Скоро и ей не позавидуешь.
Доктор хитро сощуривается.
– Как знать, Владимир Абрамыч, как знать. Вдруг позавидуют ещё больше!
На лицах обоих расцветают скромные усмешки.
– «Купа-ания»! Кажи спасибо, шо ще живый до цих рокив, – чуть слышно бормочет Зима, когда Гиннес скрывается за дверью.
– Ему легко говорить: «Не трать нервы»! – гремит Жорик, обращаясь ко всей палате сразу. – Что ему, профессору! А тут… Начальство лает, жена пилит, дети орут, гаишники зверствуют. Бандюки на всех дорогах. Эх-х!..