Таштагольская история - Геннадий Падерин

Правда, официально никто этих людей комиссией не именует, но…

Подумав об этом, он невольно вспомнил, как несколько дней назад ему в институт позвонил из Новокузнецка Коваленко. В общем-то, они перезванивались едва ли не каждый день: Виктор Андреевич — главный инженер горнорудного управления, в ведении которого и Таштагол и все другие рудники Горной Шории. Поговорить у них всегда есть о чем. Но на этот раз Коваленко звонил не как должностное лицо, а как один из создателей новой технологии, один из соавторов Дубынина.

— Разрешили, — сказал он будничным тоном, забыв поздороваться.

Дубынин в тон ему по-будничному же спросил:

— На месяц?

— На месяц, как мы и просили. С первого апреля.

— А что сказали?

— Они верят в нас.

— Если можно, подробности, Виктор Андреевич?

— А какие подробности? Никаких подробностей.

Но подробности, оказалось, все же были. Давая разрешение перевести на месяц в порядке эксперимента Таштагольскую шахту на работу по новой технологии, Министерство черной металлургии СССР оговорило: эксперимент должен проводиться в присутствии директоров или главных инженеров сибирских, уральских, среднеазиатских рудников. Естественно, они съедутся не на весь месяц, но с неделю пробудут.

— Этакую комиссию создают? — сорвался с будничного тона Дубынин.. — А вы говорите — верят!

— Никакая это не комиссия, — остудил Коваленко. — Просто в Министерстве считают, что опыт Таштагола достоин того, чтобы его тут же начали перенимать.

— Ну, если так…

После этого они все так же по-будничному согласовали, когда съедутся в Таштаголе, обсудили новосибирскую и Новокузнецкую сводки погоды и дружески буркнули друг другу:

— До встречи!

Но, положив тогда трубку, Дубынин сбросил с себя маску будничности и так грохнул обоими кулаками по столу, что дзенькнули оконные стекла.

— Разрешили!..

Долгим был путь к этому рубежу, к этому апрелю: семнадцать лет! Семнадцать лет поисков, где всем находкам хватило бы места на ладони, а разочарований не утолкать и в грузовик, семнадцать лет борьбы с сомнениями — своими и чужими, с противодействием — вольным и невольным, с устоявшимися представлениями, с инерцией, и инертностью, семнадцать лет, обросших, как репьями, недоброжелателями и одновременно подаривших убежденных сторонников, единомышленников, последователей, друзей…

Тогда, семнадцать лет назад, формируя в Таштаголе первую совместную научно-производственную группу, он, конечно же, не мог со стопроцентной уверенностью сказать, что такая форма оправдает себя. Не было стопроцентной надежды. И тем более не возлагали на группу особых надежд горняки. Даже после того, как она начала действовать — в первый год работы, — еще хватало косых взглядов. Да и сам ее руководитель Карл Адольфович Кристин, здешний горный инженер, не раз жаловался Дубынину:

— Вроде и без дела не сидим, а сделанного не видно.

Эта убийственная формула с особой силой утвердилась в сознании таштагольских плановиков и финансистов. Начальник планового отдела Смирнов не раз заявлял во всеуслышание:

— Чистые нахлебники эти исследователи: триста пятьдесят тысяч рублей за год спустили, а пощупать нечего!

Трудно сказать, как бы все повернулось, если бы не самая энергичная поддержка тогдашнего директора рудника Дегтярева. Семен Иванович, как никто другой, понимал значение проводимой работы. И именно от него исходил совет — сесть за арифмометр и прикинуть-прибросить в рублях-копейках, какие выгоды извлек рудник, воспользовавшись рекомендациями исследовательской группы. Дубынин произвел подсчет и оказалось: каждый рубль затрат обернулся сторублевой прибылью.

После этого Смирнов перестал называть их нахлебниками.

Вскоре опыт Таштагола был перенесен в Темиртау. Созданная на здешнем руднике научно-производственная группа уже шла не на ощупь, у нее была четкая программа, а главное — ее не воспринимали как инородное тело, ей была обеспечена поддержка коллектива.

Прошло время, такие группы родились на рудниках Шалыма, Шерегеша, Абакана и стали опорными пунктами Института горного дела, как бы маленькими филиалами дубынинской лаборатории. Теперь не один Дубынин, а все сотрудники лаборатории участвовали в работе этих рудничных форпостов.

Но родившийся в Таштаголе метод ПС оказался не просто жизненным, он помог вовлечь в активный творческий поиск научно-производственные группы. Вот когда Дубынин начал по-настоящему обрастать сторонниками, единомышленниками, друзьями.

Новая технология не выковывалась сразу в том виде, какой предстанет глазам экзаменаторов. Нет, она версталась по элементам, по отдельным звеньям, которые нанизывались на общий стержень, на сквозную идею, принадлежащую ему, Дубынину. Он заложил основы и ряды элементов, а потом к ним стали присоединяться все новые и новые, разработанные последователями.

Элемент к элементу — складывался технологический процесс, человек к человеку — круг авторов. Постепенно образовался коллектив, которому оказалось по силам замкнуть цепь, объединить разрозненные звенья. Создать нечто целостное, единое, комплекс, систему. Не случайно слово «система» фигурирует в авторском свидетельстве, где коллективное их изобретение получило несколько тяжеловесное, зато исчерпывающее наименование «Способ разработки мощных рудных месторождений с помощью системы непрерывного этажно-принудительного панельного обрушения с вибровыпуском руды».

На титульном листе авторского свидетельства напечатано: «Авторы изобретения: Дубынин Николай Григорьевич и другие, указанные в прилагаемом описании».

Другие — это Виктор Андреевич Коваленко, Виктор Демидович Шапошников, Владимир Никифорович Власов, Дмитрий Сергеевич Салищев, Павел Тихонович Гайден, Константин Сергеевич Шкитов.

Вместе с Дубыниным — семеро. И что показательно: из семерых только двое — сам Дубынин да еще Владимир Никифорович Власов — научные сотрудники Института горного дела, остальные — люди, непосредственно связанные с производством.

Семеро соавторов, боевая дружина, которую ждет сегодня поле брани там, на полукилометровой глубине под Таштаголом. Им, семерым, делить и славу, если господь бог соблаговолит ниспослать ее, и синяки с шишками, вероятность которых отнюдь не исключена. Предстоит ответственнейший экзамен.

Собственно, он уже начался: вчера они встречались с будущими экзаменаторами в здешнем Дворце культуры. Рассказывали о своих поисках, об особенностях разработанной ими системы, отвечали на вопросы. Из своих местных горняков пришли, как и ожидалось, все, кому не в смену. В числе гостей были и «побратимы» с таких же, как Таштагол, рудников Горной Шории, и соседи из Хакасии, и дальние посланцы — из Нижнего Тагила, с Горы Благодати, из-под Караганды.

Готовясь к встрече, Дубынин и его товарищи развешали на стенах фойе чертежи, диаграммы, схемы, рисунки, фотографии, рассказывающие о новой технологии. Вся эта «наглядная агитация», как про себя окрестил ее Дубынин, привлекла самое пристальное внимание собравшихся. Разглядывали, обсуждали. Переговаривались вроде бы негромко, но голосов было много, они наслаивались один на другой, и фойе наполнилось басовитым гулом.

Дубынин вслушивался в этот гул с ревнивым чувством, ему казалось почему-то: основная, ведущая нота в голосах — недоверие. Видимо, его все же царапнули слова, которые кто-то произнес со смешком у него за спиной при входе во Дворец культуры:

— Много зевак собрали таштагольцы на свой первоапрельский розыгрыш!

Шутка — а все равно осадок на душе. Надо же было случиться такому совпадению, что начало эксперимента в самом деле пришлось как раз на первое апреля. Апрель — никому не верь!

Чертежи, диаграммы, схемы, рисунки — Дубынин смотрел на них теперь со стороны, пытаясь поставить себя на место людей, которые видят все это впервые. Что же, и он, пожалуй, отнесся бы к чертежам и схемам с известной долей скепсиса, сказав себе: мы еще побываем в шахте, еще поглядим на новую технологию в действии, а то ведь и так может быть, что у изобретателей все гладко на бумаге, да забыли про овраги…

Главный «овраг», конечно, — отказ от участия в работе девятнадцати блоков. Как-то им удастся через него перепрыгнуть?..

Дубынин глянул в последний раз из окна гостиницы на верхнюю площадку копра, вздохнул: пора. И усмехнулся, поймав себя на суеверной мысли: лучше бы начать эксперимент не первого, а, скажем, второго апреля. Или третьего. Или вообще не в апреле, а в мае.

…Клеть скользнула вниз, до отказа набитая людьми в брезентовых костюмах, касках, резиновых сапогах. Все молчали, поглядывая на мелькающие лампочки, которые выхватывали на мгновение из тьмы своды отработанных штолен.

Равномерно гудели моторы, журчали грунтовые воды. На плечо Дубынину капало с потолка клети, но отодвинуться было некуда.