Прошедшие войны - Канта Ибрагимов

Миссионеры Советской России быстро находили своих людей, которые праздно шатаются в нищете, людей, которые мечтают о переменах, о переделе не только земли, собственности, денег, но даже судьбы. Без труда находя таких людей в обществе, опираясь на них, организовывая и направляя в нужном направлении, — Советы тихо-тихо продвигались с Севера на Юг, в высокие, в доверчивые горы Чечни. Тот, кто был никем и даже ничем, и знал об этом сам, и об этом знали все, — стал всем. Стал властью, хозяином, судьбоносцем.

Тейп[1] Арачаевых был самым многочисленным в маленьком горном селе Дуц-Хоте, его основной костяк составляли три брата Арачаевых: старший Баки — мулла, один из первых чеченцев, совершивших хадж; средний Алдум — отец Цанка, и младший Косум. На последнем сходе старейшин села Алдума Арачаева избрали — Юрт-да[2]. Он долго отпирался, противился этому решению, но под напором — сдался.

Алдум, в отличие от старшего брата, был человеком прямым, безграмотным, от природы здоровым и трудолюбивым. Он не знал, что от него требуется как от главы аула, избегал сборищ и круглый год находил себе работу. Практически он один содержал все три семьи, а его функции главы аула негласно выполнял старший брат Баки — внешне и внутреннее абсолютно не похожий на Алдума. Мулла Баки-Хаджи был человеком ниже среднего роста, на вид хилый, бледный, и жил своей головой, но с помощью чужих рук.

Однако, когда в первый год председательства Алдума встал самый принципиальный вопрос о разделе сенокоса по семьям, новый Юрт-да не стал никого слушать, даже старшего брата, два дня с саженью ходил по склонам гор, желая разделить всё по справедливости.

А в целом редко кто вспоминал, что в ауле есть Юрт-да, все жили по давно устоявшимся правилам адата[3], пока вдруг с равнинной Чечни не стали доходить слухи о каких-то странных делах.

Мулле Баки-Хаджи Арачаеву часто приходилось ездить по различным районам Чечни, он не только слышал, но и видел всё, что творилось в Грозном и на равнине. После каждого возвращения он вызывал братьев, ближайших родственников и рассказывал им об творившемся ужасе, о смене власти.

Один только Алдум эти новости встречал с блаженной улыбкой и говорил:

— Ну и хорошо, может и меня освободят от моих обязанностей.

— Ты дурень, мой брат, — говорил ему зло Баки-Хаджи, — сегодня возьмут эти недоноски власть, а завтра землю, а потом ты первый на них пахать будешь.

— Уже поздно, — зевая, отвечал Алдум, — а мне завтра с зарей кукурузу косить надо… Пойдут дожди, и урожай пропадет… Я думаю, надо меньше болтать, а о зиме думать.

С этим все соглашались и расходились по домам, а слухи о переменах всё сгущались и сгущались, и были они настолько сладостно-желанными, что многие поверили в них и желали их. Ведь жизнь настолько тяжела и монотонна! А обещают рай, счастье, справедливость!

Ранней осенью, на рассвете, когда жители Дуц-Хоте выгоняли скот пастись, в ауле на добротном коне с красным знаменем в руках появился Абаев Нуцулхан. Он созывал всех жителей села на майдан[4].

 Дед Нуцулхана, аварец по происхождению, Аба, пришел в Дуц-Хоте из Дагестана и всю жизнь был местным пастухом. Пастухами были и его сын и его внук Нуцулхан. Все они женились на чеченках, давно осели жить на краю Дуц-Хоте, говорили только на чеченском, однако чеченцами их никто не считал, голоса они не имели и при каждой возможности любой их называл «сюли»[5].

— Собирайтесь на майдан! Все на майдан! — кричал молодой Нуцулхан, медленно гарцуя на отъевшемся добротном коне.

Народ с любопытством выходил на улицу.

— Нуцулхан, ты где такого коня взял?

— Женщинам тоже идти? — кричали вслед.

— У кого ты коня своровал?

— А конфеты будут давать? — кричали дети.

Почти все жители села собрались на майдане. Приезжие, человек двадцать русских и чеченцев, все были люди молодые, хорошо вооруженные, в новых одеждах, на добротных конях. Они стояли в центре майдана: уверенные и немного надменные.

Один из них поднял руку, призывая людей к вниманию, хотел что-то сказать, но в это время появился Алдум Арачаев. Он своими здоровенными руками растолкал толпу и приблизился к центру.

— Стойте! Слушайте меня! — крикнул он своим могучим голосом. — Я здесь Юрт-да, и только я могу, или с моего позволения можно, созывать людей на майдан. Мы уважаем гостей, но и гости должны знать наши законы.

— Мы не гости, мы хозяева этой земли, — перебил Алдума один из приезжих чеченцев.

— Это ты хозяин? — залился кровью Алдум. — Это в нашем Дуц-Хоте? Как ты смеешь, наглец?

Арачаев двинулся на обидчика, взял под уздцы коня и хотел схватить всадника, но тот, недолго думая, не вынимая ноги из стремени, резким ударом кованого сапога попал прямо в челюсть Алдума.

Завязалась потасовка. Приезжих от смерти спасло только то, что они были на конях и что мулла Баки-Хаджи и другие старейшины умоляли односельчан отпустить гостей. Отпустили всех, только трое бежали пешком — их коней под шумок увели, а обидчика Алдума пришлось везти до Шали на телеге.

Через два дня, на третий, на рассвете, все село окружили военные — это были регулярные войска Красной Армии, и по маленькому аулу плотными группами носились всадники, и жители Дуц-Хоте впервые услышали и увидели милицию. Это было угрюмые, молчаливые и злые люди в синих мундирах, русские и чеченцы. Арестовали в ауле пятерых человек, в том числе и Алдума Арачаева. В тот же вечер двое из пяти арестованных вернулись обратно и сказали, что Алдума и остальных на машинах отвезли из Шали в Грозный.

На следующий день на поиски брата в город направился Баки-Хаджи. Вернулся он только через неделю: усталый, постаревший, с опущенными плечами, весь обросший и голодный. Народ толпой хлынул во двор. Все молча ждали.

Низкий Баки-Хаджи устало поднялся на учи[6] своего дома и негромко сказал:

— О, люди! Горе нам! Пришли снова русские и захватили власть на плоскости. Там творится ужас! Скоро они и сюда придут. Те русские были хоть сытые, воспитанные, чистые, и Бог у них был, а эти грязные, голодные, вшивые. И лица у них не человеческие, и нет у них Бога! А кто верит в Бога для них первый враг… Меньше болтайте… Всё хороните… В городе голод. Они придут и тогда заберут весь скот и наши земли… Это страшно голодные люди. Не люди, а твари.

В конце ноября в горах выпал первый снег, а вместе с ним пришло известие, что Алдума Арачаева расстреляли как злостного контрреволюционера. Так Цанка, его младший брат Басил и сестра Келика остались сиротами.

Получив это известие, Баки-Хаджи вместе с двумя родственниками поехал в город в надежде получить труп брата. Его там тоже арестовали и держали в тюрьме более четырех месяцев. По его возвращении в Дуц-Хоте твердо утвердилась Советская власть. Был создан ревком. Во главе его назначили молодого человека из далеких равнинных сёл. Звали его Солсаев Бадруди.

В Дуц-Хоте никогда не было казенных домов, и поэтому Солсаева поселили в доме одинокой старухи Зорги. Вскоре он привез в аул и свою старенькую мать и кое-какую домашнюю утварь. Требовал от всех, чтобы его называли не просто Бадруди, как это принято у чеченцев, а накъост[7] Бадруди.  К удивлению многих сельчан несколько человек с охотой откликнулись на призывы Советов: многие пошли работать в милицию, объясняя это тем, что можно носить открыто оружие, другие тайно утром-вечером посещали председателя ревкома и носили ему — кто курицу, кто — индейку, а кто и барана. Кто-то набивался в сваты к молодому начальству. Единственно, что печалило Солсаева, так это то, что никто не хотел вступать в батрацко-бедняцкий комитет. Здесь никакие уговоры и митинги не помогали. А с председателя требовали дать список комитета, вовлекать в него все бедные хозяйства, объединить их.

После освобождения из тюрьмы Баки-Хаджи вернулся домой потрепанный, больной, тихий. В тот же вечер в его доме собрались все родственники и соседи, односельчане и люди из соседних аулов. Сидя в углу на ковре, по-татарски сложив ноги, мулла долго с неподдельным вниманием оглядывал всех, его большие, впалые черные глаза, обрамленные синюшными кругами, с удивлением скользили по знакомым лицам. Наконец он тихим хриплым голосом сказал:

— Самое страшное на земле — когда объединяются вместе люди, которым нечего терять, даже совесть и честь.

На следующее утро к Баки-Хаджи явился милиционер — сосед Арачаевых — Бекжан Тимишев. Он, как полагается, спросил у старика о его здоровье, житье-бытье, посочувствовал перенесенному семьей соседа горю и затем, опустив голову, глядя на свои новые казенные сапоги, глотая в волнении окончания слов, сказал, что Солсаев требует, чтобы Баки-Хаджи явился в ревком.