…И никаких версий - Владимир Кашин

Когда Килина Сергеевна стала свободной после развода с мужем, инженер уже не заговаривал о женитьбе, он начал присматриваться к ее подрастающей хорошенькой дочери — Вите… И вот в минувшую субботу Вита приехала в Киев и призналась матери, что беременна и что отец ее будущего ребенка Григорий Потоцкий…

Представляете себе, Петр Яковлевич, состояние матери!.. Одним словом, после крупного скандала, моря слез Килина Сергеевна простила дочь, но с условием, что она сделает аборт и выбросит из головы негодяя Потоцкого… Не исключено, что в понедельник портниха пришла бы к нам и разоблачила «пана»-махинатора… Но увы, в воскресенье, как известно, некто появился у нее в квартире и после короткой борьбы, о чем свидетельствуют прижизненные кровоподтеки и надорванное платье, сбил ее с ног…

Потоцкий это утро и почти весь день провел в больнице у младшей Христофоровой. Есть не только заявление самой Виты, но и показания обслуживающего персонала больницы… Они у Виктора Кирилловича, — полковник посмотрел на Струця.

Тот кивнул и, раскрыв папку, вытащил пару листков…

— Вита после аборта не захотела остаться ночевать у матери, — продолжал Коваль. — И в тот же день, в субботу, Килина Сергеевна вынуждена была посадить ее в поезд. Ночью Вита почувствовала себя плохо из-за большой потери крови, и в Одессе с поезда ее сняла «скорая помощь»… Все! — после короткой паузы резюмировал полковник. — Одесса и Потоцкий нас больше не интересуют.

— А как же получается с возрастом? — недоумевал Спивак. — Мать и дочь…

— Килина Сергеевна по окончании десятилетки вышла замуж за своего школьного учителя, который имел неприятности, так как девушке не было восемнадцати… Вите сейчас уже есть восемнадцать. Значит, Килине Сергеевне тридцать шесть. Так и по паспорту, хотя выглядела она моложе… А Григорию Потоцкому, кстати, всего тридцать три. Возраст Иисуса Христа… Что же, всякое бывает. Одним словом, древнегреческая трагедия…

— А версия Потоцкий — Журавель? Запись Журавля о долге «пана Потоцкого»? Как с этим…

— Я думаю, Петр Яковлевич, связь тут простая… Еще не доказано, но и так ясно, что по протекции Христофоровой Потоцкий купил для своей артели оригинальную модель, придуманную Журавлем. Погибший был, как вам известно, и талантливым модельером обуви. Кто знает, возможно, на этом поприще он преуспел бы даже больше, чем в науке. Мы с вами видели сапожки этой модели у него на кухне. Потоцкий, очевидно, не полностью рассчитался, и Журавель записал его долг в свою книжку… Мы еще проверим этот эпизод при помощи одесситов, хотя он для нас теперь не столь важен…

— Что же получается, дорогие товарищи, — вздохнул Спивак, обращаясь одновременно и к Ковалю, и к старшему лейтенанту. — Носили мы воду в решете? Так, что ли?.. Узнавали, дознавались, шукали-искали и ничего не нашли… А ведь наши сроки заканчиваются, они не резиновые, не растягиваются… Так и доложим, значит, прокурору, что оба убийства нераскрываемы?.. Никаких зацепок…

Наступила тягостная тишина. Ох как не хотелось Дмитрию Ивановичу возражать Спиваку. Ведь следователь, в общем-то, был прав. Но играть в молчанку тоже не годилось.

— Цыплят-то по осени считают, Петр Яковлевич.

— До осени далековато, Дмитрий Иванович. Ждать не можем.

— Не очень далеко, хотя на дворе пока зима… И зацепочки есть… Прежде всего привлекает внимание неординарная фигура Павленко. Уже в первом разговоре с ним я почувствовал, что он человек непростой и отношение его к соседу и коллеге не вполне ясное. В оценке Журавля Павленко противоречив, то он хвалит его, то вдруг начинает осуждать за жажду денег, увлечение женщинами… так сказать, во вред науке. Павленко представлялось завидным положение Журавля в институте. Он, мол, баловень, ему все с рук сходило…

— Но ведь у Журавля там, вы выяснили, действительно были успехи. Важное изобретение…

— Вот-вот, Петр Яковлевич… Это изобретение, очевидно, и было яблоком раздора, хотя Павленко свои чувства по этому поводу скрывает. Мысль-то подал он, а приятель воспользовался ею и довел дело почти до конца. Но уже только как свое изобретение, — Коваль выделил слово «свое». — Тут есть причина обижаться и негодовать… И то, что Павленко старается это скрыть, наводит на размышления…

— А с портнихой Христофоровой какие у него были отношения?

— Да никаких. Он с ней не встречался. Его другие женщины интересовали…

— Нина Барвинок?

— Машинистка — другое дело. Покойная Христофорова первое время только ее и обвиняла, думаю, это ересь. Нина Васильевна в обществе Журавля преображалась, вы же знаете ее домашние условия. И верится, что она ушла первой в тот трагический вечер, оставив Журавля с Павленко вдвоем, хотя тот это отрицает. Но мы все еще уточним.

Самолюбивый Павленко, очутившись под пятой волевой жены, не нашел семейного счастья. И он, конечно, завидовал вольной казацкой жизни Журавля, его общению с красивыми женщинами, которые легко к тому шли… Но Барвинок, Ниночка Барвинок — другое дело, — повторил полковник. — Будучи человеком болезненно застенчивым, некрасивым внешне и при этом любвеобильным, Павленко бешено страдал от ущемленного самолюбия… Ему бы женщину мягкую, уступчивую, преданную, даже покорную… к тому же хорошенькую… О такой он, очевидно, мечтал всегда. Именно такой он и видел Барвинок и без памяти влюбился. Но уже был женат на Варваре Алексеевне, а Ниночка принадлежала его приятелю Антону Журавлю… Скрытые терзания Павленко можно понять, Петр Яковлевич, в таких случаях до безумия доходят… Однако это только наши соображения, доказательств его вины нет… Правда, одна зацепка появилась… А Нина, думаю, сильно любила Журавля, хотя Христофорова отказывала ей в искренности и считала первое время, что именно машинистка, мстя любовнику за обманутые надежды, оставила газовую горелку открытой… Но вернемся, как говорят, к нашим баранам. Насчет зацепочки…

— Да, да, давайте вашу зацепочку, — нетерпеливо произнес следователь.

— Виктор Кириллович, — обратился Коваль к Струцю, — доложите о поручении, которое вам дали в прошлый раз: встретиться с газовщиками, попросить их проверить исправность, особенно герметичность, кухонной плиты Журавля.

Старший лейтенант снова полез в свою папку.

— Я встретился с газовщиками, которые были при вскрытии дверей Журавля, — перебирая бумаги, начал Струць. — Проверили техническую исправность плиты, есть заключение: плита исправная. При закрытой заслонке на подводящей трубе, а также при закрытых горелках газ не пропускает. Беседовал и с диспетчерами. И вот что обнаружилось. — Струць еще раз раскрыл «дипломат», вытащил магнитофонную кассету и положил на стол следователя. — В диспетчерской мне сообщили, что поздно вечером двенадцатого декабря, точнее в двадцать два сорок семь минут, был странный звонок. Мужской голос спросил: как перекрыть газ в квартире, не входя в нее, где находится вентиль всего дома? И потом спросил: через сколько времени человек угорает?

Дежурившая в тот вечер в диспетчерской женщина возмутилась, но адрес спросила.

В ответ мужчина повесил трубку… У них записываются переговоры с клиентами. Я снял копию, — кивнул Струць на кассету, лежавшую перед следователем.

Спивак покрутил в руках кассету, еще не понимая до конца, что все это дает следствию.

— Давайте и вторую, — распорядился Коваль.

Старший лейтенант в третий раз полез в свой «дипломат» и вынул оттуда еще одну кассету.

— Это запись голоса Павленко во время моей беседы с ним, — объяснил Коваль. — Прослушаем. Мне думается, это один и тот же голос.

Спивак вынул из ящика стола портативный магнитофон, раскрыл его.

— Сначала Павленко, — подсказал Коваль.

— Я так и делаю, — кивнул следователь, вставляя кассету.

После короткой паузы послышался спокойный голос полковника:

«Поездка ваша, Вячеслав Адамович, в Ереван была удачной?»

«Не совсем», — ответил более высокий мужской голос.

«Почему?» — снова Коваль.

«Не все успел, вы же отозвали», — в голосе чувствовалось раздражение.

«Ну, пожалуй, не я, институт. В Ереване внедряли новый метод шлифовки?»

Каждый человек воспринимает свой голос иначе; чем слышат его другие, и поэтому с трудом узнает его, когда он звучит записанный на пленку. Дмитрий Иванович всю жизнь не мог привыкнуть к этому акустическому явлению, и поэтому с каким-то недоверием вслушивался сейчас в свою речь: вроде он и в то же время не он, голос какой-то чужой. А вот Павленко он сразу узнал. Хорошо запомнился этот сравнительно высокий, неровный, иногда срывающийся и очень нудный голос.

Тем временем лента в кассете продолжала двигаться.

«А с новшеством, которое предложил Журавель, вы знакомы?» — спрашивал полковник.

Секунда молчания.