Бывший Булка и его дочь - Сергей Иванов

– Батянь, а ты дорогу дальше знаешь? – спросила Лида.

– Знаю-знаю, шагай!.. – А чего там знать, дорога и дорога, назад повернём – потопаем к дому.

В другое время он бы не вёл себя так легкомысленно. Но всё дело в том, что он лишь три дня, как стал выходить на улицу. Хотелось гулять, вообще хотелось жить без конца.

Ему нравился этот неожиданно свалившийся мальчишка. Нравилось, что он таращится на Лидку и, чего там скрывать, неравнодушен. Это было сразу заметно по тому, как Сева напряжён, и по тому, как он высказывается – слишком для аудитории. Говорят, родители должны испытывать в таких случаях какую-то естественную ревность. Он ничего подобного не испытывал.

Ему нравилось, что Лидка слегка ломается – так ему казалось. У него было слишком хорошее настроение, чтобы как следует разобраться…

Итак, ему нравилось, что Лидка ломается, строит из себя такую адскую холодность. Но в то же время, а лучше сказать – и поэтому… да, именно и поэтому он был на стороне Севы. Он всё время чувствовал себя переодетым мальчишкой, которого принимают за взрослого. И, пользуясь этим, затевал разговоры, чтобы помочь Севе. И поглядывал на Лидку, а та не сдавалась. Так думал он.

Лида, конечно, слушала их. Да и не могла не слушать. Она-то лучше всех понимала, для кого эти слишком громкие Севкины тирады.

Дорога была пришкварена морозцем, нет-нет проскальзывал ледяной ветерок. Но сейчас, среди деревьев, стало совсем тепло. Солнце всё светило не переставая.

– Горный день, правда? – сказал Сева.

– Горный? – весело удивился Бывший Булка.

– Конечно! На солнце печка, в тени лёд, чистота кристаллическая. Как в Дагестане? – он посмотрел на Бывшего Булку.

Вот тебе и переодетый мальчишка! Бывший Булка, что называется, проглотил муху. Дагестан он видел только на карте…

Лида продолжала идти, как шла. А сама ждала, что же он ответит, её отец.

– Наверно, похоже на горный, – наконец сказал он. – Я там не был. Отпуска, понимаешь ты, летят как сумасшедшие. И совсем в другую сторону!

Слова эти дались ему нелегко.

"Хорошо, что у меня такой отец, – подумала Лида, – а то был бы другой…" Захотелось сказать ему об этом. Чуть уже не обернулась, чуть уже рот не раскрыла – удержалась. Потому что это глупость. Если б батянька не был её отцом, такой вот Лиды Филипповой вообще никогда бы на свет не появилось! Ей стало жутко и сладко от этой мысли, которая уже никогда-никогда не станет правдой. Потому что она родилась, она есть – Лида!

Севка в это время выпендривался как умел. Кстати, очень неглупо.

Правда, каждую фразу он начинал с "нет", как бы опровергая Бывшего Булку, Все мы, ныне взрослые, если вспомнить, пользовались таким приёмом в своё время.

Лес кончился, они вышли теперь на поле, покрытое прошлогодней рыжей травой. На другом берегу этого поля виднелась деревня. Вот чем удивительна Москва, и Бывший Булка так любил её за это: всё город, город, домищи. И вдруг парк, лес, за лесом, глядь, – деревня. А Москвы будто и нету… Громадна она, а другим жить не мешает!

Чуть в стороне от деревни, на пошатнувшемся бугре, стояла словно игрушечная церковка, синий её купол едва просвечивался сквозь паутину строительных лесов.

Вдруг Лида обернулась к ним.

– Эй, Севка! Пойди-ка вперёд на минутку, Сев…

Сева пожал плечами и стал быстро подниматься вверх по холму. Лида и её отец остались далеко позади. Севе было немного обидно и грустно. Он думал о том, что даже лучшие из девчонок могут себе позволить такую вот бестактность – начать вдруг секретничать в присутствии третьего лица!

Закат разгорался, и Сева, взбираясь на холм, чувствовал себя одиноким и взрослым.

– Батянь, ты можешь мне сказать одну вещь?

Удивлённо улыбаясь, Бывший Булка повернулся к дочери.

– Это он? – Лида кивнула на Севу, быстро идущего вверх по дороге. – Это он был? Помнишь, тогда ты говорил? В парке?

– Точно, Лид, он самый. Я его сразу узнал.

Лида засмеялась и покраснела. "Зачем же я это сказал?.." И тотчас понял: она так хотела.

– А давно они ушли?

– Я вообще-то не следил. Но пожалуй, давненько… Да вы пойдите, там одна дорога – найдёте. Наверное, сейчас их и встретите.

Мужчина, который разговаривал с ней, – сосед её мужа по палате – старался по возможности держаться молодцом и выглядеть побоевей рядом с красивой женщиной. Он жестикулировал левой рукой. Правая была засунута в карман пальто. Как у Николая, подумала Марина Сергеевна. Она кивнула этому мужчине и пошла, зная, что он сейчас смотрит ей вслед.

Он говорил, здесь должна быть какая-то дырка в заборе. Об этой дырке Марина Сергеевна думала с большим сомнением… Сорок лет, после операции, ну до каких же пор! Ох ты, чудак Иваныч!

Она шла по асфальтированной, хотя и грязноватой аллее… и увидела: вот они, две выломанные в линялом больничном заборе доски. Марина Сергеевна опасливо огляделась по сторонам – никого. Мысленно примерилась, как будет туда пролезать. Боже мой, ну что за нелепость! Очень жалея себя в эту секунду, она неловко пригнулась, царапнула сапогом по гвоздю. Пошла по тропинке, неровной, слякотной и вязкой.

"Всё равно я его найду, – подумала она, – хоть здесь целый час проплутаю! И сердиться себе не разрешу!.." Он звонил ей утром, и Марина Сергеевна сказала: сегодня не приду. А потом вдруг сидела-сидела, и так ей что-то тоскливо сделалось. Вырвалась на работе, прилетела – и на тебе! Наверное, куда-нибудь Лидка утащила. Папина дочка!

"Там одна дорога, найдёте…" Найдёте! Вовсе не одна была здесь дорога. То и дело в сторону укатывались какие-то подозрительные тропинки. И казалось ей, лес подичал, солнце всё садилось, садилось. Давно она не задумывалась о таких вещах: стало темно, включи свет, вот и вся проблема. А здесь тебе свет никто не включит, в этих дебрях!

Нога подвернулась – не совсем, не с хрустом. Но всё-таки с болью. А главное, стало страшно. Марина Сергеевна прислонилась к дереву – не то берёзе, не то осинке. Слёзы сами выпали у неё из глаз. Побежали по щекам, безжалостно бороздя пудру.

"Чего же я плачу, – подумала она, – опять себя жалею? Опять?"

Она осторожно ступила на подвернувшуюся ногу – уже почти не болело. Вот только она не знала, куда идти.

Медленно она побрела по вечереющему лесу обратно к больнице.

Здесь хорошо было бы сказать, что, наверное, всё справедливо, что каждый должен получать столько счастья, сколько заслужил. Но так бывает далеко не всегда.

Красивая, спокойная, удобная комната – эргономичная, как говорят специалисты. Да только что-то не очень уютно было в ней сегодня Наде. Темнело. За домами где-то догорал закат. Надя приподняла телефонную трубку, секунду послушала гудок – работает… Ей обещала звонить Лида. И назначенный час давно прошёл.

Последний раз они виделись недели полторы назад. Лида всё думала о чём-то своём, совсем не Надином. Они прошли по толкучей улице Горького, выбрались на Красную площадь, где из каждого угла орал мегафон экскурсовода. Всё это сердило Надю. Приходилось каждую минуту держать себя в руках, и от этого она раздражалась ещё больше. Под конец их короткой встречи, когда они уже стояли на платформе метро, готовые поехать в разные стороны, Надя сказала, что, мол, знаешь, Лид, ты звони мне сама, ладно? И это было сказано, конечно, с обидой. Но Лида то ли не заметила, то ли не хотела замечать. Она вынула вдруг записную книжку, а из неё крохотный календарик и так серьёзно стала его изучать, что Надя невольно рассмеялась. А Лида говорит: "Давай увидимся такого-то, ладно? А перед этим я тебе позвоню".

Выходило, что они не будут перезваниваться больше недели, однако Надя сдержалась и тут.

Потом вдруг Лида позвонила ей дня через три – такая возбуждённая. Несла свою обычную милую околёсицу. Но знала Надя: она лично к этой Лидиной радости никакого отношения не имеет. Она слушала, поддакивала через силу. Поздно вечером, проанализировав всё, она себя же и выругала: "У неё ведь, у Лиды, отец в больнице, а я… а я что-то подозрительная стала и ревнивая".

Но вот тебе и подозрительная. Не звонила Лидка! Она взяла книжку – какое там чтение! Так её захлопнула, даже пыль пошла. Одновременно с этим выстрелом в дверь раздался стук.

– Заходите, Владимир Иванович, – сказала Надя. И пожалела о сказанном. Было общеизвестно: если она начинала звать родителей по имени-отчеству, значит, дело плохо.

Раньше, в детском возрасте, это представлялось ей неким выражением особой иронии. Потом просто стало привычкой… наверное, довольно бессмысленной! Теперь она решила как-то понезаметнее выйти из этой ситуации. Главное же, по возможности избежать душеспасительных вопросов.

– Что там мама делает? – спросила Надя будто бы усталым голосом. Книжка в руках как раз оправдывала его.