Конец Мадамин-бека (Записки о гражданской войне) - Марк Полыковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Предположение мое оправдалось. Штаб дивизии приказывал двинуться с рассветом на Беш-Тентяк, выбить противника и опрокинуть в Маргиланскую зону. Для встречи отрядов Курширмата со стороны Маргилана направлялся к селению Джугара-Гарбуа каракиргизский национальный полк под командованием Сулеймана Кучукова, того самого Кучукова, который вместе с генералом Муха-новым под крепостью Гульча перешел на нашу сторону в январе этого года. Энергичный и умный командир, хорошо знающий военное дело, он быстро превратил свой отряд в крепкую дисциплинированную кавалерийскую часть, насчитывающую до шестисот сабель. Защита Ташлака возлагалась на батальон пехоты 5-й стрелковой бригады, который возглавлял Тарасов. Если бы, наткнувшись на заслоны, Курширмат попытался пройти на юг, его встретил бы огонь бронепоезда имени. Розы Люксембург, курсирующего между станциями Владыкино и Горчаково. Последняя возможность — отход на Наманган — пресекалась частями 6-й стрелковой бригады дивизии «Красных коммунаров» под командованием Петра Митрофановича Парамонова.
По плану штаба Курширмат попадал в своеобразное окружение, выбраться из которого было почти невозможно. Единственная слабая сторона задуманной операции— малочисленность резервов, брошенных на прикрытие выходов. В целом наши силы были значительными, но мы их распыляли по участкам, а отряды Курширмата оказались сконцентрированными и равнялись, если верить пленному, трем тысячам джигитов.
Нашей бригаде, получившей задание нанести решающий удар по противнику в Беш-Тентяке, подбросили роту учебной команды 5-й стрелковой бригады. Она прибыла ночью 9 июня. Курсанты не успели даже отдохнуть — перед рассветом предстоял марш.
Лошадей седлали в темноте- На горизонте едва пробивалась бледная полоска далекой зари, она не могла еще растворить глубокую черноту южной ночи. Но это был уже рассвет — время, назначенное на выступление.
Сколько раз вот так предрассветной порой мы уходили в поход, сколько раз день начинался боем. И снова заря предвещала борьбу.
Тревожно позвякивают удила, перестукивают копыта, звучат то спокойные, то раздражительные: «Но, но, дьявол!» Привычно все. И за этой торопливой деловитостью кроется суровое волнение людей: «Как-то сегодня?..»
Мне тоже неспокойно. Впервые предстоит руководить такой крупной операцией против превосходящего пас численностью противника. В сборах все как будто забывается — и опасность, и трудности, но иногда, словно боль от забытой раны, вдруг вспыхнет тревога и обожжет сердце. Мысль подсказывает: «Скоро. Скоро начнется…» Стиснешь зубы, ругнешься — к чертям тревогу! Снова торопишься и торопишь ребят, скорее бы начать дело. Оно избавляет от ненужной думки.
Когда подана команда, когда уже цокают копыта па дороге и все устремлено вперед, мелкое, обыденное исчезает. Тот, кто много раз ходил в бой. знает это чувство, рождающееся в сердце. Его ничем не выскажешь. Это ожидание, идущее рядом с жизнью и смертью. Неповторимы торжественные минуты, для них чужды слова, не нужны песни. Все лишнее. Только молчание способно ужиться с этим чувством. И еще шутка, простая солдатская шутка. Иногда в строю кто-нибудь скажет с досадой: «Эх, жмет нынче сапог что-то…» Понимай иначе. Одолел парня страх, смерть страшна стала. Играет сердце с опасностью, бросает ей навстречу эту досаду на сапог. По колонне, как живой огонек, бежит смех, негромкий, взволнованный, но все же смех, и цветут лица бойцов короткой мужской улыбкой.
Пули просвистели над нами. Это было уже вблизи Беш-Тентяка. Вместе с пулями прилетели и связные:
— Передовую заставу и фланговые дозоры обстреляли басмачи!
В конном строю атаковать укрепленный кишлак было бессмысленно. Предстоял пеший бой.
Начальник штаба быстро узел коноводов и лошадей в безопасное место. Отошли под укрытие, в резерв, и два эскадрона. Бригада приготовилась к атаке.
В последний момент неожиданно заболел командир 4-го эскадрона 1-го полка, и я решил назначить на его место бойца Горбатова. Того самого Горбатова, что именовался в бригаде Карпом и Карповым за свою страсть к рыбной ловле. Ни увлечение удочкой, ни большая русая борода, как у дядьки Черномора, ни заиканне, ни, наконец, маленький рост не мешали Горбатову быть хорошим кавалеристом и храбрым человеком. Уже не раз я прибегал в критический момент к его помощи, когда в 4-м эскадроне оголялось место командира. И всегда «Карп Карпов» с честью справлялся с этой ролью в условиях боя. Ему бы вообще полагалось стоять во главе эскадрона, но вот бела — не знал Горбатов грамоты, не мог ни приказа прочесть, ни составить рапорт. В бумажных делах ему пособлял рядовой Миша Оракулов, он же и расписывался за командира. Одолеть грамоту было нетрудно, однако на подобные предложения Карпов обычно отвечал: «Не время. Опосля как-нибудь». «Так тебя бы с грамотой командиром поставили», — резонно замечали товарищи. «Тоже не обязательно, — отпарировал Горбатов. — Не всякому ходить в командирах. А ежели когда пособить, так не отказываюсь…»
Тщеславие в его душе не уживалось. Он легко менял все почести командира на скромное удовольствие посидеть часок-другой у тихой заводи в ожидании клева. Оттого, видно, и за букварь не брался — жаль было расставаться с удочкой. С таким же упорством отстаивал Горбатов и свою длиннющую бороду. «Сбрей ты ее, мешает ведь», — увещевали бойцы Карпова, А он отвечал: «Кому мешает, тот пущай и бреет. А мне ничего пока».
Вот этого Горбатова я поставил в последнюю минуту перед боем командиром, и он, выслушав приказ, кивнул, дескать слушаюсь, все в порядке. Не мешкая, вместе с 3-м эскадроном новый комэск рассыпал ребят для наступления цепью и сам, пригибаясь, побежал вперед.
Левый фланг занял своими тремя эскадронами командир 2-го Интернационального полка Миклаш Врабец,
В центре пошли курсанты учебной роты. Особое задание получил Никита Ярошенко. Ему надо было обойти Беш-Тентяк и связать басмаческие отряды, стоящие против нашего левого фланга. Задача была трудной, но Никита мог ее решить. В бригаде он считался одним из лучших в рубке п джигитовке. Выл смел до самозабвения. Его первого из наших младших командиров Михаил Васильевич Фрунзе наградил орденом Красного Знамени. А тогда это был единственный орден революции, и представляли к нему лишь за большие подвиги — редко у кого горело на груди алое пятнышко. Орденоносцы были славой и гордостью наших полков. Все трудное, суровое, опасное ложилось на их плечи, и они не робели, не роняли чести Красного Знамени. Ярошенко был еще и коммунистом.
В пламенный семнадцатый год он вступил в партию и с первого же дня окунулся в борьбу. Право называться большевиком утверждал с оружием в руках, громя контрреволюционные банды. Никите Ярошенко принадлежала скромная, но по тому времени важная заслуга — с группой коммунистов он организовал Скобелевский партизанский отряд и в его рядах бился против басмачей.
Когда я отдавал приказ командиру 1-го эскадрона, то, конечно, не вспоминал и не перечислял заслуг Ярошенко.
В такие минуты все, что знаешь о человеке, выливается в чувстве. И оно руководит порывом. Тут вера в друга, в бойца, командира.
— Выполняй приказ!
— Есть выполнять!
Он еще улыбнулся мне, словно сказал: «Не беспокойся. Не впервой нам такое дело».
Пулеметные взводы сняли свои тяжелые «максимы» с вьючных седел и приготовились к бою.
Огонь со стороны противника усилился. Пуль басмачи не жалели. В этом они были много щедрее нас — с первого дня воины англичане хорошо снабжали боеприпасами своих наемников. Невольно пробуждалась зависть — нам бы столько патронов! Но, как говорят, по одежке протягивай ножки, умей воевать тем, что есть.
Во всей бригаде мы трое — военком Филиппов, Павел Богомолов и я — остались еще в седлах. Теперь и нам пришлось спешиться. Сплошной ливень пуль хлынул навстречу наступающей бригаде — уцелеть в такой перестрелке было мудрено.
Бой разгорался. На беспорядочную ружейную пальбу басмачей наши бойцы отвечали дружными залпами. Били по видимой цели и наносили урон противнику, несмотря па то, что люди Курширмата прятались за дувалами, деревьями, полуразрушенными домами.
Едва только оживилась перестрелка и бой стал напряженным, как на командный пункт прискакал знаменосец 1-го полка Рахматулла Абдуллаев со своими ассистентами. Он был возбужден. В глазах негодование, обида.
— Товарищ командир, разрешите доложить, — торопливо проговорил он. — Что такое, опять нас со знаменем в резерв посылают. Позвольте передать знамя, пойду в строй.
Негодование и обида были понятны мне. Какой боец, настоящий боец, согласится уйти с поля боя, когда его товарищи, опаленные огнем. Идут в наступление. Внутренне я гордился молодым знаменосцем, любовался им — лицо горит, твердая, сильная рука держит знамя, а оно вьется алым бархатом на ветру. И весь он в порыве. Только скажи: «Рахматулла, в цепь!» — и он с винтовкой бросится в строй идущих товарищей. Но я не сказал этого, не имел права. Я строго скомандовал:
