Тайный советник вождя - Владимир Успенский

Учитывая все названные обстоятельства, я доложил о письме очень осторожно, не придавая вроде бы ему существенного значения. И был доволен, что не последовало ни вспышки гнева, ни раздражения. Вероятно, Иосиф Виссарионович уже определил судьбу Жукова, меру его наказания. Произнес спокойно:

Все могло случиться… В конце концов, нельзя же валить весь груз на одни плечи. — Помолчал, раздумывая, усмехнулся: — Николай Алексеевич, вы хорошо знаете почерк Лаврентия?

— Да. И в прямом, и в переносном смысле.

— Не кажется вам, что это его почерк? Слишком уж к месту.

— У меня сразу возникло сомнение.

— Дайте-ка сюда этот донос. — Иосиф Виссарионович взял исписанные листки, разорвал на четыре части и бросил в корзину для мусора.

К разговору об этом письме мы больше не возвращались.

Смерть Ватутина Иосиф Виссарионович воспринял так болезненно, что удивил даже меня, привыкшего к своеобразности его эмоций. Потеря Ватутина не то что испугала, а насторожила, обеспокоила Сталина. Вероятно, потому, что оказалась одним из пунктов в ряду сложных неприятных событий. Разберемся, чтобы понять. У нас имелось достаточное количество полководцев самого крупного калибра, способных вести операции любого размаха. Это прежде всего Жуков, Рокоссовский, Мерецков, Говоров, Малиновский, Толбухин… Перечень велик и разнообразен, было кому возглавить войска на поле боя. Имелись и штабные мыслители самого высокого полета, значительно превосходившие генштабистов других государств, как союзных, так и враждебных. Это Шапошников, Василевский, Антонов… Непревзойденный мозговой центр. Но у каждого военного деятеля свой талант с уклоном в ту или другую сторону. И лишь редко, крайне редко появляются люди, сочетающие способность не только стратегически мыслить, предвидеть, но и не в меньшей мере осуществлять идеи, планы на практике. Объединяющие в одном лице дарование стратега и генерала поля боя. В России наиболее ярким представителем такого уникального сочетания был фельдмаршал Кутузов. Во время Первой мировой войны этими качествами выделялся наш славный генерал Брусилов. В Красной Армии ими обладал только Егоров, безвременная и бессмысленная потеря которого нанесла нам невосполнимый урон. Сталин понимал это, чувствовал, как нам его не хватает: особенно это ощущалось в первый год борьбы с гитлеровцами, пока не окреп в сражениях наш новый подрост. И в этом подросте Ватутин выделялся особо. Как талантливый штабист-аналитик и как замечательный практик, способный бить любою врага, даже не имея превосходства над ним в силах и средствах. Колошматил он и немцев, и итальянцев, и венгров.

В Ватутине видел Сталин не только военачальника, способного провести операции любой сложности, не только человека, способного выдвинуть интересные и важные соображения, но еще и свой надежный военно-кадровый резерв. Понадобится — Ватутин займет пост начальника Генерального штаба, он же был заместителем не у кого-нибудь, а у самого Шапошникова. Народный комиссар обороны? — тоже вполне созрел. Подумывал Сталин даже о том, чтобы назначить Ватутина наравне с Жуковым заместителем Верховного Главнокомандующего, дабы впоследствии вообще передать Ватутину все бразды военного правления. Справится, это безусловно. А поскольку Ватутин сам никогда не стремился к власти, то никаких политических амбиций от него можно было не ожидать. Но вот Николая Федоровича не стало, и одновременно до крайности истончилась другая важнейшая для Сталина ниточка: резко ухудшилось здоровье Бориса Михайловича Шапошникова, не посоветовавшись с которым Иосиф Виссарионович не принимал ни одного крупного военного решения. Шапошников даже по телефону-то плохо говорил, но его одобрение было для Сталина уже не столько практической необходимостью, сколько привычным благословением, вселявшим уверенность в правильности замысла, обещавшим успех.

На Шапошникова, значит, надежды мало. Ватутин погиб. Остались два военных деятеля, чьими мыслями, чьими интеллектуальными способностями пользовался Верховный Главнокомандующий. Это заместитель начальника Генерального штаба Антонов, с мнением коего Сталин считался, но к нему самому еще не очень привык, и начальник Генштаба Василевский, человек настолько близкий, что Иосиф Виссарионович откровенно делился с ним своими соображениями, сомнениями, чьи предложения подхватывал и развивал. Но неприятность за неприятностью. В середине мая, как только был освобожден Севастополь, Александр Михайлович Василевский решил побывать в городе русской славы. Посмотреть, порадоваться. В районе Мекензиевых гор его машина подорвалась на мине. Передние колеса и двигатель были отброшены взрывом метра на четыре. Водитель и маршал были ранены. Василевский попал в руки медиков, после оказания первой помощи Александра Михайловича самолетом отправили в Москву, где ему учинили строгий постельный режим.

На некоторый срок, до выздоровления Василевского, я вновь оказался единственным доверенным советником вождя по военным проблемам. Хотя оба мы понимали, что я не способен уже, как прежде, охватить неизмеримо возросший круг военных вопросов. Просто постоянная поддержка надежного человека требовалась Иосифу Виссарионовичу. Подзарядка душевных аккумуляторов. Это мне было еще по силам. На протяжении месяца он не отпускал меня от себя, я буквально дневал и ночевал на Ближней даче или в Кремле, проводя много часов в комнате связи, а еще больше в комнате за кабинетом. Именно тогда произошел случай, ввергнувший в заблуждение некоторых поверхностных наблюдателей и послуживший потом поводом для спекуляции тем гражданам, которые ненавидели Сталина, всячески пытались охаять его.

Еще в тридцатых годах у Иосифа Виссарионовича укоренилась привычка в полном смысле слова «уходить» от решения тех дел, которые представлялись ему не совсем ясными, не до конца подготовленными. "С этим пока подождем. Подумаем, посоветуемся", — говорил он и покидал собравшихся руководителей, отправляясь в соседнее помещение, где действительно советовался с кем-либо из доверенных лиц, в том числе и со мной. В случае необходимости я или кто-то другой срочно связывался по телефону с соответствующими специалистами. Механизм срабатывал быстро и четко, обычно к концу совещания или заседания Сталин имел свое обоснованное мнение и предлагал собственный вариант решения. Все чаще Иосиф Виссарионович покидал на некоторый срок собравшихся в его кабинете товарищей во время войны, и особенно после того, как по болезни оставил свой пост маршал Шапошников… Возникла заминка, появились сомнения — Сталин уходил в комнату за кабинетом, звонил Борису Михайловичу. Если требовалось — вызывал на связь Василевского или Антонова, Ватутина или Жукова: вообще того, кто требовался.

С середины мая 1944 года совещания и заседания в Ставке и в Генеральном штабе следовали одно за другим, почти ежедневно. Обсуждался подготовленный Генштабом план крупнейшей Белорусской операции под кодовым названием «Багратион». Одновременно рассматривались и уточнялись планы ударов по противнику, которые готовили Ленинградский и Карельский фронты. На одном из заседаний впервые присутствовал молодой генерал-полковник Иван Данилович Черняховский, зело отличившийся в должности командарма и недавно выдвинутый на должность командующего 3-м Белорусским фронтом. Немало удивлен он был, когда Сталин произнес привычную всем другим фразу: "Подумаем, посоветуемся", — и удалился в комнату за кабинетом… "С кем же он советуется?!" — вырвалось у Ивана Даниловича. Сидевший рядом опекун и покровитель его Василевский, занятый своими мыслями, ответил рассеянно. "С самим собой. С товарищем Сталиным"… По существу Василевский был прав, Сталину требовалось время помозговать, уточнить какие-то детали.

А недоумение Черняховского привлекло внимание присутствующих, вызвало улыбки, легкий смешок.

В тот раз Иосиф Виссарионович позвонил начальнику артиллерии Красной Армии генералу Воронову Николаю Николаевичу (прозванному за свой рост "коломенской верстой") по поводу усиления фронтов артиллерией Резерва Главного Командования — РГК. Уточнил цифры, возвратился в кабинет, заседание продолжалось. Однако небольшая конфузия с Черняховским каким-то образом стала известна Иосифу Виссарионовичу — ему, вероятно, преподнесли ее в виде шутки. На следующий день во время такого же обычного для Сталина заседания ему опять понадобилось выйти в комнату за кабинетом для какой-то консультации. Настроение у него было хорошее, и он не упустил возможности слегка поиронизировать. Сказал:

— Дело не совсем проработанное. Не будем спешить. Подумаем, посоветуемся… — Глянул с веселым лукавством на молодого генерала: Посоветуемся с товарищем Сталиным. Как вы считаете, товарищ Черняховский?