Май без императора - Николай Буянов

— А, — Ромка пожал плечами. — Лицо показалось знакомым.

— Ты давно в последний раз был в Париже?

— Если только в прошлой жизни… А что?

— Дамочка-то — француженка.

— Правда? — вяло удивился Роман. — А по-русски чешет, как мы с тобой.

— Стоп! — Егор резко остановился, почувствовав внезапный озноб. — Где и когда вы встречались? Вспомни, это важно!

— Да откуда… — возмутился Роман. — Может, мне просто показалось? Хотя… — он задумался. — Художник я, конечно, аховый, но все-таки художник, у меня память на лица… Определенно, я ее где-то видел. Недели две-три назад…

Егор живо провел нехитрый подсчет: две-три недели назад они с Ромкой как раз ударно трудились над гостевым домиком.

— А кто она? — запоздало поинтересовался Роман.

— Хозяйка медальона.

— Вон оно что, — Ромка тихо присвистнул. — Интересно, она знала, что ее цацка лежит у Юлия в сейфе?

…Она заметила свою подругу совершенно случайно, когда та звонила по телефону-автомату. В самом этом факте не было ничего удивительного, кроме одного: подруга напрочь проигнорировала автомат под козырьком, что висел на углу ее дома, и предпочла телефонную будку недалеко от автобусной остановки. Топать до нее было раза в три дольше…

Женщина рассеянно посмотрела на силуэт за мутным стеклом и немного поразмышляла над этой загадкой — просто так, чтобы чем-то занять голову. Потом зашла в супермаркет, хотя ничего не собиралась покупать. Эта процедура — бесцельное хождение по магазинам — была знакома ей еще с тех пор, когда супермаркеты назывались гастрономами и универсамами. Тогда, помнится, их полки были восхитительно пусты и рождали ассоциацию с никелированными столами в прозекторской. В прозекторской женщина бывала даже чаще, чем в магазинах. Лет двадцать назад она даже занималась там любовью — правда, не в самой прозекторской, как хотелось молодому грузину-патологоанатому с разбойной серьгой в ухе. Он любил ее. Он признался в этом, когда она пыталась застегнуть булавкой порванную блузку. Он готов был даже жениться на ней, как только разведется со своей нынешней, но она ушла, ничего не сказав. Они продолжали встречаться: сталкивались в коридорах Управления, пили вино на корпоративных вечеринках, и иногда — не часто — занимались любовью в кабинете рядом с прозекторской, где он поставил раскладушку.

Однажды женщина застала его в слезах. Женщина почувствовала удивление и острую жалость: она не предполагала, что мужчины его типа — большие, сильные, бородатые и с серьгой в ухе — могут так неприкрыто выражать свои эмоции (она чуть не подумала — слабости). Она села рядом с ним, обняла и заставила посмотреть ей в глаза.

— Что с тобой?

Он с трудом поднялся, вытащил из шкафа бутылку, плеснул в мензурку и выпил одним жадным глотком. После чего сказал: «Это все мой сын. Не от моей нынешней — от другой женщины, это было давно…»

— Что твой сын?

— Зарезал девушку. В подвале дома в Сметанкино.

Они вместе выезжали на труп двое суток назад. Убитая девчушка была красива: при жизни она с успехом косила под юную Наталью Белохвостикову — бесхитростно распахнутые глаза, ямочки на щечках, худенькая изящная фигурка в плаще из болоньи и туфельках-лодочках… Сырые ступени в подземелье (как она, бедняжка, ногу не подвернула), цементный пол, стена в бурых потеках — девушку ткнули ножом восемнадцать раз, последние шесть — когда она уже была мертва…

Патологоанатом вдруг упал перед ней на колени.

— Пожалуйста, спаси его… Он урод, убийца, но он мой сын, мой мальчик, я так люблю его — представляешь, к его матери я никогда не испытывал ничего такого, но Жора… Я умру, если он… если его…

Она провела ладонью по его щеке.

— Не волнуйся. Я попробую что-нибудь сделать.

Много времени прошло с тех пор. Так много, что оба они успели постареть, правда, ее внешность отреагировала на это заметнее. Патологоанатом же почти не изменился (мужчины вообще стареют медленнее женщин), разве что его живот теперь вальяжно свисал над брючным ремнем. Даже борода осталась прежней — густой и черной, и серьга вызывающе болталась в левом ухе. Он усадил гостью в кресло и разлил спирт на две мензурки (даже этой своей привычке он не изменил, сукин кот).

— Рад тебя видеть, дорогая, — сказал он, нисколько не покривив душой. — А ты почти не изменилась. Только прическа другая. А я — вот, — он шутливо похлопал себя по животу, — вес набрал от сидячей работы. Ты как, по делу, или просто на огонек?

Она сказала — просто, без обиняков.

— Милушевич? — удивился он. — Как же, знаю, сам вскрытие делал. Хозяин заводов, газет, пароходов. Отравление мышьяком, хотя труп с первого взгляда казался не криминальным. А почему он тебя интересует?

Она сказала. Он удивился еще больше.

— Ты работала у него в доме? Да, тесен мир… Надеюсь, не ты его?.. — он рассмеялся.

— Нет, не я, — ответила она серьезно. — Но меня могут заподозрить. Если ты не поможешь.

Он резко оборвал смех и нахмурился.

— Не пойму, шутишь ты, или… Да нет, похоже, не шутишь. И что тебе нужно?

Она сказала. Он в задумчивости почесал бороду.

— Гм… Ты хоть понимаешь, о чем просишь?

— Я прошу гораздо меньше, чем ты однажды попросил у меня, — сказала женщина. — Мне нужен только ключ от комнаты экспертов. Кроме тебя, мне не к кому больше обратиться: никто из моих старых знакомых в Управлении уже не работает. А ты… — она помолчала. — Ты говорил когда-то, что любишь меня. И еще — ты мой должник.

Мужчина согласно кивнул:

— Да, ты права. Ты вполне имела право попросить больше…

Ее подруга — та, за которой женщина следила теперь каждый день, продолжала звонить. И выдавать свою коронную арию. Женщина размышляла над этим феноменом довольно долго, пока однажды вечером, за чашкой крепчайшего кофе, вдруг не натолкнулась на разгадку.

Она звонила разным людям.

Она звонила разным людям, потому что не знала точно, кому надо звонить. Она просто набирала номер (каждый раз разный), повторяла свой монолог — и ждала реакцию. Женщина взяла кофеварку, чтобы наполнить четвертую чашку, но кофеварка оказалась пустой. Женщина подошла к раковине, открыла кран с холодной водой…

Она вполне могла набрать номер Кая. Случайно, потому что его номер тоже был в этой колоде. Он подошел к телефону, поднял трубку — и…

«Это вы убили Юлия Милушевича…»

Дверь ей не открыли. Этот случай у женщины тоже был предусмотрен. Она спустилась вниз на полпролета, к почтовым ящикам, и бросила в один из них блокнот в потрепанной синей обложке — она случайно наткнулась на него в особняке, хотя — она знала это совершенно точно — это не было случайностью.

На последней страничке блокнота был нарисован юный герольд с изогнутой трубой-раковиной. На его голове, на длинных кудрях, красовалась буденовка со звездой — только один человек в мире мог нарисовать эту буденовку…

С того момента, как женщина оставила в ящике свое послание, прошли сутки. И теперь она сидела на стуле — очень прямо, сложив руки на коленях, возле накрытого стола, в своей квартире на улице революционера Бабушкина, и смотрела на приоткрытую входную дверь.

Женщина вздрогнула, когда дверь отворилась. В коридоре горело настенное бра, и она увидела человека на пороге. Она поднялась ему навстречу, подошла и встала в двух шагах, глядя на него во все глаза.

— Здравствуйте, — сказал он хмуро и недоверчиво. — Это вы прислали мне блокнот? Откуда он у вас?

— Кай, — прошептала она сквозь горловой спазм.

И заплакала.

Глава 16. Женская логика

— Месье Егор? — улыбка на лице госпожи Блонтэ выглядела вполне доброжелательной (впрочем, кто их поймет, этих буржуев) и чуточку удивленной — так удивляются пусть и не слишком неприятному, но все же завалившемуся без приглашения гостю.

Егор смущенно кашлянул, переступая порог гостиничного номера.

— Госпожа Блонтэ, мне показалось, что в прошлую нашу встречу, в прокуратуре, вы солгали. То есть не солгали сознательно, — заторопился он, — скорее, не сказали всей правды. Вы ведь были знакомы с Юлием Милушевичем? Человеком, организовавшим похищение вашего медальона…

Она не возмутилась и не высказала удивления — даже не попыталась высказать. Жестом пригласила Егора в комнату, села в кресло напротив, отгородившись стеклянным сервировочным столиком, как ничейной полосой, закинула ногу на ногу и с олимпийским спокойствием ответила:

— Допустим. Хотя я не предполагала, что он окажется вором. Мы познакомились в Лейпциге на аукционе, два года назад.

— Он предложил вам продать медальон императора?

— Медальон императора, — медленно и внятно произнесла мадам Блонтэ, — полтора века хранился в нашей семье. После моей смерти он перейдет в собственность Национального музея Франции. Я не продала бы эту вещь ни при каких обстоятельствах.