Очень далекий Тартесс - Евгений Войскунский

– Зачем ты привел нас сюда? – спросил Горгий.

Эхиар ответил не сразу. Он отбросил выжатый гранат, прислонился спиной к стене.

– Вы мне больше не нужны, – тихо сказал он наконец. – Сейчас уже поздно, море скоро начнет прибывать... А завтра в час отлива вы уйдете. Сделай как хотел. Нарежь камыш. Переплывете Бетис.

Старик говорил с трудом, язвы на теле причиняли ему боль.

– А ты? – спросил Горгий.

– Я останусь здесь. Хоть я и не закончил свое дело... Нетон сжалился над последним царем Тартесса... позволил перед смертью увидеть праздник...

– Ты проживешь еще долго, Эхиар. Ты пойдешь с нами.

– Нет. Спасибо, чужеземцы... за доброту ко мне.

– О каком деле ты говорил?

– Тебе не понять. – Эхиар помолчал, а потом забормотал: – Еще немного... еще немного – и было бы сверх меры... свершилась бы моя месть...

– Ну, не надо, дедушка, успокойся! – воскликнула Астурда. – Ой-ой! – она смутилась. – Я говорю «дедушка», а ведь он царь...

– Он не слышит тебя, – сказал Горгий. – Боги затмевают ему разум.

Площадка башни не лучшее место для сна, если воздух по-зимнему холоден и под утро моросит дождь.

Как только стало светать, Горгий поднялся, заходил по площадке, хлопая себя руками по груди. Голова была тяжелой от бессонья, зуб на зуб не попадал от холода. Астурда протянула ему гранат. Лицо у нее было бледное, глаза – огромные, тревожные.

Эхиар не спал. Сидя на корточках, вертел в руках длинную черную палку – откуда только он ее взял.

Медленно светлело небо на востоке. Над кварталами ремесленников поплыли дымы ранних очагов. Тусклой желтизной обозначились рукава Бетиса, обнимавшие остров. Горгий смотрел на гавань, пытался в слабом свете серенького утра различить среди десятков кораблей свой. Цел ли он?..

Странно и страшно было представить себе чужую команду на его палубе... чужого человека в дощатой каютке...

Он обернулся, хотел позвать Диомеда – у матроса глаз зоркий, быстрее высмотрит. Диомед лежал, накрывшись с головой, возле непонятной махины, занимавшей полплощадки. Его била дрожь. Горгий тронул матроса за плечо.

– Попей сок граната, легче станет. Слышишь, Диомед?

Рыжая голова матроса высунулась из складок гиматия. На торчащих скулах красные пятна, в глазах (тех самых, которые Горгий привык видеть прежде озорными и нагловатыми) – пугающая тоска.

– Помираю, хозяин...

– Не дури! – прикрикнул Горгий, а у самого сердце захолонуло.

Помял гранат, заставил матроса выпить сок.

Дождь, слава богам, перестал. Развиднелось и немного потеплело. Гелиос сегодня вроде бы не собирался взглянуть на Тартесс (можно его понять, подумал Горгий). Пасмурный день рождался, не праздничный.

– Теперь поспи, и полегчает тебе, – сказал Горгий. – А вечером уйдем из Тартесса.

– Не, – прошептал матрос. – Вы с Астурдой бегите. А я уж здесь, к богам поближе... – Он опять накрыл голову мокрой от дождя тканью.

Эхиар, шаркая, вышел из-за махины, в руках у него была не палка, как раньше показалось Горгию, а стрела. Тут только Горгий заметил, что еще несколько черных стрел, бронзовых с виду, лежало у массивной стойки махины. Он поднял одну, подивился ее тяжести. Такая самому Гераклу была бы впору...

Повнимательнее осмотрел он махину – и вдруг догадался. Погоди-ка, сказал он самому себе, да ведь это катапульта! Ну да, вот поперечные доски – перитреты с пучками веревок... вот бронзовый желоб сиринкса... почему-то он склонен к низу стены.

Немало видывал Горгий стрелометных машин на своем веку, но такую огромную увидел впервые.

– Для чего здесь катапульта? – спросил он Эхиара.

– Это орудие царского возмездия, – ответил тот, и по его голосу Горгий понял, что старик чем-то взволнован. – Плохо, плохо... – Эхиар озабоченно разглядывал обрывки веревок меж перитретов. – Все сгнило...

– А ты что – собираешься стрелять? – Горгий потрогал станок катапульты. – Ничего у тебя не выйдет. Она не поворачивается.

– Ей не нужно поворачиваться, – последовал странный ответ. – Катапульта нацелена навечно.

Горгий поднялся по ступенькам, вделанным в бронзовый антибасис – заднюю опору катапульты. Посмотрел в прицельную щель... Вот оно что! Опущенный сиринкс, оказывается, смотрит в квадратное отверстие в ограде. Катапульта и верно нацелена... Она нацелена, как уразумел Горгий, на ступени храма... Нет, выше... Вон меж двух центральных колонн возвышение, за ним в храмовой стене ниша, закругленная сверху. Ну да, катапульта как раз на эту нишу нацелена...

– В кого ты хочешь стрелять? – спросил Горгий.

Эхиар сидел, прислонясь к стойке катапульты, руки были устало опущены, стрела валялась рядом.

– Ременные пучки сгнили, – сказал он. – Стрелять нельзя.

Горгий посмотрел вниз, на площадь. Перед храмом суетились люди в черных одеждах. Расстилали на ступенях ковер. Устанавливали треножники с курильницами Выносили из боковых дверей храма какие-то деревянные колоды. Прошел к восточным воротам отряд стражников.

– Выпей... господин... – Астурда протянула Эхиару гранат.

Старик не шевельнулся. Он неподвижным взглядом смотрел на нее, и девушка смущенно отвернулась.

– Подойди ко мне, цильбиценка, – сказал вдруг Эхиар. – Сядь.

Он схватил ее за косы. Астурда испуганно вскрикнула выставила перед собой тонкие руки.

– Не бойся. Твои волосы длинны и крепки. Отрежь их.

– Ни за что! – Астурда вскочила дикой кошкой, выдернула косы из руки Эхиара, отбежала к стене. – Не подходи – брошусь вниз!..

Через восточные крепостные ворота по коридору, образованному двумя шеренгами стражников, тек народ на храмовую площадь – на праздник Нетона. Вначале пропустили купцов побогаче, потом пошли прочие – ремесленники, рыбаки, погонщики быков. Матросов не было видно: сидели на кораблях, готовые схватиться с карфагенским флотом.

Стражники, тыча древками копий, теснили толпу подальше от храма, отжимали ее к башне Пришествия. Люди вытягивали шеи, глядя на торжественный выход высокорожденных. Шли они по порядку, с женами и без жен, и каких только не было украшений на их многоцветных одеждах! Блистательные расположились лицом к толпе на нижних ступенях храма. Повыше встали сверкающие. Место светозарных пустовало: еще не успел назначить их новый царь.

Грянули приветственные крики: по ковру поднимался на верхнюю ступень царь Павлидий, Ослепительный, в белой одежде с золотыми изображениями бога Нетона. Его сопровождали ближайшие придворные.

Младшие жрецы зажгли курильницы, в безветренное небо потянулись белые столбы благовонного дыма.

Павлидий поднялся на возвышение перед нишей, обернулся к толпе...

Площадь ликующе заревела.

– Щит Нетона! Щит Нетона, бога богов!

– Сла-ава царю Павлидию!

Тонкие губы Павлидия растянулись в улыбке. Щит, висевший у него на груди, был невелик, но тяжел, ремни врезались в шею, но Павлидий заставлял себя стоять прямо. От щита шло тепло. Щит из голубого серебра всегда был теплым на ощупь – знак того, что он угоден Нетону.

Павлидий улыбался. Он мог себе позволить довольную улыбку. Бунтовщики разгромлены. Освободившиеся отряды, конные и пешие, двинуты на помощь воинам, сдерживающим гадирцев. Сегодня гадирцы будут отброшены за Бетис, их погонят на восток, за пределы Тартессиды; и если карфагеняне не успеют прислать им подмогу, то надо с ходу ворваться в Гадир. Надо, наконец, стереть с лица земли этот город – занозу в глазу великого Тартесса. А потом придется дать решительный бой карфагенскому флоту. Трудное это будет сражение. Добраться бы только до их кораблей, завязать рукопашную – и тогда тартесские чернобронзовые мечи и секиры сделают свое дело.

Нетон, бог богов, получит сегодня хорошую жертву – было бы странно, если бы, приняв ее, он не даровал своим верным тартесситам военной удачи.

Павлидий улыбался, глядя, как ликует народ Тартесса при виде святыни – щита Нетона, щита из голубого серебра. За долгое царствование Аргантония сделан этот щит – крупица за крупицей. Второй, наполовину меньше, тоже вынесен к народу, его держит Укруф, стоя ступенькой ниже. Пусть знают тартесситы, что их правители не сидят сложа руки, что они неутомимо ведут Накопление, выполняют священные заветы предков.

– Слава-а тысячелетнему царству!

– Бог богов Нетон, помилуй нас!

Павлидий простер руки – крики на площади умолкли. Он стал выкрикивать слова молитвы – слова, которых люди не понимали, потому что они принадлежали древнему языку сынов Океана.

А когда молитва была сотворена, настал черед жертвоприношению. Из восточных ворот потекла длинная вереница оборванных испуганных людей. Крепко привязанные друг к другу, они бежали, подгоняемые стражниками, на площадь, на расчищенное место между ступенями храма и толпой горожан. Сбились в кучу. Стражники отделили от них десятка три обреченных, связанных особой веревкой.