Дом над Онего - Мариуш Вильк

Позже Прасковья Дмитриевна не раз навещала сына во сне. Как правило, предостерегала его от опасности. Например, в 1932 году она появилась на Пасху у Надежды Христофоровой[165] в Москве, где Клюев в то время жил, и предсказала ему, что он обезножит. Христофорова вспоминала потом, что сама слышала из другой комнаты женский голос, сказавший ей: «Христос Воскрес». Через пять лет в томской тюрьме у Клюева отнялись обе ноги.

Если фигуру матери Николай Алексеевич всю жизнь мифологизировал, то об отце обычно умалчивал. Алексей Тимофеевич, бывший урядник (чин младшего полицейского), а потом завсегдатай винного ларька, даже на фотографиях не вызывает симпатии. Трудно поверить, что этот полный мужик, на вид типичный деревенский коновал — отец величайшего мистика русской литературы.

Что ж, расплодиться способна любая боярышница… Ума тут не надо. А вот быть духовным отцом — непросто. Отнюдь.

Ночь на Ивана Купалу

Летнее солнцестояние… Языческая пора гуслей, русалок и волшебства. Время сбора ведьминских трав: белладонны, девясила и ивана-да-марьи, купальницы, коровяка (называемого тут медвежьим ухом) и папоротника, а также знаменитой тирлич-травы (сорт северной генцианы), за которой, согласно местным поверьям, прилетали в обличье сорок на остров Иванец (близ Кузоранды) ведьмы с самой Лысой горы, что под Киевом. На острове сороки обращались в голых девок и соблазняли юношей из окрестных сел. От бесовских искушений спасала плакун-трава, которая якобы выросла из слез Богоматери. Корень ее также собирают в ночь на Ивана Купалу.

(Кстати, в ведьминских травах следует разбираться не только тем, кто их собирает, но и тем, кто о них пишет, чтобы не получилась какая-нибудь ерунда. Как, например, у Адама Поморского[166], который в свое время при переводе «Погорельщины» Клюева перепутал волчью ягоду с… плакун-травой. Интересно, что бы с ним стало, ошибись он так не на бумаге, а в жизни?)

Знатоков магических трав испокон века зовут здесь ведунами. Ведь нужно ведать, какая трава от чего исцеляет, где ее собирают да в какую пору, какие при этом говорят заклятия и какой обряд совершают. Это были тайные знания, передаваемые украдкой (из уст в уста…), поэтому этнографы, ботаники или аптекари частенько попадали в своих трудах пальцем в небо, вызывая на лицах тех, кто действительно ведает, лишь снисходительную улыбку.

Такой веселый огонек я заметил недавно на дне бездонных глаз Кати Смолей из известного рода андомских ведунов, когда профессор Константин Логинов (специалист по заонежской демонологии) толковал о вещем даре, знакомя нас в своем кабинете в Карельском научном центре Российской академии наук в Петрозаводске. Я попросил Костю связать меня с Катей по двум причинам. Во-первых, хотел разузнать что-нибудь об оборотнях (Логинов утверждал, что среди Катиных предков таковые были), во-вторых, она родом из окрестностей Андомы, то есть родных краев Клюева. К сожалению, о многом из того, что она мне рассказала, нельзя писать, потому что это вопросы запутанные и темные (к тому же Катерина Смолей работает на Министерство внутренних дел!), скажу лишь, что она раскрыла мне ритуал превращения человека в волка и прояснила некоторые аспекты личности Николая Алексеевича.

Клюев говорил о себе, что он — олонецкий ведун. И если хорошенько подумать, проанализировать некоторые эпизоды его жизни… станет ясно, что он действительно ведал…

Все началось с шаровой молнии, поразившей поэта в тринадцатилетнем возрасте. Он сидел в поле — поспевало жито, цвели васильки, на небе ни тучки… Вдруг вдали, чуть повыше горизонта появилось светящееся пятно величиной с куриное яйцо. Сначала оно поднималось вверх, потом, увеличиваясь на глазах, с огромной скоростью понеслось на мальчика. Он услышал жужжание, словно приближался рой ос, только гораздо громче. Клюев замер, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Он хотел крикнуть — но тут пятно поглотило его. Будущий поэт оказался внутри ослепительного света, не чувствуя ничего, потому что ничего вокруг и не было, а сам он перестал существовать… Он не мог объяснить ни как долго это продолжалось, ни как он пришел в себя. Но с тех пор Клюев всегда ощущал в себе мощь того света.

А в восемнадцать лет он встретил херувима. Клюев набирал воду из проруби и вдруг почувствовал чей-то взгляд. Поднял голову — и на холме, среди голубоватых снегов, увидел существо, наблюдавшее за ним прекрасными глазами. Существо это, в три или четыре человеческих роста, было облачено в хрустальные лепестки, словно бы с огромного цветка, а голову его окутывал такой же хрустальный дым… Подобные видения случались у Клюева и позже.

В собраниях вытегорского музея Клюева сохранились кое-какие свидетельства земляков о раннем периоде жизни поэта. Например, потрясающая повесть Ивашки Климова из деревни Макачево о неожиданной встрече с Николаем Алексеевичем в лесу в четыре утра. Клюев щебетал с птицами на их языке и что-то записывал в блокнот. Выглядел он при этом совершенно безумным.

Также и в полицейских рапортах города Вытегры можно обнаружить информацию о разных курьезах, связанных с поэтом. Вот, например, донос от 13 января 1906 года, в котором сообщается, будто Клюев приехал в город на Рождество, колядовал, переодевшись в старуху, и вполголоса напевал, будто пришло время красного петуха.

В роль старухи Николай Алексеевич входил часто. Во время одного из своих поэтических вечеров в Вытегре он вышел на сцену с деревенской скамейкой, сел на нее по-бабьи и стал говорить, изображая пряху. Причем делал это так выразительно, что публика сначала услышала звук веретена, а потом принялась протирать глаза от изумления, увидав перепуганную аплодисментами старуху, мелкими шажками семенившую прочь со сцены.

Пожалуй, более всего эта способность Клюева к перевоплощению (характерная для ведунов!) поразила участников панихиды по Сергею Есенину, на которой Николай Алексеевич читал свой «Плач по Есенину», впадая в поистине ведьминский транс. Перед зрителями стоял рязанский поэт в разных, сменяющих друг друга обличьях: то отрока-пастушка, то юноши с льняными волосами, то пьяницы… В какой-то момент послышались развязно-пьяные интонации Сергея — казалось, будто из тела одного поэта говорит другой. Участники панихиды были возмущены. Просто скандал, говорили они, так осквернять память друга.

Но откуда было знать петербургскому бомонду, что Николай Клюев совершал за душу друга скомороший обряд. Что он вел несчастную душу самоубийцы на тот свет.

Поначалу Клюев был для Есенина гуру — и в поэзии, и в жизни. Он учил его сплетать стихи, как лапти, таскал с собой на поэтические вечера, опекал, приголубливал и звал «своей пташкой». По мере того как молодой талант созревал, ученик стал освобождаться от влияния олонецкого ведуна, чему в значительной степени способствовали слава и водка (Николай Клюев не пил категорически). Правда, Галя Бениславская, подруга Есенина (та, что застрелилась на его могиле…), твердила, будто Николай Алексеевич не один раз пытался воспользоваться состоянием Есенина (якобы даже гашиш ему подсовывал!) для удовлетворения своего сладострастия и что, мол, именно это больше всего злило Сережу и стало причиной их ссоры. Но я не склонен доверять рассказам экзальтированной и ревнивой барышни. Думаю, что речь может идти скорее о бунте подмастерья, который, достигнув мастерства в области формы, утратил при этом духовное содержание. Забыл о русской избе и ее запечном рае. Об этом говорит и случившееся в последний его визит к Клюеву: Есенин пытался прикурить от лампадки перед иконой. На следующий день поэта уже вынимали из петли.

Олонецкий ведун глубоко пережил смерть друга и не раз потом встречался с Есениным на том свете в своих видениях-снах. Вот он идет по ледяной пустыне в темноте, спотыкаясь о стонущие сугробы. Склоняется над одним из них и, прикоснувшись, понимает, что это человеческая голова: лицо искажено ужасом, зубы оскалены, волосы — словно терновый венец. Тело по шею вмерзло в ледяную грязь. Боже мой, да это же целое поле голов, торчащих изо льда, словно кочаны капусты. Клюев бросился бежать куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого ада, и вдруг знакомый взгляд… Это голова Есенина молила о помощи. Клюев с плачем присел к ней, поцеловал в губы и проснулся в слезах. Ведь даже самый могущественный ведун не в состоянии помочь тому, кто сам отнял у себя жизнь.

Есенин, как полагал Клюев, не вынес творческого напряжения и не смог себя перебороть, без чего невозможен путь наверх. Потому и рухнул вниз.

Сны-видения Николая Клюева — уникальное явление в русской прозе XX века. Они восходят к древнерусской литературе. Прародители жанра — соловецкие старцы, Елеазар Анзерский и Епифаний Соловецкий. Первый описал в своем «Житии» сны, в которых духи саамов посещали его в скиту на острове Анзер и истязали, требуя покинуть их священное место, второй в жанре сна-видения поделился своим мистическим опытом. Следует добавить, что они положили начало автобиографической литературе на Руси и расколу православной русской Церкви. Старец Епифаний был духовным отцом протопопа Аввакума.