Литературное наследие - Арсений Несмелов

* Было очень темно. Фонари у домов не горели. *

Было очень темно. Фонари у домов не горели.Высоко надо мной всё гудел и гудел самолет.Обо всем позабыв, одинокий, блуждал я без цели:Ожидающий женщину, знал, что она не придет.

В сердце нежность я нес. Так вино в драгоценном сосудеОсторожнейший раб на пирах подавал госпоже.Пусть вино — до краев, но на пир госпожа не прибудет,Госпожа не спешит: ее нет и не будет уже!

И в сосуде кипит не вино, а горчайшая влага,И скупую слезу затуманенный взор не таит…И на небо гляжу. Я брожу, как бездомный бродяга.Млечный Путь надо мной. «Млечный Путь, как седины твои!»

ОТРЕЧЕНИЕ

Мне, живущему во мгле трущоб,Вручена была любовь и жалостьК воробью ручному и ещеК пришлой кошке, но она кусалась.

Воробей в кувшине утонул,Кошка пожила и околела.Перед смертью кошка на меняВзглядом укоризненным глядела.

Плакал я и горько думал я:Ах, бродяга, стихоплет ничтожный,Вот не уберег ты воробья,Не дал кошке помощи возможной.

Себялюбец, вредный ротозей,Для чего живешь ты — неизвестно.Для родных своих и для друзейТы обузой был тяжеловесной.

И рвала, толкла меня беда,И хотелось мне в росинку сжаться,И клялся я больше никогдаНи к какой любви не приближаться.

Вот живу, коснея, не любя,Запер сердце, как заветный ящик:Не забыть мне трупик воробья,Не забыть кошачьих глаз молящих.

Не хочу дробящих сил колес,Не хочу у черного порогаНадрываться от бессильных слез,Не хочу возненавидеть Бога.

БРОДЯГА

Где ты, летняя пора?Дунуло — и нету!Одуванчиком вчераОблетело лето.

Кружат коршунами дниЗлых опустошений.Резкий ветер леденитГолые колени.

Небо точно водоемНа заре бескровной.Хорошо теперь вдвоемВ теплоте любовной.

Прочь, согретая душа,Теплая, как вымя:Мне приказано шуршатьЛистьями сухими!

Непокрытое чело,Легкий шаг по свету:Никого и ничегоУ бродяги нету!

Ни границы роковой,Ни препоны валкой:Ничего и никогоПутнику не жалко!

Я что призрак голубойНа холодных росах,И со мною только мойХромоногий посох.

ОМУТ

Бывают там восходы и закаты,Сгущается меж водорослей тень,И выплывает вновь голубоватый,Как бы стеклянный, молчаливый день.

Серебряные проплывают рыбы,Таинственности призраков полны;Столетний сом зеленоватой глыбойЛежит на дне, как сторож глубины.

Течет вода, как медленное время,И ход ее спокоен и широк.Распространен над глубинами темиЗеленый светоносный потолок.

Над ним шумит и бьется жизнь иная,Там чудища, там клювы и крыла,Там, плавники и жабры иссушая,Летает зноя желтая стрела.

Пусть юность вся еще у этой граниИ там же тот, кто безрассудно смел,Но мудрость верит в клятвенность преданий,Что некий непереходим предел.

А если есть летающие рыбы,Так где они, кто видел хоть одну?И рыбьи старцы, тяжкие, как глыбы,Теснее прижимаются ко дну.

ЭПИТАФИЯ

Нет ничего печальней этих дачС угрюмыми следами наводненья.Осенний дождь, как долгий, долгий плач —До исступления, до отупленья!

И здесь, на самом берегу реки,Которой в мире нет непостоянней,В глухом окаменении тоскиЖивут стареющие россияне.

И здесь же, здесь, в соседстве бритых лам,В селеньи, исчезающем бесследно,По воскресеньям православный храмРастерянно подъемлет голос медный!

Но хищно желтоводная рекаКусает берег, дни жестоко числит,И горестно мы наблюдаем, какСтроения подмытые повисли.

И через сколько-то летящих летНи россиян, ни дач, ни храма — нет,И только память обо всем об этомДа двадцать строк, оставленных поэтом.

ДО ЗАВТРА, ДРУГ!

«До завтра, друг!» — и без рукопожатья,Одним кивком проститься до утра.Еще живую руку мог пожать я,Еще бы взгляду, слову был бы рад.

А нынче — храм. Высокий сумрак. Чтица.Как белый мрамор, серебрится гроб,И в нем в цветах мерещится, таитсяЗнакомое лицо, высокий лоб.

Ушли друзья, ушли родные. ЯсноЛуна над темной церковью плывет…«Не ведаем ни дня ее, ни часа», —Бормочет чтица, повторяет свод.

Блаженство безмятежного покоя.Ушел — уйдем. К кресту усталых рукПрижался нежный стебелек левкоя:Привет с земли. Прости. До завтра, друг!

ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ

Серебряный снег и серебряный гроб.И ты, тишина, как последняя милость…На мертвый, на мудро белеющий лобЖивая снежинка неслышно спустилась.

О памяти нашей поют голоса,Но им не внимает безбрежное поле,И бледно, стеклянно цветут небеса,Не зная ни страсти, ни смерти, ни боли.

Пусть кто-то кого-то зовет на борьбу —Священник усталый покорно ступает.Торжественен мертвый. На мраморном лбуЖивая снежинка лежит и не тает.

Высокий покой безмятежен и синь.Но жалобно звякает колокол нищий:Безмолвного гостя из снежных пустыньБерезовой рощей встречает кладбище.

КНИГА О ФЕДОРОВЕ

Я случайно книгу эту выбрал.Был неведом автор, и названьеНичего душе не обещало.

Шел домой, и непогода липлаИзморозью к сердцу. И отзванивалВетр резиной моего плаща.

В комнате своей, где не умеюЯ скучать, — с собой скучать не мне, —Сел у печи властелином книги:

Не понравится — в огонь… Над нею,Что же, до утра я пламенел,Угасал, звенел, дрожал и ник!

Да, большое сердце захватило,Да, большие крылья поднимали,И поверят только простецы,

Что я выбрал эту книгу. СилаВ действии обратном: не меня лиЭта книга выбрала в чтецы!

РОДИНА

От ветра в ивах было шатко.Река свивалась в два узла.И к ней мужицкая лошадкаВозок забрызганный везла.

А за рекой, за ней, в покосах,Где степь дымила свой пустырь,Вставал в лучах еще раскосыхЗарозовевший монастырь.

И ныло отдаленным гуломПочти у самого чела,Как бы над кучером сутулымВилась усталая пчела.

И это утро, обрастаяТоской, острей которой нет,Я снова вижу из КитаяПочти через двенадцать лет.

ТИХВИН

Городок уездный, сытый, сонный,С тихою рекой, с монастырем, —Почему же с горечью бездоннойЯ сегодня думаю о нем.

Домики с крылечками, калитки.Девушки с парнями в картузах.Золотые облачные свитки,Голубые тени на снегах.

Иль разбойный посвист ночи вьюжной,Голос ветра шалый и лихой,И чуть слышно загудит поддужныйБубенец на улице глухой.

Домики подслеповато щурятУзких окон желтые глаза,И рыдает снеговая буря,И пылает белая гроза.

Чье лицо к стеклу сейчас прижато,Кто глядит в отчаянный глазок?А сугробы, точно медвежата,Всё подкатываются под возок.

Или летом чары белой ночи.Сонный садик, старое крыльцо,Милой покоряющие очиИ уже покорное лицо.

Две зари сошлись на небе бледном,Тает, тает призрачная тень,И уж снова колоколом меднымПробужден новорожденный день.

В зеркале реки завороженнойМонастырь старинный отражен…Почему же, городок мой сонный,Я воспоминаньем уязвлен?

Потому что чудища из сталиПоползли по улицам не зря,Потому что ветхие упалиСтены старого монастыря.

И осталось только пепелище,И река из древнего руслаЗверем, поднятым из логовища,В Ладожское озеро ушла.

Тихвинская Божья Матерь горькоПлачет на развалинах одна.Холодно. Безлюдно. Гаснет зорька,И вокруг могильна тишина.

НОВОГОДНЯЯ НОЧЬ