Будни фельдъегеря 1. В эльфийской резервации - Екатерина Бунькова

- Я бы рад, да сам не знаю, куда за этими пропусками идти, - развел руками Анин начальник. – Володька про свою фельдъегерскую контору знал куда как побольше меня. Я-то что? Я почтой заведую. Мне эти фельдъегерские бумажки даже читать нельзя. А вот если Агнесса Марьямовна…

Все присутствующие одновременно повернулись к Ане.

- А… - растерялась девушка так, что даже рыба из расстегая вывалилась ей на колени. – Да я пока тоже плохо тут освоилась. Может, потом как-нибудь…

Гости не стали настаивать: отвернулись и продолжили разговор.

- Все одно безбожник он был, - покачала головой вредная бабка-иконщица. – И Микола этот такой же. Вот уж кто точно знал, где пропуска оформляются: сам-то прошел на кладбище и горшок этот с прахом занес. А нас не пустили.

- Миколу лучше не трогать, - нахмурилась тетя Марина. – Странный он, ну его. И как ты, Анечка, не боишься?

- Да я, вроде, привыкла, - осторожно сказала девушка. Микола действительно больше ее не пугал. Он был как будто живым придатком дома – всегда спокойным, неторопливым, обстоятельным. Понаблюдав пару дней за его работой, Аня поняла, что без богатыря-«домового» ее новый дом попросту развалится.

- Микола действовал, как в завещании написано, - напомнил Андросий Кузьмич. – Нечего его осуждать. Как ему Володька при жизни сказал, так он после его смерти и сделал: последнюю волю, заверенную нотариусом, предъявил, от вскрытия тела отказался, в крематорий его сам отвез и сам привез урну обратно.

- А горшок с прахом уронить – это ему тоже Володька завещал? – ехидно уточнила бабка, а потом повернулась к девушке. – Анютка, вот ты, поди, не знаешь, а ведь дядька-то твой у самых ворот что ни на есть просыпался, ей-богу! Этот Микола – балда стоеросовая – на плечо его поставил, наклонился в дверном проеме, чтобы башкой не стукнуться, да и просыпал! Крышка-то как громко сбрякала – чудом не разбилась.

- Ой, Нюра, не поминай, - две другие бабки перекрестились. – Как собирать-то неловко было. Берешь в ладошку – пыль пылью, холодненькая и тяжелая. А в голове мысль: это ж все, что от человека осталось…

- И на столе вот тута чуток просыпалось, - напомнил немногословный сосед. – Это когда толпа была. Толкнули горшок, он и просыпался: на стол да на пол.

Аню передернуло. И с этого стола она ела. Нет, чтобы сначала какую-никакую уборку организовать.

- Ой, не дай бог в огне сгореть! – подхватила бабка-иконщица. – Это ж прямым ходом в адское пламя! Нет уж. На тот свет надо в своем теле отправляться, в одеже своей да с любимыми бусами. И крест непременно свой в могилу унести – чтобы ангелы тебя с кем другим не попутали. А Володька глупость придумал – в пепел сгореть. Грех!

- Все мы однажды станем прахом, чего бояться? – остановила их спокойная, но уже немного раздраженная темой беседы тетя Марина.

- Э, нет! – не унималась бабка. – Точно вам говорю: это Володька не хотел из дома уходить. Знаю его, он сразу так и задумывал. Вот и просыпался, чтоб хоть пылью у порога остаться.

- Типун тебе на язык! – другие бабки заплевались, прогоняя нечистого. – Что несешь, тоже, на ночь глядя?

- И правда, - спохватилась тетя Марина. – Пора нам, товарищи. Анютке с Миколой еще за нами убирать.

И клуб «Для тех, кому за шестьдесят пять» начал расходиться – к огромному Аниному облегчению. Не то чтобы она недолюбливала стариков, просто поговорить ей с ними толком было не о чем, а слушать их бесконечные однообразные воспоминания про рыбалку, пилораму или чьи-то деревенские глупости было не интересно. К тому же, ей отчего-то было неуютно весь вечер: будто чужой взгляд пялился на нее из темноты - даже шея чесалась. Но сколько бы Аня не вглядывалась в сумерки за окном, ничего не могла там разглядеть. Похоже, опять кто-то ушастый среди ночи с заказом на доставку приперся, да не захотел себя выдавать, пока в доме посторонние.

И действительно: стоило только голосам гостей стихнуть в дальнем конце улицы, как по открытой створке окна пробарабанили костяшки пальцев.

- К тебе можно? – спросил Игорь и, не дожидаясь ответа, забрался на подоконник. Стянул с головы кепку с банданой и с наслаждением потер помятые уши.

- Ночь уже, - ворчливо заметила Аня, прибирая стол. – Опять тебя мать потеряет.

- Не потеряет, - отмахнулся Игорь. – Она меня уже простила.

- В прошлый раз ты тоже говорил, что не потеряет, - напомнила Аня. – А потом она тебя ремнем гоняла.

- Ну, это мы с ней просто не поняли друг друга, - уклончиво сказал Игорь. – Зато смотри, что я нарисовал. Нравится?

Он протянул ей какой-то лист. Аня взяла и сразу поняла, отчего у нее весь вечер чесалась шея и кто глазел на нее из темноты: на листе красовался ее профиль.

- Только нос не очень получился, - самокритично заметил Игорь. – Если б я карандашом рисовал, можно было бы подтереть, но ручку не сотрешь.

- Мне тебя похвалить? – Аня вопросительно-снисходительно уставилась на него из-под бровей: этот ночной арт-сеанс ее умилил и насмешил. Примерно, как если бы первоклассник нарисовал любимую учительницу и вручил ей этот портрет после урока.

- Можешь и похвалить, - наполовину придуриваясь, наполовину всерьез сказал Игорь и провел рукой по волосам, приглаживая их и готовясь слушать комплименты.

- Изображение плохо вписано в лист, - мстительно принялась критиковать Аня. – Границ не чувствуешь совсем. Куча подробностей и при этом без смысла: мучился, каждую ресничку прорисовывал, а выражение лица, как у системы в режиме ожидания. Сильно сомневаюсь, что я выгляжу, как робот.

- Но, согласись, я неплохо рисую, - нисколько не смутился Игорь, забирая у нее свое творение. Рисунок и правда был не плох. По крайней мере, с технической точки зрения.

- Ты правда думаешь, что упор в технику сделает тебя художником? – снисходительно усмехнулась Аня. – Техника в лучшем случае доведет до фотографичности. Знаешь, как я это называю? Профессиональный мудак. Или мудак-профессионал.

- Эй! – возмутился Игорь, явно приняв термин на свой счет.

- Нет, ну, возможно,