Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Авдеенко Александр Остапович

— Но он мне ничего не говорил!

— Он не успел. Знаменитая сцена у жасмина. Как будто самое безопасное место для разговора, просматриваются действующие лица на огороде с клубникой и Борис Николаевич в гамаке. К чему столько предосторожностей? Он не боялся никого и ничего, он бы выдержал любой скандал, не дрогнув. Но — Маруся: он чувствовал, что «эпизода» с сестрой она ему не простит. Так оно в конце концов и случилось.

«Все как прошлым летом, да?» — «Все да не все. Я ошиблась, прости. Прошлым летом мне на минуту показалось, что только с тобой я себя чувствую настоящей женщиной». Прекрасно! Но художнику мало убедиться в ее безразличии, она должна стать его союзницей. «Люлю, нам необходимо встретиться».

— Да, я согласилась, чтоб поскорей кончить этот разговор. Мне было страшно.

— Вам было страшно, что вас услышат. Вот почему вы удалили из сада своего мужа и просчитались: убедившись, что сумки сестер перепутали, Борис Николаевич прошел в светелку за своими плавками, где и услышал разговор… нет, к сожалению, всего лишь две реплики из середины: «…только с тобой я себя чувствую настоящей женщиной», «Люлю, нам необходимо встретиться». Эти слова ввели в заблуждение не одного мужа, но и сыщика. Я не понял, Анюта, ваших взаимоотношений с художником — главный (и не единственный) промах в моем следствии. Я ощущал в нем подавленную страсть, но относил ее на ваш счет. Ну и конечно, Дмитрий Алексеевич на этом крепко сыграл: ему как будто была известна ваша тайна.

— Что за ерунда! — вспыхнув, воскликнула Анюта.

— Разумеется, — поспешно согласился я, вглядываясь в ее лицо: неужели? неужели правда, ерунда? — Не будем этого касаться, игра воображения. А тогда я верил в классический треугольник: муж, жена и любовник.

— Я не в каких треугольниках не состоял, — процедил математик.

— Да ну? Что означала ваша фраза: «Эта любовь им бы недешево обошлась?» Что вы собирались сделать, кабы не помешали дальнейшие события?

— Ничего.

— Совершенно верно. Вас хватило только на то, чтобы бросить в беде человека, которого вы уважали, и женщину, которую любили. Любите и сейчас.

— Но, но, писатель!..

— Ты абсолютно прав, — обратилась вдруг к нему Анюта. — Какая б там беда…

— Нет! — отрезал я. — Ему не хватило великодушия, и он дорого за это заплатил.

— Чем? — поинтересовалась Анюта.

— Прежде всего тем, что потерял вас.

— Невелика потеря!

— Для него велика, правда, Борис Николаевич?

Анюта расхохоталась:

Да вы предполагаете в нем какие-то глубины…

— Предполагаю. На что, по-вашему, он истратил свои автомобильные сбережения?

— Я их пропил, — заявил Борис неожиданно. — За три года.

— Правильно. А пить начал еще на поминках, ночью продолжил и вернулся домой в невменяемом состоянии. Соседке в голову не пришло, что он пьян — впервые! И что б вам признаться в свое время! Я-то воображал, как Павел Матвеевич спешит за вами в Отраду, а та ночь просто выпала у вас из памяти. Ладно, мы отвлеклись. В диалоге у жасмина мелькнуло одно слово, которому ни я, ни Борис Николаевич не придали настоящего значения. А между тем в этом слове — ключ к мотиву преступления и ко всей той круговерти, что творилась вокруг меня и Пети во время следствия. Угадать его невозможно, мне его назвал сам Дмитрий Алексеевич. Это ваше детское прозвище, Анюта, — Люлю.

— Странно. Мы действительно играли в детстве в шпионов, наши подпольные клички Мими и Люлю. Но какая связь…

— Ведь эти клички были подпольные? О них не знал никто, кроме Маруси, так?

Ну да. Я как-то вспомнила… тогда, в грозу, на веранде… о нашем детском шпионаже. И рассказала Дмитрию Алексеевичу… ну, забавно. Он раза два так назвал меня. Вот и все.

— Нет, не все. Ваш «эпизод» с художником начался со слова «Люлю» — им окончилась его любовь с Марусей. Впрочем, давайте покончим с тем сияющим воскресным днем, о котором Дмитрий Алексеевич вспоминал с таким волнением, что я записал в блокнот: «В кого из трех, в женственную Любовь, гордую Анну или бесенка Марусю, был влюблен художник?» Да, Дмитрия Алексеевича я увидел первым из свидетелей, и он произвел на меня впечатление. Потом-то он частенько прикидывался непонимающим добрым дяденькой, но тогда… И его необычная внешность (некрасив, но на редкость молод, на редкость привлекателен), нервность, страстность. Вот мужчина, который сводит женщин с ума. Но главное: в нем чувствовалась тайна. Он уговаривал меня заняться расследованием — прямо горел. Он жил прошлым — черта, кстати, поразившая меня во всех четырех свидетелях. Может быть, кого-то из Черкасских он любил особой любовью?

Мой второй разговор с Дмитрием Алексеевичем имел огромные последствия, о чем я и не догадывался. Во-первых, он сумел направить меня по ложному следу, тонко сыграв напускное равнодушие к Анюте, под которым якобы скрывается вечная любовь. Художник надеется с моей помощью раскрыть тайну и вернуть возлюбленную. Во-вторых, он внимательно рассмотрел мой исписанный блокнот и впоследствии сумел избежать ловушки. И наконец, именно тогда он услышал от меня это подпольное прозвище — Люлю.

Картина преступления начала постепенно вырисовываться, но я исключал из нее настоящего преступника. И не только из-за алиби. Я исходил из неверной предпосылки: тайный друг, тайное, заранее условленное свидание. Дмитрию Алексеевичу незачем встречаться с сестрами в один день — можно просто не поспеть. Только вчера я вспомнил наш разговор с Анютой: «Вы в ту среду так со своим другом и не покончили? — «Да нет, у него там какой-то грузин путался под ногами, жаловался: «Вторые сутки в Москве, а сплю по полдня». Дмитрий Алексеевич писал портрет приятеля с девяти утра до шести вечера. В седьмом часу пришла Анюта. Когда Гоги спал? Когда художник куда-то отлучался?

Итак, день убийства. Почему все-таки, Анюта, вы приехали к Дмитрию Алексеевичу днем, а не вечером?

— Вы уже изобразили, Иван Арсеньевич, страдания дамы, мятущейся между мужем и любовником. Это не для меня, я не могла больше… вы мне верите? Одним словом, я решила покончить и с тем и с другим в тот день, но мне ничего не удалось. Мужа не было на работе, у Дмитрия Алексеевича сидел посторонний.

— И вы сбежали?

— Да, струсила, ненавижу сцены. Сказала, что заеду вечером. Он не стал меня удерживать и ответил, что будет ждать.

— Конечно, не стал. Маруся одна в Отраде — уникальная возможность! После вашего ухода он намекает Гоги (вы беседовали в дверях, тот ничего не слышал), что внизу, в спальне, его ждет эта дама, замужняя, ужасно боящаяся скандала, и что он надеется на скромность друга. Его надежды оправдались полностью: Гоги до сих пор нем как могила. Нет, он не покрывал убийцу, он был уверен, как и все, что Маруся исчезла ночью, когда приятели развлекались у общих знакомых. Вот почему и впоследствии он не выдал тайны друга и замужней женщины.

Дмитрий Алексеевич рассказывал мне, что он жил как одержимый — одним желанием: увидеть свою девочку, услышать, что она его любит, он бешено ревновал ее. Но ему не было известно, что именно в тот день к Марусе должен приехать Петя за экзаменационными билетами.

Вот что произошло. Дмитрий Алексеевич оставил машину на опушке рощи в кустах, в пяти минутах ходьбы от дачи. Он предполагал, что Маруся на Свирке, но по дороге решил заглянуть в дом — на всякий случай. Раздвинул доски в заборе, прошел по саду и постучал в дверь. Его никто не видел. Внезапно дверь отворилась. Маруся! Просияв от радостной неожиданности, она пустила его в темную прихожую. Они еще не успели сказать друг другу ни слова — вновь стук. Дмитрий Алексеевич сделал движение к двери: прятаться опасно, у Анюты ключ. Но Маруся обняла его и шепнула на ухо: «Тихо. Нас нет». Но он уже и сам понял, что на ступеньках топчется какой-то мужчина, приговаривая вполголоса: «Странно… условились…» Мужчина протопал вниз, томительная пауза. И вдруг — стук в окно светелки. Дмитрий Алексеевич резко освободился от ее рук и прошел на кухню. Дверь в светелку была открыта, а за окном стоял все тот же Вертер. Маруся подошла и встала рядом. «Ты ждала его?» — наверное, в его голосе ей послышалось что-то страшное, потому что она соврала — это было глупо! — «Нет, не ждала». — «Тогда почему ты здесь, а не на речке… и что значит «условились»? Вы условились?» Испуг ее, видимо, уже прошел, и она отозвалась беспечно: «Условились, не условились — какое это теперь имеет значение! Главное, ты приехал!» — «Так да или нет?» — «Условились позаниматься». Вертер исчез. Они быстро прошли через кухню, и Маруся раскрыла дверь в комнату Анюты, из окна которой видна калитка. Вертер в нерешительности подходил к ней, вдруг повернул голову и что-то кому-то сказал. «С Ниной Аркадьевной разговаривает, — объяснила Маруся. — Вот, поговорил и пошел. Куда? На станцию. Умница!» Петя, ты ведь действительно сначала на станцию пошел?