«…Я прожил жизнь» (письма, 1920–1950 годы) - Андрей Платонов

{194} М. А. Платоновой.

25 января 1935 г. Ашхабад.

Телеграфируй немедленно срочной, какая критика[572].

Не отчаивайся.

Печатается по первой публикации: Архив. С. 518. Телеграмма. Публикация Е. Роженцевой.

{195} М. А. и П. А. Платоновым.

12 июня 1935 г. Москва.

М[осква], 12/VI, 1 ч[ас] ночи. Дорогие дети!

Не знаю – дойдет или нет эта открытка до вас: точный адрес ваш мне еще неизвестен[573]. Пишите скорей – как вы устроились, чем вас кормят, хорошо ли море, – обо всем, даже о мелких делах и событиях.

На другой день после вашего отъезда явился Жорж, а 9-го он уехал в Ростов[574]. Заходил Сац[575]. В 6 №ре «Лит[ературного] крит[ика]» все же идет его положительная статья обо мне[576], – он ожидает для себя некоторых неприятностей. Чувствую себя плохо без вас, я привык жить только в семье и любить вас обоих. Все время очень скучно. Кошка Тихон и то тоскует по вас, мяукает, 3 дня ничего не ела, даже колбасу, – купил молока, теперь ест по-прежнему. Сижу до света за письменным столом, пишу про ад и рай в пустыне[577], пока не застыну от усталости и ночного холода. Погода здесь, как и при вас, частые дожди и пр[очее]. Валя[578] ночует. Петя[579] уехал. Целую и обнимаю вас. Жду длинных писем. Нужны ли деньги?

Ваш А.

Впервые: Архив. С. 519. Почтовая карточка. Публикация Н. Корниенко.

Печатается по автографу: ИМЛИ, ф. 629, оп. 3, ед. хр. 16, л. 1.

{196} М. А. Платоновой.

15 июня 1935 г. Москва.

Дорогая Мария.

Почему ты не пришлешь письма? Или ты поступаешь по-старинному – «с глаз долой – из сердца вон»?

Мне же ведь очень скучно. Хоть и велика Москва на глаз, но она бывает пустой, когда нет в ней того, кого любишь.

Я всегда удивлялся твоему поведению. Как будто ты в глубине души лишь лицемеришь со мной. Всё это странно. Ты ведь знаешь, в каком положении я остался, как много у меня заботы и работы. А я прошу только об открытках хотя бы. Я тяжело переношу неизвестность и сам, как ты знаешь, никогда не мучаю другого тем, что скрываюсь без вести.

Открытку я тебе уже послал[580]. Не знаю – дойдет ли она: точного адреса у меня нет. Это письмо тоже пойдет наудачу. Сейчас 2 ч[аса] ночи, т. е. уже 15/VI.

Удивительно тяжело работать силой сердца, т. е. в литературе, когда само сердце непокойно и тебя, которую я люблю навсегда (это не фраза), нет со мной. Ты подозреваешь, что я люблю у тебя только тело. Это неверно. Верно то, что я люблю тебя вдвойне: тебя самоё, т. е. твое существо человека, и тело как бы отдельно. Физическая привязанность моя к тебе сильна, но она лишь небольшая часть моего чувства.

Не случилось ли с вами чего худого? 16/VI дам телеграмму[581], которую ты будешь иметь вперед этого письма.

Что там делает сын? Опиши его состояние – доволен ли он, или так себе?

Пишу и смотрю на твой портрет в овале над столом. Целую обоих вас.

«Офелия, о нимфа, Помяни меня в твоих святых молитвах»[582]. – Ваш Андрей.

15/VI, 35, Москва.

P.S. Написал, и стало легче немного, как будто поговорил с тобою вблизи.

Отчего у тебя нет этой необходимости?

Печатается по первой публикации: Архив. С. 520–521. Публикация Н. Корниенко.

{197} М. А. Платоновой.

19 июня 1935 г. Москва.

Москва, 19/VI.

Здравствуй, Муся, Муза моих рукописей и сердца.

Ты действительно моя Муза во плоти. Как мне трудно (внутренне трудно) без тебя; если бы я знал, что мне придется так тосковать без тебя, так болеть, я бы не пустил тебя. Без тебя мне не дышится. Я ничего не скрываю от тебя, – даже не знаю, как дожить до того дня, когда я тебя встречу в Москве. Дорогая Муза, – давай я тебя буду звать всегда этим именем, я нашел для тебя подходящее определение лишь на 14 году супружества. Это именно так. Я не могу поручиться, сумею ли я тебя дождаться, не заболев.

Извини меня за назойливость любовника, но вторая молодость моя, вторая весна далеко не кончилась, – та, которая началась в феврале. Она, может быть, лишь начинается, эта весна, и она причиняет сердцу такую жестокую боль, что ни работа, ни сон меня не берет. Засну, и вижу тебя во сне рядом, сжимаю тебя, а это сбившееся одеяло.

Эта постоянная галлюцинация замучила меня, нервы расшатались вдребезги, я, вероятно, безболезненно не дождусь тебя. Сегодня залил простынь и свое белье семенем, причем в ужасном количестве, и не вставал, пока Валя не ушла, тогда я вымыл, как мог, под краном, а белье себе надел другое из чемодана.

Наверно, я расшатаюсь совсем. Если я тебя буду когда-либо и почему-либо лишен надолго, я кончу сразу жизнь. Ведь это смешно, – 35-летний человек терзается как юноша, у него трясутся руки, он не может справиться со своим воображением, у него стоит фаллос от одной мысли о той, кто находится за 1 l/2 тысячи верст.

Милая моя, помни о том, кто тебе предан будет до последнего дыхания, кто, может быть, и умрет из-за тебя, из-за этой странной, «старинной», вечной любви. Ни друг, ни работа, никто не заменит мне мою Музу, живую Музу, тебя, дорогая девочка. Я рвался к тебе, ходил в издательство[583], на фабрику[584] и т. д. – хотел денег. Редактор Колесникова[585] больна, второй месяц в больнице. И когда я кончу для них рукопись, то деньги получу не раньше, как выздоровеет эта Колесникова и, т[ак] сказать, завизирует рукопись, что она хороша. А когда это будет! Разве я дождусь?

То же на фабрике (кино). В лучшем случае деньги будут в середине июля, – тогда поедем, м[ожет] б[ыть], все вместе куда-нибудь. Не на юг, а хоть в псковскую деревню, я буду так счастлив быть с тобой.

Муза, возвращайся ко мне, не ожидая конца твоего срока, мне очень тяжело. Божинский[586] и Ник[олай] Мих[айлович][587] советуют мне заняться лечением и отдыхом[588]; я изменился с тех пор, как ты уехала. Но тресту я должен, работы еще много, – как же я поеду, все подгоняют – давай скорей. А как я могу скорей работать с таким сердцем, когда оно думает лишь одно. Все видят, что я нездоров, но причина неизвестна. Впрочем, иногда люди догадываются правильно, но трудно сказать громко всем: «Товарищи, я сильно болен оттого, что слишком сильно люблю свою жену и ее нет со мной. И эта болезнь труднее, мучительней чумы!»

А на самом деле это так.

Я не знаю, что тебе, как тебе сказать об этом.

М[ожет] б[ыть], это всё смешно для тебя и ты там живешь своим веселым способом с мужчинами. Ты не хочешь мне написать, одно это уже показывает твое хладнокровие, твое равнодушие ко мне. Так сделай что-нибудь сразу самое тяжкое для меня, а я всегда пойму свой выход. Как чудно´ жить с таким сердцем, как у меня, – это, наверно, глупо со стороны. Человек всё больше и больше влюбляется в свою жену. До чего ж это дойдет! Как будто дело идет не на возраст, а на юность.

Как бы я хотел любить тебя легко, беззаботно! Нет, я люблю тяжко. Помнишь хорошие слова:

«Ты любишь горестно и трудно»[589].

Оттого и моя литературная муза печальная, что ее живое воплощение – ты – трудно мне достаешься.

Когда ночевал Жорж и вечером еще пришел Келлер, они упросили меня читать. Я им прочел кое-что из «Счастл[ивой] Москвы», они удивились этой горести и трудной радости, духом которых проникнуто сочинение.

Ну приезжай ко мне, к нам домой.

Напиши же мне. Перевел сегодня по телеграфу сто руб[лей]. Извини, что мало. Сколько нужно, сообщи, я как-нибудь достану. Для тебя я сделаю всё. Не забудь брать билеты в Москву. Я жду вас и считаю дни. Целуй и береги Тошку, я скучаю по нем, скажи это ему, пожми ему руку за меня, поцелуй в лоб.

Вспомни обо мне, ведь ты так бываешь нежна и чутка, что тоскуешь о мертвой черепахе. Я тоже сейчас одинок и скучен, как наша черепаха, когда она была живая[590].

До свидания, милая теплая моя. Я люблю тебя вечно и верно.

Андрей.

Печатается по первой публикации: Архив. С. 521–523. Публикация Н. Корниенко.

{198} М. А. Платоновой.

20 июня 1935 г. Москва.

5-е письмо. Муза!

Валя[591] получила письмо и сказала мне, что ты от меня не получаешь писем вовсе, что я, наверно, пьянствую.

А я думаю, что мне придется лечь в больницу.

У меня окончательно разошлось сердце и по ночам льется измождающий пот. Сегодня я выясню, в чем дело. Я не беспокоюсь, только мне некогда болеть. Думаю, что врач скажет о покое, отдыхе и пр[очем], о том, чего я иметь не могу. Они же умеют лечить лишь понос.

Оставим это. Никакой телеграммы от тебя я не получал. Получил одно простое письмо. А тебе послал открытку и три заказных (прилагаю в доказательство квитанции). Это – пятое письмо. Перевел вчера телеграфом сто руб[лей]. Взамен всего я имею одно письмо. Вот как обстоит дело.