Марийкино детство - Дина Бродская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А вы кто?
— Гайдамаки. Что, небось обрадовался? Не, мы махновцы… Мы ваших любимчиков в порошок стёрли и в Днипро скинули…
— Махновцы! Бежим домой! — толкнула Вера Марийку в бок.
— Подожди, посмотрим, что дальше будет…
— А ну, веди нас в свою кватеру, — сказал Сметанину один из махновцев, смуглый парень с яркобелыми зубами.
— У меня больной старик-отец. Не напугайте его, пожалуйста, — забормотал Сметанин и зачем-то снял картуз.
— Идём, идём!.. Поговори тут ещё…
Махновцы вошли в подъезд.
Стрельба смолкла, но все сидели по домам, боясь выглянуть на улицу. В городе было тревожно. Махновцы грабили подряд все квартиры и, уходя, для острастки оставляли возле порога парочку ручных гранат.
— Ну, нам бояться нечего — к нам не придут, — говорила Наталья: — что с нас взять? Пуговица в кармане да блоха на аркане.
Но видно было, что Наталья всё-таки боится махновцев. Она не выпускала ребят во двор, при каждом шорохе вздрагивала и бледнела.
В восемь часов вечера дворник запирал ворота на железный засов. Во всех окнах было темно, во дворе, занесённом сугробами, пусто и страшно. Весь город точно вымер. Только изредка раздастся где-нибудь выстрел или пьяный выкрик — и снова всё стихает.
И вдруг на третий день снова началась пальба. Снова жильцы дома Сутницкого полезли прятаться в погреба. Снова Марийка, Вера и Сенька сидели на одеяле возле печки и при сильных взрывах ничком ложились на пол.
Всё было совсем как три дня назад. Только сейчас никому не было известно, кто наступает.
Одни говорили, что стреляют гайдамаки, другие — что это возвращаются немцы, третьи уверяли, что это наступают французские и английские союзники, которые хотят захватить Украину.
Полуцыган, который утром выходил из дома, спросил у одного махновца, кто наступает на город.
Махновец ответил:
— А кто его зна! Всё одно враг…
На этот раз перестрелка стихла очень скоро.
В подвал прибежала Машка:
— Девчата, бежим на улицу! Махновцы отступили, на Казачьей улице пулемёт кинули… А у самых наших ворот дохлая лошадь лежит…
Большая чёрная лошадь лежала посреди мостовой, запорошённая снегом. Две голодные собаки кружились возле неё.
— Не хочу глядеть, она страшная, — сказала Вера и потянула Марийку за руку. — Пойдём домой.
— Ну погоди минутку. Смотри, у неё глаз точно стеклянный.
Мимо девочек проскакали на взмыленных лошадях четыре всадника. Один из них осадил на полном скаку коня и крикнул:
— Девочки, а где тут будет центральный телеграф?
У всадника на отвороте шинели был приколот красный бант, а когда он наклонился, на барашковой папахе блеснула пятиконечная звёздочка.
— Телеграф — на Кирилловской, прямо, а потом за угол, — сказала Вера.
Всадники скрылись за углом, а Марийка всё ещё стояла и глядела им вслед.
— Видела красную звезду? Это наши! — закричала она, наконец придя в себя.
Дорогой гость
Город заняли большевики. В этот же день на Соборной площади был устроен митинг.
Возле засыпанной снегом паперти собора красноармейцы установили наспех сколоченную трибуну.
Марийка, Машка и Сенька прибежали на площадь, когда вокруг трибуны уже собралась большая толпа. Падал густой снег, вороны, каркая, кружились над площадью и садились на колокольню.
Ребята никак не могли протолкаться к трибуне, а из-за спин им ничего не было видно.
— Девчата, идите, за мной, — сказал Сенька, — мы на ограду влезем…
Пробираясь к ограде, Сенька нечаянно толкнул какую-то бабу в овчинном тулупе. Баба начала ругаться и хотела схватить Сеньку за ворот, но он ускользнул и спрятался позади Марийки и Машки.
Наконец все они взгромоздились на решётку церковной ограды. Сенька даже умудрился сесть верхом на железные прутья, а Марийка и Машка стояли на кирпичном выступе и держались рукой за холодные шишечки и крестики решётки.
Отсюда, сверху, вся трибуна была видна как на ладони. На трибуне стояли несколько военных.
Вот вперёд вышел один из них, молодой, черноглазый, с рукой на перевязи.
— Товарищи, — сказал он и обвёл глаза толпу, — регулярные войска Красной Армии разгромили гетманские отряды национально-буржуазного правительства…
«Да кто же это говорит? Да может ли это быть?!»
— Саша, Сашенька!.. — закричала Марийка и кубарем скатилась с ограды прямо в снег.
Пролезая под ногами, упираясь локтями в чьи-то животы, Марийка начала проталкиваться вперёд. Люди наклонялись и удивлённо разглядывали курчавую девочку в сбившемся набок платке, которая, пыхтя и тяжело дыша, пробивала себе дорогу к трибуне. Какой-то старик пихнул Марийку что было силы, но Марийка даже не почувствовала боли. Она помнила только одно: Саша жив, здоров, вот он стоит на трибуне и говорит речь…
На следующий вечер в подвале у печника ждали гостя. На столе, покрытом скатертью, стояли ржаные коржики, бублики, творожные лепёшки и полбутылки водки.
— Можно бы и без вина обойтись, — сказала Наталья. — Саша-то, кажись, непьющий.
— Ничего, на радостях выпьет, — отвечал печник. — Советская власть не каждый, день город занимает…
Марийка с Верой сидели возле заиндевевшего окна и, то и дело протирая его, смотрели во двор.
— Что ж он не идёт! — говорила Марийка. — Сказал — будет в восемь часов, а скоро уже половина девятого…
— Придёт. Делов-то, наверно, у него много, — успокаивала её Вера.
Сенька подбросил в печку кусок деревянного забора и подошёл к девочкам:
— Марийка, что ж твой Саша не идёт? Обманул?
— Отстань! Я почём знаю…
В эту минуту мимо окошка мелькнула тень: кто-то спускался по ступенькам в подвал.
— Идёт! Идёт! — закричали ребята.
Дверь распахнулась. Саша-переплётчик в длинной, до пят, шинели стоял на пороге. Одна рука у него была забинтована; здоровой рукой он снял военную фуражку с красной звёздочкой и низко поклонился:
— Вечер добрый! Здравствуйте, Пелагея Ивановна. Давненько мы с вами не виделись…
Дверь распахнулась. Саша-переплётчик в длинной, до пят, шинели стоял на пороге.Ребята окружили Сашу и начали стаскивать с него шинель.
Сенька сейчас же завладел его фуражкой и пустой кабурой (наган Саша вынул и спрятал в карман).
— Ну, теперь можно и к столу, — сказал Полуцыган.
Все расселись вокруг стола.
— Вот, Сашенька, живём мы здесь уже полгода, — говорила Поля, — приютили люди добрые, дай им бог здоровья. Гайдамаки-то нас из швейной комнаты прямо на улицу выбросили.
— Они, Саша, нас большевицкой породой обозвали, — сказала Марийка.
— А ты разве не большевичка?
— Большевичка!
— То-то же…
Саша бросил таблетку сахарина в стакан с густым морковным чаем. Марийка, точно вспомнив что-то, вскочила с места и побежала к дверям.
— Ты куда это?
— Я за Стэллой. Она просила её позвать, когда Саша придёт.
— И Патапуфа приведи! — крикнул Саша.
Через минуту Марийка вернулась с Патапуфом и Стэллой.
— Жив? Молодчина! А мы тут вас уже оплакивать собирались, — сказал Патапуф.
— Да, да! — закричала Стэлла. — Особенно когда этот офицер нас напугал… Но всё-таки я чувствовала, что Саша спасётся из контрразведки.
— А ты разве, Сашенька, в контрразведке сидел? — спросила Поля.
— Как же. Разве вам Марийка не рассказывала? Меня ведь в цирке арестовали.
— В каком цирке? — спросила Поля и удивлённо посмотрела на Марийку, которая сидела, подперев руками горящие щёки.
Тут Саша рассказал про то, как клоун прятал его в цирке, как Марийка со Стэллой носили ему по вечерам еду и как его арестовали во время представления.
— Господи! А мы-то ничего и не знали! — всплеснула руками Поля. — Ишь ты, скрытница какая! Хоть бы матери проговорилась…
— Так вот она куда всё бегала по вечерам! — закричала Вера.
— Я велел Марийке и Стэлле держать язык за зубами, — сказал Патапуф: — ведь за Сашей следили, и приходилось быть настороже.
Все с уважением посмотрели на Марийку и Стэллу.
А они сидели сияющие по обеим сторонам Саши и от радости не могли даже есть.
— Да, бывает… — сказал Полуцыган. — Со мной тут тоже чуть история не приключилась. Уже было нагайками хлестали и под арест вели, да, спасибо, печка выручила…
— Погоди ты с печкой! — перебила его Наталья. — Пусть лучше Саша — не знаю, как по отчеству величать, — расскажут, как они спаслись…
— Что ж тут рассказывать? Подоспели наши и выпустили меня на волю. А то бы и посейчас сидел в контрразведке. Конечно, если бы в расход не вывели. Да это им невыгодно было. Они наперёд хотели выведать, кто да кто из наших в городе остался. Чуть не каждый день на допрос меня таскали. Однако не выгорело…
