Король и Злой Горбун - Владимир Гриньков

Он метнул на меня быстрый взгляд и как-то обмяк.

– Я слышал, там не все чисто.

– Неужели? – изобразил я удивление. – Никогда бы не подумал.

– Вы, я вижу, не очень-то настроены на откровенный разговор.

– Хорошо, – сказал я. – Вы хотите откровенности? Извольте. Вокруг любого мероприятия такого рода всегда роится множество слухов, в том числе и самого неприличного свойства, но почти никогда нет никаких доказательств. Ведь так? Я же не думаю, что вы пригласили меня сюда, чтобы обсудить слухи.

– Ну почему? Можем и этим заняться.

– Я думал, у прокуратуры есть более важные дела.

– О, вы еще не знаете, какие дела есть у прокуратуры! – усмехнулся Ряжский. – Итак, эта премия…

Он упорно прокладывал русло разговора так, как это было ему нужно.

– Письмо, которое вы получили, – он взмахнул в воздухе ксерокопией, – в чем смысл его написания?

– Сообщить, – пояснил я. – О том, что мы попали в номинации.

– Каждое сообщение должно преследовать какую-то цель.

– Конечно. Цель – оповестить нас.

– А для чего?

Что-то скрывалось за его вопросами, какой-то интерес, но я пока не понимал.

– Взяли бы и вручили сразу. А?

– Нет, – сказал я. – Так не делается. Надо, чтобы было обсуждение, какая-то интрига. Телевидение – это огромный мир, в котором такие страсти, что куда там дедушке Шекспиру. И когда объявляются претенденты на главные призы, наступает форменный конец света. Все против всех. Поднимается вселенский шум, вспыхивают скандалы, и, когда градус поднимается до точки кипения, происходит церемония награждения. Из-за предшествующего церемонии шума сама она становится чуть ли не событием года, что, собственно, и требовалось.

– Значит, дело только в шуме?

– В общем, да.

– Скажите, а к вам не обращались? Я имею в виду кого-нибудь из организаторов этой премии.

– Обращались – с чем?

– С предложениями какими-нибудь.

– Нет.

– Может быть, не лично, а через кого-то.

– Я не совсем понимаю.

– Денег не просили? – уже без обиняков осведомился Ряжский. – За то, что премии дадут.

– Нет, такого не было.

– А может, было, но только вы внимания не обратили?

Не обратили внимания – и остались без призов. Теперь мне стала понятна логика Ряжского.

– Предполагать я могу что угодно, – сообщил я. – Но фактов нет.

– Фактов нет, – со вздохом подтвердил Ряжский.

И у них, значит, пока пусто. Что-то там раскопали в связи с «Телетриумфом», но, кроме неясных подозрений, ничего больше нет. И рады бы меня прощупать, да нет оснований. Если бы я хотя бы одну премию получил, можно было подозревать, что я с кем-то поделился. А нет премии, нет и повода меня подозревать.

– Это как-то связано со «Стар ТВ»? – осторожно поинтересовался я.

– Все в мире связано, – неопределенно ответил Ряжский. – Даже события, происходящие на разных полюсах земного шара.

Я и сам подозревал, что Боголюбов связан с организаторами «Телетриумфа», но что такое мои подозрения? Всего лишь домыслы.

– А как к вашей неудаче отнеслись окружающие?

– По-разному. Больше с сочувствием, а кто-то, вполне возможно, не очень печалился по этому поводу.

– Враги?

– У нас врагов нет. По крайней мере – явных.

– Только тайные, – поддакнул Ряжский.

Это можно было расценить как алую иронию. Врагов нет, а убийцу подсылают.

– Ваши друзья-то расстроились? – спросил Ряжский. – Те, кто вместе с вами работает.

– Да.

– А кто из них сильнее переживал?

– Программа – наше общее дело, и для всех случившееся стало большой неприятностью.

– Вы все присутствовали на церемонии?

– Да. Я, Светлана, Илья и Сергей Андреевич.

– Сергей Андреевич – это кто?

– Гончаров.

Мне показалось, что Ряжский удивлен.

– Я не думал, что Гончаров – столь значительная фигура в вашей группе.

– Совсем незначительная.

– Но ведь и его пригласили?

Пришлось подробно рассказать эту историю. Как Гончаров вознамерился попасть на церемонию, хотя не имел ни малейшего шанса, как я лез из кожи, чтобы только выбить приглашение для него.

– А в чем смысл? – заинтересовался Ряжский. – Зачем вам Гончаров на церемонии?

Это трудно было объяснить, но я постарался, хотя и видел по глазам Ряжского, что он от таких материй далек. Он был прагматиком и воспринимал только то, что можно объяснить логично, без привнесения эмоций. В конце концов он признался:

– Вот здесь мне все равно непонятно. Сначала вы говорите, что Гончаров – никто, просто к вам приблудился, потом он вдруг оказывается на церемонии, где собрался весь телевизионный бомонд и куда попасть очень непросто – вот я, например, не смог бы, даже если бы очень захотел.

Он явно был готов развивать эту тему до бесконечности, но вдруг вспомнил о чем-то, взглянув на часы.

– Мы еще с вами встретимся, – пообещал Ряжский. – А сейчас у меня дела, извините.

Мы распрощались. На улице стояла сырость после недавнего дождя. Лопались на лужах пузыри. Промчалась машина, поднимая тучи грязных брызг. Я бездумно проводил ее взглядом и вдруг увидел Боголюбова. Он стоял на тротуаре, и его руки были скованы наручниками. Его удерживал за локоть милиционер, а второй служивый тем временем закрывал дверь «воронка». Боголюбова привезли на допрос. Вот почему Ряжский выпроводил меня столь стремительно.

Наши взгляды встретились. Боголюбов не дрогнул и не смешался, смотрел прямо. И опять мне стало холодно, как когда-то в боголюбовском офисе, когда он пожал мне руку на прощание. Милиционер уже захлопнул дверцу и взял Боголюбова под руку с другой стороны. Так они и шли к дверям прокуратуры – втроем. Посредине Боголюбов, и по бокам – конвоиры. Им оставалось до дверей прокуратуры метров пять, не больше, как вдруг в стороне, где-то за моей спиной, раздался отчетливый и громкий хлопок. Я даже не успел среагировать, потому что Боголюбов вздрогнул и обмяк в руках своих конвоиров, и, если бы не они, он, конечно же, упал бы. Я растерянно оглянулся, но улица была совершенно пустынна, ни единого человека, а когда я вновь переключился на Боголюбова, он уже лежал на мокром асфальте, и кровь из раны смешивалась с дождевой водой. Пуля попала ему в голову сзади и вышла, разворотив челюсть.

34

Я хотел уехать, но Ряжский не позволил. Он запер меня в своем кабинете, а сам долго отсутствовал, занимаясь убитым Боголюбовым. Прямо под окнами прокуратуры все случилось, следственной бригаде даже не пришлось выезжать на место происшествия.

Мне было плохо – холодно и неуютно. Потом я понял, что это нервы. Бесцеремонно обыскал стол Ряжского, будто мстя ему за свое неправомерное заточение, нашел растворимый кофе и сахар, с помощью кипятильника вскипятил воду, взятую из графина. Кофе меня взбодрил. По-прежнему за окном было сумрачно и мерзко, но теперь я не чувствовал себя одиноким и покинутым, как двадцать минут назад.

Ряжский возвратился во второй половине дня. Он был сильно не в духе, и я его понимал. С ним пришли еще три человека, которых я видел впервые. Ряжский увидел банку кофе на столе, молча взял ее и швырнул в ящик стола. Показывал, что он сильно не в духе и кофе мне больше не видать.

– Вы видели, как все произошло? – спросил Ряжский у меня.

Его товарищи расположились в кабинете кто где: один на стуле у стены, один на подоконнике, еще один оказался у меня за спиной.

– Да.

Я ему рассказывал об этом в самые первые минуты, когда все произошло и из прокуратуры высыпали люди, среди которых был и Ряжский.

– Сколько было убийц? Как они выглядели?

– Я их не видел.

А Ряжский, слушая меня, одновременно порывистыми движениями рисовал на листе бумаги схему.

– Вот, – сказал он. – Это прокуратура, вот вход, – ткнул пальцем в рисунок. – Вот дорога. Где вы стояли?

Я примерился и показал.

– А Боголюбов, следовательно, был вот здесь?

– Да.

– И вы не видели убийц?

– Улица была совершенно пустынна.

– Вы, два милиционера, Боголюбов – и больше никого?

– Кажется, в «воронке» еще сидел шофер.

– Сидел, – подтвердил Ряжский. – Так кто же стрелял?

– Я не знаю.

– Кто стрелял? – мрачно повторил Ряжский.

– Вы думаете – это был я?

Я нехорошо усмехнулся.

– Просто странно, что вы не видели, – пояснил один из товарищей Ряжского.

– Спросите у милиционеров, – огрызнулся я. – Они-то видели?

– Они видели, – подтвердил мой собеседник.

– Видели? – изумился я.

Мне показалось, что он меня провоцирует. Там, на месте убийства, в первые минуты царила совершеннейшая растерянность. И я отчетливо слышал, как конвоиры на расспросы выбежавших прокурорских работников отвечали нечто невразумительное.

– Я, по-вашему, пытаюсь что-то скрыть?

– Мы хотим это понять.

– У вас какой-то обвинительный уклон, как мне кажется.

– Именно кажется, – сообщил Ряжский.

Он, наверное, плохо видел меня, потому что потянулся к настольной лампе и включил ее, но когда сноп света ударил мне в глаза, я понял, в чем дело, – видел такое в фильмах.