Частная жизнь русской женщины: невеста, жена, любовница (X — начало XIX в.) - Наталья Пушкарева

И все же, проникнув и закрепившись в умонастроениях россиян, традиция приоритета родительского решения в вопросе о браке вступила в Петровскую эпоху в противоречие с некоторыми прогрессивными социальными побуждениями. Это противоречие и породило не существовавшую ранее традицию предварительного обручения новобрачных, призванную заменить прежний брачный сговор [21] (сговор продолжал бытовать, но только в крестьянской среде, и сговорные записи заменились устным соглашением родителей с обеих сторон). Законодательно обоснованный порядок обручения просуществовал с 1702 до 1775 г. С конца же ХУШ в. обручение как особый юридический акт перестало существовать, превратившись в необязательный обрядово-этический ритуал [22]. Период между обручением и венчанием законодательно не регламентировался и мог быть от нескольких недель до полугода [23].

Петр I, для которого понятие «государственной пользы» стояло выше всех остальных, запретил специальными указами (1700, 1702 и 1724 гг.) насильственную выдачу замуж и женитьбу [24]. Вполне вероятно, что к такому решению побудил Петра его собственный «фальстарт» — неудачный первый брак с Евдокией Лопухиной, навязанный будущему императору родственниками. Так или иначе, но государь повелел, чтобы каждому венчанию не менее чем за шесть недель предшествовал особый период, «дабы жених и невеста могли распознать друг друга». Если же за это время, говорилось в указе, «жених невесты взять не похочет, или невеста за жениха замуж идти не похочет», как бы на том ни настаивали родители, «в том быть свободе» [25]. С 1702 г. самой невесте (а не только ее родственникам) было предоставлено формальное право расторгнуть обручение и расстроить сговоренный брак, причем ни одна из сторон не имела права «о неустойке челом бить» [26]. Брак по любви получил таким образом значительно больше шансов состояться.

Тем не менее современник этих указов Ф. В. Берхгольц записал, что когда во время одного венчания в 1722 г. священник задал вопрос молодым: «желают ли они вступить друг с другом в брак и добровольно ли согласились на него», — то «во всей церкви раздался громкий смех». На расспросы автора о причине веселья ему ответили, что «жених оба раза отвечал и за себя, и за невесту». Осуждая неблагопристойность подобного поведения и жениха и гостей, Ф. В. Берхгольц невольно зафиксировал формальность церемонии получения согласия новобрачной [27].

В действенность распоряжений, касающихся ненасильственности брака, не слишком верил, однако, даже сам умудренный житейским опытом император. Незадолго до своей смерти, чтобы быть последовательным в решениях, Петр дополнил церемонию бракосочетания новой формальностью: родители должны были клятвою подтвердить, что выдают дочерей замуж не «неволею» (1724 г.). Порядок этот распространялся на знатных персон, шляхетство и разночинцев в городах [28]. Это ничуть не противоречило направлению развития морали и педагогических интенций составителей церковных проповедей того времени [29], как, впрочем, и воззрениям передовых сподвижников и просто современников Петра [30]. Однако вскоре после смерти императора решение о «тяжком штрафовании» родителей, «детей своих к брачному сочетанию нудивших» и «брачивших без самопроизвольного их желания», довольно быстро забылось, и принудительные браки во всех — даже в дворянском — сословиях продолжали оставаться весьма распространенными, особенно когда матримониальные планы родственников были увязаны с материальными расчетами.

Поскольку многие родители-дворяне тяготились опасностью штрафа за принуждение детей к браку, в 1775 г. петровский указ был отменен официально [31]. Многие мемуаристки и мемуаристы XVII–XIX вв. отмечали, что насильственные браки были очень распространены.

Для представительниц непривилегированных сословии весьма часто «доказанное преступное деяние… наказывалось выдачею несчастныя преступницы в замужество за какого-нибудь урода…» [32].

Для крепостного сословия это считалось рядовым явлением. А. Н. Радищев называл это «изрядным опытом самовластья дворянского над крестьянами» и сокрушался: «Они же (крепостные), друг друга ненавидя, властью господина своего влекутся на казнь». М. В. Ломоносов дополнял писателя: «Где любви нет — ненадежно и плодородие» [33]. Однако интересы «государственной пользы» заставляли законодателей думать о воспроизводстве населения. Государственные указы 1722, 1758 и 1796 гг., регулировавшие брачную жизнь крепостных, меньше всего учитывали интересы вступающих в брак женщин. Все они определялись лишь рациональными соображениями. Помещики обязывались выдавать крепостных девушек замуж, чтобы не «засиживались в девках до 20 лет» [34]. Детализируя и конкретизируя положения официального законодательства применительно к своим вотчинным правам, А. П. Волынский рассчитывал действовать методом поощрения («давать от двух до пяти рублей, дабы женихи таких девок лучше охотилися брать»), а кн. М. М. Щербатов [35] и гр. Н. П. Шереметев — напротив, более испытанным методом устрашения: крепостных девок, «коим минет 17 лет», «а замуж не пойдут»— «таковых всех высылать на жнитво и молотьбу казеного хлеба сверх тягловых работ отцов и братьев и высылкою на работы отнюдь никого не обходить…» [36]. В имениях кн. А. Б. Куракина в 90-х гг. ХVIII в. разрешено было штрафовать «девок», не вступивших в брак, причем даже не к 20 (как предписывалось законом 1796 г.), а к 13–15 годам (из расчета 5 рублей в год) [37]. С солдатской прямотой решал брачный вопрос своих крепостных и гр. А. В. Суворов, также понизивший брачный возраст «девок» до 15 лет, невзирая на жалобы крестьян, мол, «все будут женаты не по любви, а по неволе» [38].

Крестьянские браки в пределах одной вотчины еще могли быть заключены под влиянием личной склонности. Но любовь «на стороне», увлечение крепостного девушкой, принадлежавшей другому помещику, рождала, за редким исключением, одни трагедии [39]. Редкие владельцы зависимых душ (вроде П. А. Румянцева) позволяли крестьянкам выходить замуж «по собственному произволению» [40]. Большинство исходило из возможности заключения браков исключительно в пределах собственных вотчин [41]. «Вдов и девок на вывод не давать под жестоким наказанием, понеже оттого крестьяне в нищету приходят, все свои пожитки выдают в приданые и тем богатятся чужие деревни», — мотивировал подобные действия помещиков В. Н. Татищев [42]. К 10-м гг. XIX в. стремление выходить замуж (и жениться) в пределах своего села или ближайших деревень превратилось в стойкий обычай (в то время как в допетровское время требование избегать близкородственных браков находило отражение в пожелании «искать невесту за семь деревень») [43]. Информаторы Русского географического общества сообщали в середине ХIX в., что «выдавать на сторону замуж девицу означало что-то неладное», например, скрытые пороки жениха, его семьи или его родителей [44].

Тем не менее со временем тенденция согласования интересов родителей, родственников и близких с мнением самих вступающих в брак все-таки усилилась. Г. С. Винский в мемуарах, названных «Мое время» (середина ХVIII в.), отмечал, что его родители заключили брак «по взаимной сердечной склонности», и видел в последней причину «прочного членоустроения, чистой крови и здоровых соков» их детей [45]. Старшая современница Г. С. Винского графиня В. Н. Головина (урожденная Голицына) вспоминала, что ей «несколько раз делали предложение, но каждую партию» она «тотчас отвергала», пока ей не встретился ее избранник [46]. Известная мемуаристка ХVIII в. Н. Б. Долгорукова, хотя и следовала поначалу мнению родственников, нашедших для нее удачного жениха, в дальнейшем пошла наперекор их советам. «…Когда он был велик — так я с радостью за него шла, а когда он стал несчастлив, отказать ему? Я такому бессовестному совету согласиться не могла» [47]. Однако стоит учесть последствия для девушки столь явного проявления самостоятельности: в решающий для ее судьбы момент — отъезд в Сибирь с опальным мужем — все ее родственники (кровные и по свойству) отвернулись от нее, никто не только не помог материально, но и не пришел проводить [48].

В «Дневнике» купеческой девушки начала XIX в. (точнее, в мемуарах, литературно стилизованных под дневник) можно отметить новый «шаг» в становлении женского права на самостоятельный выбор будущего спутника жизни. В нем содержится подробное изложение переписки («тайных цидулок») и «мечтаний о нем», добрачных отношений с будущим супругом — абсолютно платонических, но свидетельствующих о глубине и остроте переживаний [49]. В некоторых мемуарах дворянок и купеческих дочек можно найти описание «хитростей», к которым прибегали девушки, чтобы избегнуть деспотической непреклонности родителей в вопросе о замужестве и тем самым обеспечить себе брак «по выбору сердца» [50]. С 10-х гг. XIX в., если судить по мемуарам, юные дворянки, хотя и полагались в решении своей судьбы на волю родителей, имели тем не менее немало «веры в собственные силы и свою звезду на пути сердечного романа» [51].