Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии - Александр Дюма

Наши арабы установили палатку у подножия горы, на самом краю песчаного моря; вскоре мы вернулись к ним и застали их лежащими в тени навьюченных верблюдов. Абдалла приступил к своим обязанностям и приготовил для нас обед: вареный рис и нечто вроде лепешек из пшеничной муки, тонких, как вафли, и испеченных на углях; они были дряблыми и тянулись, как вязкое тесто; поскольку мне свойственно судить о человеке по тому, как он заявляет о себе, Абдалла с этой минуты утратил мое доверие. Мы пообедали, съев несколько фиников и по куску мармелада, оторванному от рулона; однако Мейер настолько устал от тех усилий, какие ему прихо­дилось предпринимать, чтобы удержаться на своем дро­мадере, что он ничего не взял в рот. Что же касается наших арабов, то они, вероятно, происходили от джин­нов и питались лишь воздухом и росой, ибо со времени нашего отъезда из Каира они на глазах у нас не съели еще и маисового зернышка.

Мы спали часа два; затем, поскольку пик дневной жары остался позади, арабы разбудили нас, и, пока они складывали палатку, мы забирались на своих хаджинов и готовили себя к тому, чтобы в тот же вечер сделать наш первый привал в пустыне.

XII. ПУСТЫНЯ

Талеб дал сигнал трогаться: один из арабов встал во главе каравана, и мы двинулись в путь.

Хотя солнце припекало уже не так сильно, как несколько часов назад, для нас, европейцев, оно все же казалось палящим; мы ехали рысью, опустив голову и время от времени поневоле закрывая глаза, поскольку нас слепили отраженные от песка лучи света; воздух был неподвижным и тяжелым, и на небе, затянутом желтым маревом, явственно вырисовывался красноватый гори­зонт. Позади остались последние обломки окаменелого леса; я начал привыкать к рыси моего дромадера, как на море привыкаешь к бортовой качке судна; Бешара ехал возле меня, напевая арабскую песню, грустную, протяж­ную и заунывную, и эта песня, вторящая шагам дромаде­ров, эта давящая атмосфера, заставлявшая нас склонять голову, эта раскаленная пыль, застилавшая нам глаза, стали наводить на меня сон, словно переливы голоса кормилицы, убаюкивающей ребенка в колыбели. Вне­запно мой дромадер так резко рванулся в сторону, что меня чуть не выбросило из седла; я машинально открыл глаза, пытаясь понять причину этого толчка: она состо­яла в том, что дромадер наткнулся на труп верблюда, полурастерзанный хищными зверями; и тогда я увидел, что мы движемся вдоль белой полосы, тянущейся до самого горизонта, и мне стало понятно, что полоса эта составлена из костей.

Это было достаточно странно, так что у меня возникло желание получить разъяснения, и я подозвал Бешару, который даже не стал дожидаться моего вопроса, поскольку мое удивление не ускользнуло от его глубо­чайшей проницательности, в высшей степени присущей первобытным и диким народам.

— Дромадер, — сказал он, подъехав ко мне, — вовсе не такое непокладистое и чванливое животное, как лошадь: он может идти без остановок, без еды, без питья, и вы никогда не увидите у него никаких проявлений болезни, усталости или изнуренности. Араб, способный издалека услышать рев льва, ржание лошади или крик человека, никогда, как бы близко ни находился он от своего хаджина, не расслышит ничего, кроме его более или менее учащенного или более или менее стесненного дыхания: ни единой жалобы, ни единого стона; когда же болезнь берет верх, когда лишения отнимают все силы, когда жизнь покидает тело, верблюд опускается на колени, кладет голову на песок и закрывает глаза. При виде этого наездник понимает, что все кончено; он спешивается и, даже не пытаясь поднять животное на ноги, ибо ему известна честность верблюда и у него нет оснований подозревать его в обмане или в малодушии, отвязывает седло, кладет его на спину другого дромадера и уходит, оставив верблюда, не имеющего сил идти за караваном; когда же опускается ночь, на запах сбегаются шакалы и гиены, и от несчастного животного остается лишь скелет. Так вот, сейчас мы находимся на дороге, ведущей из Каира в Мекку; два раза в год по ней туда и обратно про­ходят караваны, и эти кости, настолько многочисленные и так часто появляющиеся здесь снова и снова, что ура­ганы не в силах полностью разметать их по пустыне, эти кости, благодаря которым ты можешь двигаться здесь без проводника и которые помогают тебе найти оазисы, колодцы и родники, куда араб приходит в поисках тени и воды, и в конечном счете приводят тебя к гробнице Пророка, принадлежат дромадерам, рухнувшим на землю и уже не вставшим на ноги. Возможно, подойдя ближе и вглядевшись внимательнее, ты распознаешь среди этих костей останки поменьше и другого строения: это ске­леты тех, кто тоже изнемог в дороге и обрел покой, не достигнув конца пути, это кости верующих, которые, повинуясь религиозному порыву, решили последовать заповеди, предписывающей всем правоверным хотя бы раз в жизни совершить хождение к святым местам, но, погрузившись в жизненные удовольствия или дела, слиш­ком поздно отправились в паломничество на земле и завершили его уже на небе. Не забудь и о каком-нибудь глупом турке или спесивом евнухе, уснувших в то время, когда им следовало бодрствовать, и разбивших себе голову при падении с верблюда; прими в расчет жертв чумы, истребляющей порой половину каравана, и жертв самума, уничтожающего иногда всех остальных, и ты легко поймешь, что эти зловещие вехи всегда появляются в достаточном количестве, чтобы обозначить новую дорогу, как только стирается старая, и указать сыновьям путь, по которому проследовали их отцы.

Однако, — продолжал Бешара, чьи мысли, обычно веселые, приобрели, причем с той легкостью, какая при­суща его народу, грустный оттенок темы, о которой у нас на время зашла речь, — не все кости лежат здесь; иногда в пяти или шести льё в стороне от дороги, среди пустыни, находят скелеты хаджина и наездника; дело в том, что в мае или в июне, то есть в самое жаркое время года, у дромадеров случаются внезапные приступы бешенства. Тогда они отделяются от каравана, пускаются в галоп и мчатся прямо вперед: пытаться остановить их с помощью поводьев бесполезно, и потому лучшее решение в таких случаях — позволить им мчаться до тех пор, пока вы не начнете терять из виду караван, ибо порой они останав­ливаются сами и послушно возвращаются, чтобы занять свое место в веренице; однако в противном случае, если верблюд