Солнце, луна и хлебное поле - Темур Баблуани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
При других мы вели себя так, что большинство санитаров верило, будто мы и правда ненавидим друг друга. Первый раз мы подрались на кладбище. Я рыл землю, он сидел и курил. Трудно было копать вначале, пока роешь обледенелую корку, а потом лопата легко брала песчаник. Он кончил курить, но вставать и не думал, откинулся назад, оперся на колесо телеги и прикрыл глаза.
– Так не выйдет, – окликнул я его.
Он не отозвался. Он и раньше-то не убивался на работе, я начинал, а он потом помогал мне, но сейчас он и пальцем не собирался пошевелить. Я бросил лопату, подошел и сел рядом с ним. Он ждал, пока я выкурю сигарету, потом сказал:
– Чего расселся, иди, работай.
– Не собираюсь работать за тебя, – ответил я.
Солдат забеспокоился:
– Эй, вы, беритесь за дело, нам еще возвращаться.
Поляк влепил мне звонкий подзатыльник:
– Слышал, что сказано? Вставай!
Я встал и кулаком врезал ему по физиономии. Я уже говорил, что он был выше и сильнее меня, но оказалось, что он к тому же умел боксировать. Солдат бегал вокруг нас и кричал: «Прекратить!», потом выстрелил в воздух, но поляк не обращал внимания, не отстал от меня, пока не превратил мое лицо в месиво, затем пошел и взял лопату. Окровавленный, я сидел на земле и думал: мы в таком положении, может, все это и нужно, но не настолько же, я ему этого не спущу.
Когда мы вошли в морг, доктор спросил меня:
– В чем дело?
– С телеги упал, – ответил я.
Он, казалось, поверил. Но на другое утро, узнав правду от коменданта, угрожающим тоном сказал:
– Учтите, ведите себя правильно, а не то пожалеете!
Мы пообещали, что такого не повторится, поляк протянул мне руку, и я пожал. Потом доктор добавил:
– Если не хотите быть друзьями, то хотя бы немного уважайте друг друга; когда люди с голоду мрут, мы миллионы зарабатываем, подумайте об этом и будьте благодарны судьбе.
Примирение не помогло, наоборот, поляк вообще наплевал на работу, сидел и смотрел, как я обливаюсь потом. Наконец я сказал ему:
– Это уж слишком.
– Так надо, – ответил он. Мы уговорились, и утром после еды, когда мы вышли во двор, я взял камень, подкрался и врезал ему по голове. Он упал и потерял сознание. Санитары привели его в чувство, потом перевязали ему голову.
В полдень меня вызвал доктор:
– Ты же дал слово. Почему не сдержал?
– А что делать? Я работаю, а он сидит и смотрит, к тому ж материт и угрожает избить, знай, если так и дальше будет, убью его.
Он долго смотрел на меня, потом сказал: «Ладно, иди», не предложив мне, как обычно, сигарету из своей пачки.
Когда я увидел поляка, тот прищурил левый глаз.
– По-моему, ты лишку хватил.
– Теперь мы квиты, – ответил я.
Разговором с доктором он остался доволен: «Страшно злился, говоришь, тогда, значит, порядок». После этого он стал работать нормально, почти не отлынивал.
Сопровождавшие нас на кладбище солдаты часто менялись. Большинство соблюдали устав, держали ружья наготове и только приказывали. Но были и такие, которые вели себя свободно, иногда и спиной к нам поворачивались, не боялись нас, да и разговаривали с нами по-человечески. С одним из них мы даже подружились, и поляк прозвал этого солдата «наш побратим». Однажды он попросил меня: «Может, нарисуешь меня вместе с Брижит Бардо». Я нарисовал, как он, одетый в военную форму, трахает голую Брижит Бардо, и на спине у него висит ружье. Он взглянул и в восторге сказал мне: «Ты великий художник!»
Недалеко от дороги, ведущей к кладбищу, находился маленький поселок. В основном там жили геологи и работавшие в лагере офицеры с семьями. Там были хлебный завод, медпункт, школа, магазин, кинотеатр и столовая. Когда с нами бывал наш побратим, мы сворачивали с дороги, заезжали в поселок, заходили в столовую и выпивали по кружке пива. Затем забирались на телегу и ехали на кладбище. Доктор знал об этом, я попросил его: «Если разрешишь, мы иногда заедем в поселок пива выпить». Он и сказал коменданту записать в пропускном листе: «В случае необходимости могут заехать в поселок». Необходимость не разъяснялась и на самом деле означала желание. Деньги у нас были, каждую субботу вечером доктор давал нам по десятке на мелкие расходы.
По субботам в поселке устраивалась ярмарка. Приезжали местные жители, чукчи, как их называли, и площадь заполнялась санями и оленьими упряжками. Продавали рыбу, шкуры, оленину, ватники, сапоги и еще много всякой всячины. Исподтишка и золотым песком торговали. Сами чукчи мешками закупали ячмень и пшеничную муку.
Однажды оленям чем-то не приглянулась наша Моника, они стали ее бодать. Из окна столовой мы увидели, как испуганная Моника рванулась и потянула за собой телегу. Мы выбежали на улицу и бросились вдогонку. Телега летела, а гроб на ней подпрыгивал. Поляк поскользнулся и упал. Прошло порядочно времени, пока мы с солдатом вернули телегу. Поляк встретил нас, сидя на ступеньках магазина с разбитым коленом и в порванных штанах. Он нарочно поставил Монику вблизи оленей – знал, что за этим последует, – чтобы остаться одному и купить бинокль. Когда мы усаживались на телегу, он подмигнул – «все в порядке», – бинокль был спрятан под ватником.
В здании больницы на втором этаже был туалет. Если залезть на туалетный бачок и выглянуть в форточку, то прямо метрах в ста были окна кабинета коменданта. Я уже говорил, что на стене в кабинете висела специальная карта округа, и заключенные об этом знали. Бинокль нам и нужен был, чтобы срисовать карту. Идея пришла в голову поляку. Вначале я не очень-то верил, что получится, но оказалось, что в бинокль действительно был виден даже самый мелкий шрифт.
Я условно поделил карту на десять частей и принялся за дело. По частям переносил на тетрадные листы озера, реки, автомобильные и пароходные пути и, что было самым главным, патрульно-сторожевые пункты. Эти пункты на карте были обозначены красным цветом. Дважды в день на десять-пятнадцать минут я запирался в туалете, дольше было опасно. Затем шел в конюшню, прятался там за стогом сена и переносил наспех сделанный рисунок на чистый лист. У меня так хорошо получалось, что трудно было отличить от оригинала на стене кабинета. Поляк был очень доволен.
