Пляска на помойке - Олег Николаевич Михайлов

— Сережа сказал, что через два года Таня будет нас кормить…

Только слово «нас» имело скрытое от него ограничительное значение.

Алексей Николаевич наивно переоценивал роль этого мальчика в Ташиной жизни. Да и сама она не знала тогда, что он на пути в космос свободы служит ей лишь ускорителем, который в положенный срок будет отброшен. Так освобождается ракета от выработавшей себя первой ступени носителя. Так поступает старшая крыса с младшей, не способной прогрызть ход в новый, богатый амбар.

9

Алексей Николаевич ехал с тенниса в погожий сентябрьский вечер по прекрасному шоссе к своему домодедовскому переезду.

Жидким золотом блестели под уже низким солнцем перелески, не подступавшие к шоссе луга были еще по-летнему свежи и зелены. На душе было на редкость легко и покойно, как бывает после хорошей игры, когда сладко ноют мышцы, тело расслаблено и внимание притуплено мелькающими в глазах мячиками.

Как молодо чувствовал он себя в тот день! Как ловко передвигался по корту! Конечно, «чайник» — так уж научилась называть Танюша таких, как он, любителей. Подумать только, это прозвище явилось издалека, уж не из литературного ли мира, где «чайниками» с незапамятных времен именовали графоманов, таскающихся по редакциям с пухлыми рукописями или бездарными стихами. Но, верно, и в литературе, и в теннисе «чайник» переживает почти то же самое, что и мастер. Мгновения счастья, удачи, радость победы, прилив вдохновения — и раздражение, сержение на себя при ошибке, словно бы этим решалась твоя участь…

Думал Алексей Николаевич и о предстоящей в октябре командировке в Париж — на месяц, с хорошими деньгами. О встречах с последними литераторами старой эмиграции, которых знал лишь по переписке. О русской библиотеке Тургенева на улице Паскаля и ее редких книгах и журналах. О прекрасных апартаментах в пригороде Мэзон Лаффит, которые ждут его…

И предложил Таше:

— Давай поедем вместе…

Она радостно согласилась. А на его вопрос, как быть с Танюшей, успокоила:

— Сережина мама с удовольствием возьмет ее к себе. Она ведь относится к Тане как к дочке. Называет ласково — мое солнышко…

Поднимало настроение и то, что роман с самим Сергеем, кажется, пошел на убыль.

Приехав из Владивостока, с очередного детского турнира, Танюша рассказывала Алексею Николаевичу и Таше, как скучно было по вечерам в гостинице им с Катей, когда они даже не могли посмотреть детскую передачу — перед телевизором в холле вечерами сидели взрослые.

— И Сережа тоже скучал, — простодушно делилась она. — И выпивал. А потом стучался в номер к Катиной маме…

Алексей Николаевич искоса наблюдал за Ташей. Она хладнокровно внимала дочери, и тогда он сказал:

— Ничего, Танечка! Сережа найдет себе еще не одну такую добрую маму…

Через несколько дней Таша предложила:

— Давай продадим твоего «Ижа». А тебе купим, когда получим от японцев деньги, что-нибудь пристойное.

— Да, но как же я буду передвигаться все это время,— спросил он.

— Я решила отобрать у Сергея «Жигули». Они ему не нужны. Он все равно не умеет ездить. А машина в порядке. Мотор только что перебрали. Бегает, как новенькая…

И он согласился.

Правда, директор их поселка, давно положивший свой черный глаз на «Ижа», зная, что он достанется за полцены, узнав о продаже, в сердцах пнул ногой по колесу «Жигулей»:

— Ты на ней долго не проездишь!..

Но это была уже мелкая неприятность, и о ней Алексей Николаевич тотчас позабыл.

На перекрестке, за выключенной мигалкой, торговал зельем хорошо знакомый Алексею Николаевичу бойкий Слава. Прямо на столике стояли бутылки шампанского, водки, пепси-колы, фанты, пива. Он заколебался: может, остановиться и пополнить запасы. Нет, неудобно! Алексей Николаевич в который раз не привез ему свою книжку о генерале Скобелеве, которую обещал два месяца назад.

Он не мог знать, что уже, уже заработал некий высший хронометр, отсчитывающий секунды, доли секунд до решающего мгновения. Ничто теперь не могло отвести беду…

Его пятерка, их пятерка, почти ровесница еще не рассыпавшегося семейного союза и символ его, домашней лошадкой бежала, минуя деревню, за которой справа на проселке стоял металлический зеленый «Уазик» с крупными буквами «ГАИ». Алексей Николаевич механически поглядел на сломанный спидометр и прикинул: нет, скорость не больше шестидесяти. Все в порядке.

Когда до милиционеров оставалось каких-нибудь пятьдесят метров, Алексей Николаевич с удивлением, которое тут же обернулось тревогой, а там и ужасом, увидел, что «Уазик» резво выходит на шоссе, перерезая ему путь. «Что они делают? Сумасшедшие!» — только и сказал он себе и резко повернул вправо, обходя машину. И тут, прямо перед собой, метрах в десяти увидел вторую, желтую машину «ГАИ», которая уступом двинулась за первой.

Мозг не успел сработать, руки не повиновались вывернуть руль, правая нога не ударила на тормоз: все было слишком поздно. Огромное желтое пятно заслонило небо. Словно солнце ослепительно брызнуло в глаза вместе с осколками стекол.

Алексей Николаевич выскочил из «Жигулей», видя, как мгновенно сплющился мотор и капот превратился в гармошку.

Боли не было. По груди, по купленному только что Ташей спортивному костюму горячо и плотно бежала кровь. Рот был чем-то набит. Неужели осколками зубов? Алексей Николаевич стал торопливо и неловко выплевывать — это были куски стекла.

Три бравых милиционера, под хорошим газом, стояли вокруг него, ожидая, когда он наконец упадет.

— Я суворовец и ничего не боюсь… — скоровоговоркой проговорил Алексей Николаевич, макая руки в густеющую на груди кровь. Он взялся за очки, мажа щеки, и с удивлением обнаружил пустую оправу.

— Сейчас мы вас отправим в травмопункт, — сказал один, а второй простодушно добавил:

— Я, когда первая поехала, пошел за ней…

Оказывается, он даже не поглядел влево, на шоссе!

— Нет, мне надо в Домодедово… Я там живу… —бормотал Алексей Николаевич, вытаскивая из того, что еще пять минут назад было пятеркой «Жигулей», свою красивую спортивную сумку с ракеткой. Он был уверен, что все обойдется.

Как бы в подтверждение этого на сиденье, на побуревшей от его крови козьей шкуре, он увидел два целехоньких стекла от очков, которые послушно вернулись в оправу.

С обеих сторон притормаживали спешившие по шоссе машины, как раньше делал это и Алексей Николаевич, завидя автокатастрофу, чужую беду. Однако такой он не видел. Наблюдал лишь последствия, но не живую гибель машины и, может быть, человека.

Конечно, со стороны все казалось куда страшнее, чем изнутри: раздавленная