Реакция Путина. Что такое хорошо и что такое плохо - Олег Кашин

Суд производит впечатление политически мотивированного и нечестного; ходят слухи, что приговор уже написан в Москве и местному судье останется только прочитать его с выражением на следующем заседании. Даже те, кто привык критически относиться к знаменитому подсудимому, следят за процессом с разной степени сдержанности возмущением — мол, да, мы его, конечно, не любим, но так-то уж зачем? Державинское «Пристрастный суд разбоя злее» вшито у нас где-то глубоко, а политические суды в сегодняшней России заменили уже и уличные митинги, и парламент, и церковь, и вообще все. И поэтому мы смотрим трансляцию из суда, и последнее слово подсудимого — это и митинговая речь, и предвыборная программа, и политический манифест, и черт знает что еще.

Подсудимый говорит: «Ни один из нас сейчас не имеет права на нейтралитет». Когда такие слова произносятся в политическом суде за полшага до приговора, к ним прислушиваешься по-особому и, скорее всего, соглашаешься, потому что ну да, конечно, нет никакого нейтралитета. На чьей ты стороне, на стороне Навального или на стороне судьи Блинова? — простой вопрос подразумевает простой ответ.

Только этого простого вопроса никто и не задает. Судьи Блинова нет, мы не знали его до этого процесса и никогда не встретим после. Есть, как сказано в том же последнем слове, «отвратительный феодальный строй» (ОФС, как сказал бы Станислав Белковский), и речь все-таки идет о нейтралитете по отношению к нему.

И стоит признать, что в России действительно нет людей, которые могут позволить себе нейтральную позицию по отношению к ОФС, и речь даже не о популярных в журналистской среде спорах о том, этично ли работать на государственные СМИ, если ты не пишешь о политике или вообще, например, делаешь им дизайн. Нет, есть сюжеты менее плоские.

Прошлое лето, наводнение в Крымске, москвичи, желающие помочь жертвам бедствия, собирают для них вещи и продовольствие. Пункт приема помощи устроен на смотровой площадке Воробьевых гор. Организаторы — обычная волонтерская общественность, хорошие добрые люди, мы все их знаем и любим. В какой-то момент к ним присоединяются менее хорошие и менее добрые люди, которых мы тоже знаем, но любим не очень, — московские омоновцы, активисты прокремлевских движений и прочие люди того же ряда; но кто посмеет сказать, что это плохо? Дело доброе, дело общее, дело святое, ради него стоит забыть на время о политических, как это называется, разногласиях.

Политические разногласия — как будто омоновец, который приходил на ту смотровую, в курсе, что у очкарика, помогавшего ему упаковывать тушенку и одеяла для Крымска, есть с ним какие-то политические разногласия; смешно. Те, с кем он грузит на смотровой помощь для Крымска, все равно остаются для него теми, кого двумя месяцами ранее он на Болотной или на бульварах лупил дубинкой по голове и против кого он год спустя в Замоскворецком суде будет давать выдуманные показания по «болотному делу». Омоновец на смотровой — не союзник и не партнер волонтерской общественности, он пришел делать доброе дело, потому что сегодня он может себе позволить (ну, забыли дать приказ или решили, что не стоит; характерно, что, пока на смотровой собирали помощь, постоянно ходили слухи, что вот-вот придет ОМОН и всех разгонит — акция-то не согласована) не бить никого дубинкой по голове. И волонтерская общественность это даже понимает. Просто вот такая коллизия: вы вместе собираете посылки с тем, кто вчера гонял тебя своей дубинкой, и завтра тоже будет гонять, но ведь на кону — еда и тепло для пострадавших в Крымске, значит, можно пренебречь Болотной. Ради доброго дела, важного дела, святого дела ею можно пренебречь.

Увы, мир устроен так, что без сотрудничества с ОФС невозможно собрать и отправить грузовик с гуманитарной помощью, найти потерявшегося в лесу пенсионера-грибника, спасти умирающего от лейкоза ребенка. Спасение жизни — что может быть важнее? И ты пожимаешь ради спасения жизни руку, выпачканную кровью, идешь в кабинет к депутату, про которого ты знаешь, сколько миллионов и у кого он украл, улыбаешься подонку, играешь в «Кто хочет стать миллионером?» с мразью. Независимых денег нет, независимых СМИ нет, независимых общественных организаций нет — любая общественная активность превращается во взаимодействие с отвратительным феодальным строем, а в конечном счете в помощь и поддержку ему, потому что на чем он еще держится, кроме необходимости иметь с ним дело даже для тех, кому это не нравится?

А если возможна лояльность во имя чего-то доброго и важного, то возможна лояльность и просто так. Воспой Собянина, съезди на встречу ветеранов госбезопасности под видом экономического форума в Петербурге, возьми гонорар на сдачу от пиаровских бюджетов Кремля — все делают это, ведь не может общество состоять из одних бойцов. Прошлогодняя страшилка про креативный класс и настоящую Россию выворачивается наизнанку — настоящая Россия, может быть, и оппозиционна, но ее никто и не спрашивает. А люди интеллигентных профессий, от актеров и музыкантов до журналистов и урбанистов, — они как раз предельно лояльны, потому что несотрудничество с ОФС просто лишает их профессии, а к этому у нас никто не готов. Навальный спрашивал нас о нейтралитете — не волнуйся, Навальный, нет никакого нейтралитета. Креативный класс свой выбор сделал — мы с Собяниным и Воробьевым, с Маркиным и Песковым, с Габреляновым и Венедиктовым. А ты сиди, тебе не повезло. Жизнь вообще ужасно несправедлива.

В последнее время в общественных дискуссиях приобрела известную популярность тюремная присказка, тест для начинающих заключенных: стоят два стула, на одном «пики точеные», на другом эрегированные фаллосы; на какой стул сам сядешь, на какой мать посадишь? Очевидно, это главный вопрос, который каждый день задает нам Российское государство, и мы с удовольствием пользуемся любезно предоставленным нам выбором между двумя стульями.

Путин на Болотной

«Знакомым с федеральных телеканалов» как носителям инсайдерской информации я не доверяю примерно шесть лет, с весны 2007 года, когда сразу несколько государственных коллег по страшному секрету рассказали мне, что святейший патриарх Алексий, к сожалению, скончался и об этом вот-вот объявят — не сегодня, так завтра; вот уже «тарелка» едет в Чистый переулок, и как доедет, так сразу и объявят. Объявили, как известно, через полтора года, поэтому когда кто-нибудь теперь ссылается на федеральный телевизионный инсайд, я даже не то что не верю, просто понимаю, что прогноз может сбыться года через полтора. И, между прочим, возможность прихода Путина на Болотную я тоже охотно допускаю, — когда-нибудь, года через полтора, он придет на очередной «болотный» митинг — в конце концов, это не настолько фантастика. Придет и будет чувствовать себя как дома.

«Креативный класс» — главное политическое ругательство последних двух сезонов — оказалось настолько эффектным, что даже вполне нейтральные наблюдатели, рассуждая о социальной базе протестующих, срываются во что-то совсем неприлично сферическое, практически всегда забывая одно очень важное обстоятельство. К моменту начала протестов в Москве Путин был Путиным уже двенадцать лет (сейчас эта цифра звучит еще убедительнее — тринадцать с половиной, в августе будет четырнадцать), и это значит, например, что не самому юному из всех участников митингов — мне — к моменту прихода Путина к власти было 19 лет, то есть вся жизнь прошла при Путине, вся карьера сделана при Путине, я состоялся как личность при Путине. И если бы я один. Навальный как бы взрослый, он живет при Путине с 23 лет. Но Собчак — с восемнадцати, Яшин — с шестнадцати, Алексей Гаскаров, пока последний из «болотных узников» и точно не последний из левых лидеров, он живет при Путине с четырнадцати. Даже сегодняшним пятидесятилетним в момент прихода Путина не было и сорока, а это тоже — жизнь назад.

Мы все путинское поколение, и я не думаю, что мне одному пришла в голову эта потрясающая своей оригинальностью мысль. И «та самая» путинская телепроповедь про бандерлогов, и сопутствовавшая ей государственная пропаганда конца 2011-го — начала 2012-го, в которой очень легко читалась именно эта обида: Путин их вырастил, а они взбунтовались, нехорошо.

Пройдет полтора года, и это «нехорошо» обрастет уголовными делами, судами, сделками со следствием и бог знает чем еще. Но путинское поколение не перестанет от этого быть путинским. И другого поколения у Путина нет, что бы ни говорила нам и ему самому его пропаганда.

И, поскольку эти тринадцать лет убедительно показали, что недооценивать Путина не стоит, предположу, что все это понимает и он сам и какой-нибудь шаг навстречу он сделает. И приход на Болотную вообще-то идеален с точки зрения такого шага.

Прошел (я думаю, полиция его пропустит в обход металлоискателей), встал в толпе недалеко от сцены, вокруг, понятно, все засуетились, камеры федеральных каналов опять же — со сцены заметили, очередной выступающий (скажем, Виктор Шендерович) замолчал на полуслове, и тут уже Ксения Собчак вступает — Владимир Владимирович, ну чего вы там стоите? И толпа расступается, и Путин проходит на сцену. Даже ничего не говорит, просто машет рукой. И смотрит на толпу.