Право на одиночество. Часть 1 - Сергей Васильцев

Несчастная старуха появилась в дверях немедленно:

– Бедненький, он же задохнется, – донесся сквозь наш совместный хрип и вой ее нервный голос. – Она взволнованно засеменила обратно в прихожую и притащила старый почтовый ящик, куда мы ловко и упаковали обалдевшего в одеяле кота. – Свези его, пожалуйста, в лечебницу. Не смогу я.

* Этого скотину я и сам зашибу!

– Tia sey – vous dons! (Заткнись!) – процедила бабушка дрожащими губами. Потом разразилась длинной фразой с воспоминаниями, из которой до меня дошло лишь словосочетание «всякая дрянь».

– Au revoir… Mein Libling … – прошептала она на прощанье. И относилось это явно не ко мне.

Несмотря на то, что кот в своей камере орал как полицейская сирена, у таксиста хватило выдержки дотянуть до ветеринаров. Диагноз выглядел безусловным. «Однозначно!», – как любят выражаться некоторые современные политики. И подался бабушкин любимец двигать вперед естественные науки.

Хозяйка погоревала месяц. Подулась на бессердечного внука. Порассказывала грустные истории из жизни животных. Покручинилась, пока в доме не появился пушистый белый комочек – перс, именно поэтому и прозванный Васькой.

– Знаешь, – как-то выговорила она безотносительно к происшедшим событиям, – в каждом из нас живет le besoin de la fatalite (неотвратимость рока).

Когда бабушку на второй день после смерти нашли лежащей посреди своей комнаты, кота дома не было. И больше его никто не видел.

С этими мыслями я заявился домой и, выпив еще рюмку коньяка, завалился спать. Коньяк на удивление легко ослабил напряжение и нервов, и мышц. И мне даже показалось, что засыпая, я почувствовал на щеке прикосновение шершавой бабушкиной ладони.

Катя появилась около одиннадцати. В дверях стояла почти не знакомая мне дама. Тщательно подобранная строгая одежда темных тонов. Мягкое, подчеркивающее фигуру осеннее пальто. Модельные туфли на низких каблуках. Волосы тщательно зачесаны назад и собраны в тугой пучок на затылке. Классический макияж. Ничего лишнего. И от этого ее лицо из пикантного вдруг стало изысканным.

* Обалдеть! – ответил я на немой вопрос. – Проходи.

И, пока она с видом Мата Хари на задании цедила кофе у меня на диване, я впопыхах пытался приспособить свою одежду к новому облику моей подруги. Нацепил черную рубашку с темным галстуком, строгий костюм и поверх – длинный, черный, балахонистый плащ с маленькой застежкой под горло. И сделался даже слишком опрятным. Как рекламный ролик.

– Ничего себе компания, – констатировали Катины губки, так и не улыбнувшись.

Мы рассмотрели себя еще раз в большом слеповатом зеркале из прихожей. Не знаю, как остальные, но я остался доволен. Мне нравилось даже стоять с ней рядом. Мне нравилось быть с ней.

*

И долго ты так собой занималась? – не выдержал я уже по дороге.

* Ну, я же для тебя старалась, – был ответ, и партнер размяк окончательно.

Кладбище встретило нас осенним забвением. Почти пустые дорожки засыпала жухлая листва. Канавы заросли тиной и припахивали болотом. Сырые мостики сливались с тропинками вдоль оград, а посредине у братских могил незыблемо возвышался бронзовый рабочий с занесенной рукой – памятник жертвам «кровавого воскресенья». Остальные захоронения не имели к ним ни малейшего отношения. А может, и имели. Кто способен действительно разобраться в паутине человеческих судеб?

Ориентируясь по крестам и могилам, мы постепенно прибрели к ограде со знакомым обелиском внутри.

– Я пойду погуляю, – предупредила меня Катя. – Сколько времени тебе нужно?

*

Еще не знаю.

– Ну, тогда я просто приду, – и она двинулась по тропинке, временами останавливаясь у некоторых могильных плит и рассматривая надписи на надгробиях. «Пришел. Ушел». Но мы пока еще здесь. Скорбим. Радуемся. Живем. Потому что боимся умереть? Может быть. Но мне кажется, все дело в надежде. И в ней – наше спасение.

Я вошел в ограду и сел на скамью с облупившейся краской. Тишина нарушалась только редким карканьем и суетней ворон на ветках. Это совсем не мешало думать. Тем не менее, того, что я ожидал от этого, не складывалось. Мой уголок воспоминаний, моя пробковая комната молчала. Могильная плита вовсе не становилась ни гранью для бытия и небытия, ни посредником между мной и миром покойников. Бабушка не хотела больше меня видеть.

Неожиданно взгляд зацепился за высохший букетик, пристроенный на краю могилы. Из пучка, который был когда-то хризантемами, торчала визитная карточка: «Полковник. Самохвалов Александр Викторович».

«Жив еще, курилка!» Вот, кто действительно хранит ее память! Лучший друг. Безнадежный и бессменный. Как он был изыскан и глуп!

Полковник отслужил всю жизнь в частях морского почетного караула и оказался отменно натаскан на правила этикета, когда ритуал больше, чем жизнь. Какие он имел вкрадчивые манеры. Как ел! Это становилось сродни искусству. Настоящий спектакль. Театр одного актера, где бабушка выступала сценаристом, а я – зрителем, поклонником и учеником одновременно. Я специально приглашался посмотреть на это чудо. А в качестве практики – перед первым моим «выходом в свет» – они вместе заставили внука вычистить ножом и вилкой большую банку килек пряного посола. Кильку я с тех пор на дух не переношу. Зато проблемы отвлеченного манипулирования столовыми приборами умерли для меня в тот вечер, так, собственно, и не родившись.

Званые обеды не были ни слишком частыми, ни слишком редкими. Они происходили. Совершались, как самые существенные события этой жизни. Бабушка и сама любила щеголять старинными манерами. Действие являлось самодостаточным и поэтому даже меня не раздражало своей затянутостью и пустотой.

Разговорам не позволялось слишком мешать пищеварению. Мне оставалось только поддакивать. Или молчать. Мысли полковника выходили тривиальными и неизменными. Взгляды законсервировались на закате сталинской эпохи, а фразы вылеплялись не хуже, чем у человека в футляре. Но бабушка, всегда такая требовательная, умная и критичная, прощала ему все. Даже не так – утрачивала по отношению к нему способность трезво анализировать жизнь. Или нет. Ведь замуж за него она так и не вышла.

Полковник оставался при ней лучшим другом. Я относился к нему по разному и даже начинал ревновать ее к этому человеку. Издевался втихаря. Потом забыл. Тем не менее, он и оказался самым верным. Даже за пределами той их жизни.

Простая сентиментальная подробность вдруг сорвала мои мысли с петель ожидания. И все они разом свелись к одой теме, разрешению одного вопроса: «Что же произошло?»

«Следует два вывода, – думал я, – И они взаимно исключают друг друга. Либо Бог – это всеведущее вездесущее ВСЕ. И тогда ОН создавал этот мир, зная ВСЕ заранее. И это ОН