Новый Мир ( № 6 2000) - Журнал «Новый мир»

Городской театр извещал о скором спектакле («Ричард Второй»), до электрички еще далеко, Бузгалин проник внутрь бывшего Дома культуры, в котором некогда играл Ваня Кустов, ныне тоже прильнувший к искусству (Малецкий разузнал). Пользовали его поначалу на бессловесных ролях, а потом присмотрелись, стали поручать и говорливые. Мистер Эдвардс о Шекспире знал понаслышке, отставной полковник Бузгалин кое-что почитывал на досуге и в полутьме храма искусств с интересом смотрел и слушал. Сцена была клеткой, люди еще не напялили на себя театральные шкуры, но по тому, как стояли и как сидели, видно было, у кого львиный рык, кто подобострастно подтявкивает, а чья походка предвосхищает змеиное шипение. Вдруг все задвигались, мужчина в пиджачке топнул ногой, все умолкли, и парень в свитере произнес чуть подвывая:

— Ответь ей «Pardonnez-moi», король.

Вместо короля заговорила женщина — страстно, дерзко, гневно, взывая к справедливости, обличая, — голосом Анны говорила, бросившей когда-то Бузгалину: «Это ты накаркал!»

Нет, от игры словами нас уволь!О злой, посредством языка чужогоДвусмысленным ты сделал это слово! —Король, тебя мы просим об одном:Скажи «прощу» на языке родном,Твой взгляд смягчился, дай устам смягчиться;Пусть в сердце чутком слух твой поместится,Чтоб, вняв мольбам, от сердца полноты,«Прощу» ответил милостиво ты.

Кого королем назначили — неизвестно, ответил («Но встань же!») страдающей горлице человек неопределенных лет, и Бузгалин узнал Кустова, приподнялся и двинулся к выходу, а вслед ему неслись укоры неземной Анны («Ты — бог земной!») и запальчивый тенорок Кустова:

Но за вернейшим братцем, за аббатом,За этой всей достопочтенной шайкой,Как гончий пес, сейчас помчится смерть. —Погоню, дядя, отряди немедля,Пускай их ищут в Оксфорде и всюду.Ах, только бы их разыскать смогли, —Изменников сотру с лица земли.Счастливый путь, мой благородный дядя. —Кузен, ступайте. Мать вам жизнь спасла,Служите ж нам, не замышляя зла.

Было, было еще время — дождаться Иванушку, который станет провожать ту женщину, сказать ему…

Нечего было сказать, да и надо ли говорить. Все сказано, все давно сказано, в минуты их знакомства, еще до того, как начал брат Родольфо странствовать, дабы убедиться и в бездействии Бога, и в том, что Бог, сотворивший мерзости мира, дал людям право самим определять судьбу свою. На себе решил познать судьбы людей брат Родольфо, приступив к решающему эксперименту в лаборатории при монастыре.

Пестик в руке его уже навис над ступкою, когда раздался едкий голос:

— А ты все продумал, Родольфо?

Монашек удивился, всмотрелся в темноту. Кто-то копошился у стены, сметая в угол остатки разбитых сосудов.

— Кто ты?

— Я — Мартин. Меня приставили к тебе, я изучал тебя в скриптории… Уж очень ты не по годам суетный. Поэтому и прибираю я здесь во славу Господню, уничтожая лишнее, добывая надобное. Коврига хлеба да кувшин воды, что пошли на твой ужин, принесены также мною… Так я тебя спрашиваю: все ли ты предусмотрел, все ли ты продумал до того, как начнешь растирать в ступке адскую смесь?

— Мне незачем думать, — возразил молодой монах, садясь на топчан. Упоминание о воде и хлебе показало ему час текущий. — Пусть думают ступка и пестик.

— Однако… — хмыкнул мусорщик. Он подошел к ступке, запустил вовнутрь хваткую руку. Извлек крупные зерна. — Так я и знал… Сера, селитра и уголь. И пропорция, кажется, та же… — Он пожевал порошок и сплюнул. — Совершенно правильно. Ты, Родольфо, на пороге величайшего открытия. Да будет тебе известно, что методом проб и ошибок ты подобрался к истинному волшебству. Нос мой обоняет дурной бесовский запах серы, элемента номер шестнадцать с атомным весом тридцать два ноль шестьдесят шесть. Помнится, это ее ты выплавлял из гипса, в котором coдeржится кальций-эс-о-четыре… С селитрой тебе повезло, нитрат калия калий-эн-о-три достался тебе от такого же суетного и нетерпеливого. Если ты доживешь до утра, то попробуй в дальнейшем получать селитру обменной реакцией между нитратом натрия и хлоридом калия… Ну, а уголь ты взял из костра.

— Я тебя не понимаю… — в замешательстве произнес Родольфо. — Какой это еще атомный вес? Что такое нитрат? Калий — это что?

— Калий — это щелочной металл в первой группе таблицы Менделеева, четвертый период, первый ряд… Некоторая аномалия атомного веса объясняется…

— Постой! — прервал монах. — Откуда тебе известно то, чего не знаю я?

— Это известно давно, однако гордыня твоя непомерна… — укорил юного монаха брат Мартин, временно исполнявший обязанности мусорщика. — Я уже не помню, сколько раз приходилось мне выгребать и выметать отсюда отходы алхимического производства. Каждый взмах метлы — новая мысль, а мысль — это то, чего нельзя отнять у неимущего… Ты нравишься мне, Родольфо, ты оправдал мои ожидания. Ты начал с поисков эликсира, ты хотел продлить жизнь — и обязан был найти средство, которое способно обрывать жизни. И я хочу предостеречь тебя. Ты вот-вот изобретешь нечто величественное. Но в том беда, что пестик и ступка при кратковременном и сильном взаимодействии создадут условия для интенсивного возгорания той смеси, что придумал ты и что потом будет названа порохом. Огонь не только опалит тебя, Родольфо. Динамический удар по телу повредит некоторые жизненно важные органы. Ты можешь погибнуть.

Родольфо давно уже обратил внимание на то, что трущиеся поверхности нагреваются, кончик пестика всегда был теплым после растирания. Смесь же, засыпанная им в ступку, могла гореть — это он обнаружил недавно.

— Так ты полагаешь… — неуверенно предположил он.

— Я тебя просто предупредил, — мягко возразил мусорщик. — Но тебе все равно надо сильным ударом вогнать пестик в ступку и бить им до тех пор, пока не произойдет взрыв.

— Я погибну? — мрачно предположил брат Родольфо.

— Без сомнения, — изрек мусорщик, и совок его соскреб в угол добычу метлы. — И тем не менее — приступай.

Монах медлил.

— Приступай. Ради истины. Сказано же: мудрость мира — заблудшая овца, потерянная верующими; возврати ее хотя бы из рук неверующих.

— Но…

— Начинай! — рявкнул брат Мартин. — Начинай! Иначе не откроют Периодическую систему элементов, радиоактивность некоторых творений Божьих!

Дверь закрылась за ним, но Родольфо чувствовал: там, за дверью, ждут.

Он взял пестик и направился к ступке…

Азольский Анатолий Алексеевич родился в 1930 году. Закончил Высшее военно — морское училище. Автор романов «Степан Сергеич», «Затяжной выстрел», «Кровь», «Лопушок», многих повестей и рассказов. В 1997 году удостоен премии Букер за опубликованный в «Новом мире» роман «Клетка». Живет в Москве.

Инга Кузнецова

Послушай птиц

родители как солнечные богирождаются из моря и пескаа я створоженный комок тревогиа после облакавсе вещи есть без рамы без обманарастут и движутся со мнойи глаза безболезненная ранасквозит голубизноймоя любовь как яблочная тайнаеще не сорвана никемя отыщу ее случайнои съем

Вот сеятель-дворник, сыплющий из рукавапесок, превращающий Москву в Сахару.Сахара к чаю нет. Раскалывается голова.В прошлом веке сахар кололи щипцами, держали парулошадей. Я не запомню несколько странных и иных слово том, как Жак и Ресю благополучно вышли из дома.Я засыпаю среди сахарных и городских голов,подталкивая ногой два холодных щедринских тома.Мне снится и сеятель-дворник, делающий пескив Москве, и статуя, превращающаяся в красильщика фасадапри движенье. Экзамен сдан, и уже не надони «прогуливаться вдоль решетки», ни «замедлять шаг», ни «сжиматьвиски».Разбуди меня среди ночи — и я честно расскажу тебе всюлексику за семестр: я не ела шесть дней, Анна идет к вокзалу,она уезжает в Париж. Мама же ей сказала:держись прямо, поддерживай себя сама и ищи Ресю.Жак и Ресю (и может быть, Анна) жили в Париже, о боже мой,но перед тем и после — всегда — в маленьких городах и селах.«Экскурсия показалась им интересной и веселой.Усталые, но довольные они возвратились домой».

опять автобус изменил маршрути засыпая замечаючто декорации уже не врута добросовестно ветшаютони не дерево и не траваи чем обман наглей и очевиднейтем легче всем и легче выдаватьсон летаргический за сон невинный

Что мне делать, я — это ты, я повсюду с тобой,поправляю рюкзак и шагаю в ботинках тяжелых,смотрю из окошек зрачков: вот ограда школы,собака, девочка, дальше какой-то сбой —ты закрываешь глаза, сдваиваешь ресницы.Как я люблю их мерцание на щеке,когда усталые кружевницылечат кисти в мелкой муке и молоке.Даже если у этой зимымиллионы раз,если эти слова тысячу раз говорили, —я верю, что сейчасбылидействительно мы.

Двадцать три.Обнаружив,что почти разучилась летать изнутри,от тоскиперемещаюсь снаружи.Я пустяк,маленький человекс мешками заплаканных век.Ничего.Вот облака,плывущие неторопливо,как тысячи прихотливых,объемных и нежных лекал.Вот блестящее солнце.Когда-томы были связаны с ним тесней,связью незамысловатой,как растения или снег.Мы когда-то и былиими.Но природа уже — ракушкав багажнике автомобиля.Память о летней поездке на югв ящике для безделушек,в кармане брюк.Только имя.Не отчаиватьсяне получается.Нет, не так,посмотри:лес живой, лес телесен.Тесная лестница сосен,резная плесеньмха —да лес любойреальней нас с тобой.Я ищу абсолютные вещи,но все-таки я умру.Ты говоришь: лес.Умирают звери, деревья, птицы.Не исчезают только какие-нибудь кварки,частицы.Расскажи мне, как выглядит мирс точки зренья элементарных частиц.Точно при свете электросварки?Послушай птиц.Небо смотрит в окносквозь угрюмые прутья решетки,проникая в мою тюрьму,перебирая меня, как четки,делая четким все,исполненным изумленья.Но из пленатоски и ленимне не вырваться к нему.Ни тебя, ни себя, ни егоя уже не люблю, не вижу.Помоги мне, ты выше.Помоги же мне!Так нельзя.Ты не прах, не комочек теста,обрывок текста,платье, слеза.Ты — это я и ты.Ты — это узел, сплетеньезверей и растенийудивительной красоты.Ты — это встречасвета, речи.Как ты можешь уйти,если все во всех и они — это ты?

снова качнулась земляперетекает небо слоямилица поплыли дремучие как островав теле внезапного счастья воздушные ямыспутанная травакак поглощает водакак же легко отпустить распоясатьвыцветшие городаплачь ненасытное сердце-неясыть

Каждый день я стучусь в эту дверь, но не знаю, хочу ли туда войти.Может быть, только что-тоуслышать, увидеть чудо.Каждый деньнаша соседка сверху кому-то кричит: «Вон отсюда!»,и еще — матом — то-то, то-то и то-то.С шести и до десяти.Пада —ют стулья, столы.Малышплачет: «Мама, не нада».Старший, ровесник емупо уму,с кем-то пьет за верандой детского сада.Вот чужая реальность.Без перчаток ее не возьмешь.Для нее мои сложности — ложь,но у всех свои виды ада.Нет, не могу я сейчас говоритьо чудесном,о прекрасном и странном.Ты мне скажешь: дыши чистой праной,но оконная ранакаплет воздухом грубой гульбы.Кто-то плачет навзрыд.Если быможно было их уберечь от себяи друг от друга.Как сама я слепа и слаба.

Кузнецова Инга Анатольевна родилась в поселке Черноморский Краснодарского края в 1974 году. Окончила журфак МГУ. Печаталась в «Арионе», «Волге», «Юности», «Гранях». Выступает и как литературный критик («Знамя», «Вопросы литературы»).