i dfee46a8588517f8 - User

Из переписки царской четы видно, что решение «разогнать» министров созрело у них значительно раньше 16 сентября. В этом их активно поддерживал и Горемыкин. 28 августа царица со­общала царю о том, что «старик» рекомендует в министры внутренних дел Нейдгарта. «И я тоже полагаю,— добавляла она,— что он был бы не плох». «Щербатов — ничтожество»,— читаем мы в письме от 3 сентября. Хорошо бы от него скорей отделаться. «Вот тебе, дружок, список имен... которые могли быть кандидатами на место Самарина... Он должен быть уволен»,— писала царица в ставку 7 сентября. Спустя два дня Александра Федоровна снова возмущается Самариным и Щербатовым и заключает: «Разгони всех, назначь Горемыкину новых министров, и бог благословит тебя и их работу».

Супруг полностью разделял настроение своей жены. «Поведе­ние некоторых министров,— вторил он ей в письме от 9 сентяб­ря,— продолжает изумлять меня! После всего, что я им говорил на знаменитом вечернем заседании (20 августа.— А. А.), я полагал, что они поняли меня... Что ж, тем хуже для них!» Спустя два дня он пишет: «Я, пожалуй, найду возможность слетать в Ц[ар- ское] С [ело]. Ведь тут столько дела — эти смены министров и укрепление позиции старика».

«Старик» очень наседал на императрицу в отношении Са­зонова. «Сазонов,— писала она 6 сентября явно со слов Горе­мыкина,— больше всех кричит, волнует всех... это ведь неслы­ханная вещь... Я это называю забастовкой министров». На другой день — тот же мотив: Сазонов стал «совершенно невозможным: потерял голову, волнуется и кричит на Горемыкина». Примерно также императрица и Горемыкин реагировали на поведение Кри- вошеина. В этом же письме она, советуя поскорее убрать Самарина и Кривошеина, поясняла: «Последний сильно не нравится старику, он виляет — и левйй и правый — и возбужден невыразимо».

В том же духе царица продолжала писать и дальше, пока не получила письмо от Николая II от 17 сентября, в котором он сообщал: «Вчерашнее заседание (Совета министров,— А. Л.)ясно показало мне, что некоторые из министров не желают работать со старым Гор [емыкиным], несмотря на мое строгое слово, обращенное к ним, поэтому по моем возвращении должны про­изойти перемены»90. И действительно, Самарин и Щербатов были уволены ровно через неделю после возвращения царя в Царское Село.

В отношении Горемыкина царская чета пребывала некоторое время в состоянии растерянности, не зная как поступить — оста­вить на своем посту или заменить другим человеком. Поначалу Александра Федоровна склонялась к мысли об отставке. Кого взять вместо Горемыкина? — вопрошала она в письме от 24 ав­густа. Он не может оставаться, потому что против него и ми­нистры, и Дума. В то же время царица не допускала мысли, чтобы отставка Горемыкина выглядела как уступка Думе и «об­ществу». «Только не сменяй старика сейчас,— писала она 29 ав­густа,— позже можешь, когда тебе только заблагорассудится. Горемыкин, а также Андроников] и Хвостов [А. Н.] согласны с тем, что это значило бы играть им в руку». «Намерен ли держать его (Горемыкина.— А. А.) самого?» — спрашивала она снова 7 сентября. Но уже на другой день царица ставила вопрос нес­колько иначе: «Великолепно было бы выгнать некоторых из них (министров.— А. А.) и оставить старика... обдумай это, пожа­луйста». Царь тоже колебался. «Трудно уволить его, не выбрав кого-нибудь на его место,— телеграфировал он жене 8 сентября.— Не может ли старик дать тебе список для выбора, а ты перешлешь его мне?»

Мысль о необходимости отставки «старика» в то время, как мы видим, преобладала, но окончательного решения принято не было. «Все желают твердого правительства,— отвечала Александ­ра Федоровна мужу на его телеграмму спустя два дня,— так что после ухода старика выгони остальных и назначь решительных людей». В то же время Николай II пишет ей 11 сентября: «Ведь тут столько дела1.. Старый Фред [ерике] отлично эго понимает и уговаривает меня держаться Гор [емыкина], что очень мило с его стороны».

Дело, как водится, решил Распутин, возвратившись из род­ного Покровского. Сначала, правда, он тоже испытывал известные колебания. «Наш Друг велел мне ждать со стариком, пока Он не увидит дяди Хвостова — какое впечатление тот на него произве­дет,— сообщает царица в ставку 10 ноября.— Ему очень жалко милого старика, говорит, что он такой праведник. Но Он боится, что Дума его ошикает, и тогда ты будешь в ужасном положении». Дядя Хвостова — это известный нам А. А. Хвостов, которого Распутин хотел посмотреть с точки зрения его пригодности как кандидата на место Горемыкина. «В городе опять ужасно ворчат на милого старого Горемыкина. Прямо отчаяние! — пишет ца-

рица на другой день.— Завтра Гр[игорий] повидает старого Хвостова, а затем вечером я Его увижу. Он хочет рассказать мне, о своем впечатлении — будет ли он достойным преемником Го­ремыкину».

Впечатление оказалось плохим (А. А. Хвостов крайне отрица­тельно относился к Распутину и не скрывал этого). «Ну, вчера я видалась с нашим Другом от 5,5 до 7 часов у Ани,— сообщает царица 13 ноября.— Он не допускает и мысли, чтобы старика уволили... Он находит, что лучше подождать. По-божьему не следовало бы его увольнять»91. Вопрос, как говорится, был ис­черпан.

Помимо негативного отношения к «старику» Думы и поме- щичье-буржуазной общественности, у царской четы была еще одна причина думать о преемнике Горемыкину — последний упорно не соглашался на кандидатуру А. Н. Хвостова в качестве министра внутренних дел, хотя на ней настаивали упомянутый выше в письме Александры Федоровны князь Андроников и Распутин. Кроме того, сам Горемыкин по старости лет тяготился своим положением и без видимого сожаления готов был уйти со своего поста. В силу этого вопрос о его дальнейшем премьерстве фактически был лишь отодвинут; как оказалось, очень ненадолго.

Отставка Горемыкина, последовавшая в январе 1916 г., не была, так сказать, обычной, текущей отставкой. Она знамено­вала собой окончательное оформление нового и последнего пе­риода в жизни официального правительства, который, однако, наступил раньше — как следствие первых трех увольнений в сентябре — октябре 1915 г. На смену прежним классическим бюрократам пришли и заняли ключевые позиции в правитель- j стве министры, которых цитированный нами Нольде, несмотря на { всю свою академическую сдержанность, вынужден был харак- i теризовать как «подлинных проходимцев и жуликов». И это дей- ' ствительно реальный факт.

Период «министерской чехарды» делится как бы на три под­периода, связанные с назначением и деятельностью определенных министров, каждый из которых накладывал свой отпечаток на деятельность Совета министров в целом, привносил свой стиль, оставлял свой след в процессе и формах разложения царизма. Первым таким министром-проходимцем — и, пожалуй, самым ко­лоритным — стал министр внутренних дел А. Н. Хвостов, назна­ченный сразу же после увольнения Щербатова.

Соловей-разбойник и Степан Петрович

Характеризуя А. Н. Хвостова, товарищ министра внутренних дел при Столыпине, а затем государственный секретарь С. Е. Кры- жановский писал: «Это был человек очень неглупый, талантли­вый и ловкий, но какой-то неистовый, почти первобытный по инстинктам и вдобавок совершенно аморальный, способный ради личных выгод и целей на какие угодно поступки». Обладал

внешностью гориллы или антропоида. В бытность свою губер­натором получил прозвище Соловей-разбойник 92. Посвист этого одиннадцатипудового «соловья», раздававшийся в Вологодской и Нижегородской губерниях с 1906 по 1912 г., был так громок и выразителен, что уже тогда его имя стало нарицательным как символ крайней одиозности и низкопробности. Когда на заседании Совета министров совместно с губернаторами, специально пос­вященном подготовке избирательной кампании в IV Думу (кото­рая стала олицетворением самого разнузданного произвола и беззакония), нижегородский губернатор изложил свои рекомен­дации, ответом ему было неловкое молчание 93.

Позже, в 1916 г., уже после отставки с поста министра внут­ренних дел, Хвостов в связи с неудавшейся попыткой убрать Распутина говорил про себя: «Вы знаете меня: я человек без сдерживающих центров. Я люблю эту игру, и для меня было бы все равно, что рюмку водки выпить, что арестовать Распутина и выслать его на родину» 94. Еще более красочно этот, по выра­жению того же Гессена, «уродливо толстый, с милым лицом и горящими глазами» 95 субъект рекомендовал себя Спиридовичу: «Я есть человек без задерживающих центров. Мне ведь реши­тельно все равно, ехать ли с Гришкой в публичный дом или с буфера под поезд сбросить». Даже прошедший огонь и воду жан-' дармский генерал был потрясен: «Я не верил ни своим глазам, ни своим ушам. Казалось, что этот упитанный, розовый, с задор­ными веселыми глазами толстяк был не министр, а какой-то бан­дит с большой дороги» 96. Что же касается деловых качеств «ве­селого толстяка», то тот же Спиридович указывал (и это пол­ностью соответствовало действительности), что «Хвостов был невежда и в политике, и в полиции» 97.