Запретная правда Виктора Суворова - Дмитрий Хмельницкий

Это были напрасные надежды…

Как вихрь, как ураган мести ворвались русские войска на территорию Германии. Это был поистине огненно-кровавый шквал. Если раньше на русской земле, в Польше генералы и офицеры сдерживали зарвавшихся и озверевших солдат, то здесь никто ничего не мог — да и не хотел делать. Наоборот, много офицеров и генералов сами подавали пример, как не нужно относиться к побежденному врагу, оставляя без расследования и без последствий самые ужасные преступления.

Основным мотивом такого положения было: дать людям почувствовать сладость мести врагу за поругание Родины.

И результаты сказались быстро: от восточных границ Германии до Одера, от Балтики и до Карпат — вся германская территория была охвачена пожарищами, насилиями, грабежами и убийствами.

Все это было в исключительных, ужасающих масштабах.

Илья Эренбург со сладострастием пророка, слова которого, благодаря отваге, мужеству и стойкости русского солдата, — сбылись, продолжал свою гнуснейшую работу по подбадриванию озверевших и звереющих русских людей. То и дело в печати появлялись его статьи, в которых он расписывал уже остатки неубежавших немцев, издевался над их дрожью перед русским человеком, перед русским воином.

Читатель! Вам рассказывается жуткая быль, которую никогда не опубликует сталинская печать, и вы за эту быль не вините русского человека — русского солдата! Это Сталин и его опричники сделали зверем еще вчера нормального человека. Это Сталин, подобно Гитлеру, разнуздал гнуснейшие инстинкты человеческой натуры.

Ночь. Мы с генералом едем на новое место дислокации штаба войск. Вот и немецкая восточная граница. На границе огромный плакат; «Вот она, проклятая Германия!»

Мы въезжаем в спящий город. Пока генерал, его адъютант и ординарец устраиваются на новой квартире, я обхожу все прилегающие здания и расставляю охрану. Все здания пусты. Только в одном я нашел старика со старухой и с ними три дочери. Все они испуганно смотрели на меня. В глазах у них животный страх. Я как мог объяснил им, что им нечего бояться, что они могут спокойно спать, и вышел. Доложив генералу, что все в порядке, я отправился отдыхать в свою комнату, где меня уже дожидался адъютант генерала.

Спать не хотелось, хотя было около трех часов ночи. Все внутри нас волновалось. Все мы, шедшие от Волги, переживали вновь те волнующие душу и сердце моменты, которые переживали в продолжение почти четырех лет, стремясь сюда, на территорию врага, и наконец достигнув ее.

Естественно, что я и адъютант, прежде чем лечь спать, с огромным интересом осматривали квартиру представителей той нации, которая так много принесла несчастья русскому народу.

По всему видно было, что в городе никто не ждал русских войск. Вот накрытый стол, и на нем незаконченная немецкая трапеза. Вот детская постель, из которой только недавно вынули ребенка. Вот таз с недостиранным бельем. Вот кастрюля с начищенным на завтра картофелем. Нас, русских людей, поражает комфорт немецкого жилья, обилие одежды, белья, безделушек, часов, будильников, посуды, многообразие самых утонченных приспособлений домашнего и рабочего уюта.

Мы с адъютантом ходим по комнатам с электрическими фонарями и осматриваем. Садимся около книжного шкафа. Адъютант прилично владеет немецким языком и вслух читает заглавия книг. Нас интересует духовный арсенал немецкого обывателя, и в основном он оказывается нацистского содержания.

Наше занятие было неожиданно нарушено:

— Что, барахолите? — В дверях стоял генерал. Он был в туфлях и ночном халате. В руках его был электрический фонарь. — Золото ищете?

— Товарищ генерал! — отвечаю я. — Вы знаете, что домов мы строить не собираемся и золота нам не надо. Просто изучаем обстановку.

— Напрасно! Вот я, например, от золота не отказался бы. Но этим не сейчас заниматься. Дойдем до Берлина, там уж я разрешу вам побарахолить. Идите спите. И получите задание: к семи часам найти в городе емкости для слива горючего.

Генерал ушел к себе. Мы с адъютантом переглянулись, и нам было стыдно за генерала, за то, что он заподозрил нас в барахольстве, чем мы за всю войну не занимались, ибо оно было противно, противно до омерзения.

Было стыдно за генерала, за его беззастенчивость, с которой он признался, что от золота не откажется, словно давая намек: «ищите, ищите, но только не забывайте и меня».

Оскорбленный, я не мог заснуть, и в пять часов утра я стал разыскивать по городу емкости для слива горючего. Поиски были тщетны.

Один поляк, житель этого города, рассказал мне, что в лесу, в семи километрах от города, у немцев была база горючего. Рассказчик посажен в автомашину и едет со мною. Там я нахожу не только то, что искал, но и многое другое: в лесу было пятнадцать тысяч двухсотлитровых бочек под горючее; в районе кирпичного завода стояли двести легковых новых автомашин и около сотни двухтонных «Опелей», только что сгруженных с платформы.

В семь часов утра докладываю о результатах генералу.

Одновременно сообщаю ему, что город полон скота, брошенного убежавшим населением, что на мясокомбинате три или четыре сотни свиней и столько же свиных туш в холодильнике и что… по дорогам на восток устремились десятки тысяч русских людей, бывших в гитлеровской неволе и освобожденных нашими войсками.

После доклада получаю новое задание: выехать навстречу автоколоннам с горючим и довести их до места слива, взять людей из авторемонтного восстановительного батальона и организовать немедленное освоение трофейных машин.

Еду выполнять.

В город я возвращался через день и буквально не мог найти дорогу к своей квартире; так до неузнаваемости изменился город. Кругом все пылало, по городу шныряли сотни солдат, офицеров, репатриантов, тащя из квартир одежду, обувь, патефоны, радиоприемники. Тысячи людей рылись по опустевшим квартирам, выбирая нужное для себя, как в гигантском универсальном магазине.

Сигналом к пожарам послужил приказ командующего войсками: сжечь тот дом, из которого женщиной в день занятия города из окна был сделан выстрел в проходивших русских солдат. Ее не нашли, а дом зажгли. Через сутки горел весь город. От него пожары перекинулись дальше, и всюду, куда доставал взор, были видны зарева пожарищ от горевших сел и городов. И это продолжалось даже тогда, когда линия фронта была на Одере и наши войска уже зацепились за его левый берег.

В основном до Одера все немецкое население убежало на западную сторону этой реки, и на занятой нами территории немцев было не более тридцати процентов. Вот эти тридцать процентов и расплатились за все гитлеровские злодеяния, за всю нацистскую систему. Эти тридцать процентов населения во всей полноте почувствовали на себе результат непрерывного воздействия на возбужденные кровью мозги солдатской массы статей Эренбурга, результат попустительства сталинских генералов.

От восточных границ до Одера — все немецкие пылающие села и города были наполнены тыловыми частями и отставшими строевыми подразделениями, а также и дезертирами.

И не передовая линия, а вот эти «отважные» товарищи тыловики творили чудовищные дела на занятой территории.

Вот приемная генерала. Тут начальники отделов, отделений, госпиталей, командиры тыловых частей, заместители командиров дивизий.

Вполголоса рассказываются последние события дня: заместитель по политической части отдельного автомобильного батальона рассказывает о том, что сегодня, когда он утром шел в парковую роту, он увидел труп изнасилованной немки, около которой лежали двое детей, причем у девочки живот распорот до половых органов.

Полковник, начальник ветеринарного отдела, рассказывает, как он вчера в одном селе проводил расквартирование ветеринарного лазарета и организовывал сборный пункт трофейных лошадей. Ему захотелось пить, и он заходит в дом к немцам. В комнате немка, у которой он на русском языке просит дать воды. Испуганная немка не может его понять, а он сердится. Вдруг немку что-то осенило, и она предлагает полковнику ложиться на кровать.

— Сразу видно, что русский Иван уже «научил», — заключает полковник.

Вот командир-майор. Он под все эти безобразия хочет подсунуть какое-то идеологическое основание, найти скрытый смысл «торжества великой мести», и в соответствующем духе он описывает ряд совершенных насилий:

— Товарищи! Меня очень заинтересовал один факт. Я тоже, как и все, думал, что это просто делает или вредный нам элемент, или просто разнуздавшийся человек — зверь. Нет! Здесь, во всех этих делах, кроется другое. Захожу в один дом. В этом доме семь немецких девушек, и одна из них лежит на постели, беззвучно вздрагивая от рыданий. Девушки прижались друг к другу и испуганно смотрят на меня. Я с ними здороваюсь и разговариваю по-немецки. Выясняю, что здесь, в этом доме, сегодня ночевало пятнадцать наших солдат и они поочередно изнасиловали вот эту рыдающую девушку. Спрашиваю других девушек: а вас насиловали? Отвечают: нет. Спрашивается, что же тут такое? Почему из семи девушек наши солдаты изнасиловали только одну при таком богатом выборе? Ведь просто физически противно второму, третьему прикасаться к этой девушке. Вот и подумайте хорошенько над этим фактом. Вы увидите, что это не просто зверство. Здесь налицо месть.