В споре со временем - Наталья Решетовская

Я считала С-ва бездетным вдовцом. Маме он рассказал, что у него есть два сына. Мама относилась к В. С. с большой теплотой. Она боялась моего неизвестного будущего с Саней.

Когда В. С. предложил мне стать его женой, я сказала, что это абсолютно невозможно. Спустя некоторое время я объяснила ему, почему. В. С. всё же не отступился.

Позже Александр Исаевич посчитает этого человека «негодяем за то, что он соблазнял к женитьбе жену живого мужа». А ещё позже сам не остановится перед тем, чтобы при живой жене соблазнять женитьбой другую женщину…

Мы с В. С. стали чаще видеться. У нас были общие интересы по работе ведь мы оба были физико-химиками. В. С. был старше меня на десять лет. Я получала от него немало полезных советов, стала ощущать в нём какую-то, может быть, первую в своей жизни настоящую мужскую опору: ведь я росла без отца, а с Саней мы были однолетки.

Летом того же 51-го года В. С. проявил такую напористость, что приехал в Ростов, где я была в то время, уговаривал маму повлиять на меня, а меня поехать с ним к его родным. Вместо того я уехала в Кисловодск, к тёте Жене.

У моей двоюродной сестры Нади только-только родилась Мариночка, смешной такой несмышлёныш… А Таниной Галке уже 6 лет, мотается на велосипеде… А у меня так никого никогда и не будет?.. Наше будущее с Саней казалось таким сверхдалёким… Он сам уже не воспринимался мной как живой человек во плоти и крови… Призрак… Скоро полтора года, как мы не виделись. Следующее письмо придёт только осенью или зимой. Короткие открытки на имя тёти Нины о получении посылок, будто отзвуки с другой планеты…

Прежние Санины письма, проникнутые всегда любовью, восхищением и преданностью, были для меня тем же, что угольки для горящего камина. А свидания — что сухие поленья, дающие яркую вспышку. И вот ни поленьев, ни угольков… Камин медленно угасал… Далёкий любимый образ стал расплываться… Могу сравнить это с состоянием человека, получившего наркоз: всё реальное от него куда-то уходит, рассеивается, тает, пока не наступит забытьё…

А когда я получила в Кисловодске письмо от В. С., то почувствовала, что получила письмо от реального человека…

А Санино сердце ощутило что-то неладное в моём июльском письме к нему, написанном из того же Кисловодска. «Похоже было, — писал он мне позже, — что ты через силу его начала, но какая-то большая недоговорённость сковала твой язык, и ты через несколько строчек оборвала».

С начала лета Саня, как он позже писал нам, работает «не физически». Лишь через много лет я узнала, что это значило. Один бывший «зэк» поздравил с выходом «Ивана Денисовича» своего «бригадира 104-й бригады».

С бригадирской должностью своей Саня справляется, она кажется ему необременительной. Чувствует себя здоровым и бодрым.

Бригада у него — интернациональная. Кроме русских, в бригаде украинцы, латыши, эстонцы, даже поляк и венгр.

Этот венгр познакомил как-то Саню со своим земляком, Яношем Рожашом. Представил его Яношу как «своего бригадира Сашу».

Янош очень по душе пришёлся Сане. Постепенно Саня узнал короткую биографию Яноша, тогда совсем молодого человека, почти юноши, потому, вероятно, и быстро научившегося довольно хорошо говорить по-русски.

Когда на незнакомом русском языке Рожашу прочли приговор, ему было только 18 лет. И хоть надолго оторвали Яноша от его родины, не было у него никакой озлобленности. Он всегда считал себя «просто жертвой войны».

Окружённый русскими, Янош всё больше к ним привязывался. А особенно полюбил и оценил русских после того, как посчитал себя обязанным жизнью одной медицинской сестре.

Когда в трудные послевоенные годы Янош был на лесоповале, то стал, было, «доходить». Положили его в стационар. Их выхаживали там две медицинские сестры. Особенно самоотверженной была сестра Дуся, по-матерински относившаяся к Яношу. Даже паёк свой продавала в деревне, чтобы раздобыть для него молока. «Жаль, что она никогда не узнает, что я не забыл ее», — писал мне Янош Рожаш спустя уже много лет.

Русские люди, русская литература и поэзия, русские песни становятся ему всё ближе и родней. Он запоминает одну за другой русские песни, стихи русских поэтов. Любимым поэтом Яноша стал Лермонтов.

В 1953 году Янош был реабилитирован и в конце того же года уехал на родину, в Венгрию, где стал работать бухгалтером. Через год женился. Сейчас у него два сына и дочь. Казалось бы, всё есть для счастья. ан нет… Не хватает Яношу его второй родины, России. Не хватает ему тех далёких друзей, с которыми делил он когда-то «судьбу горькую, но молодую». И он у себя дома создал уголок, который называет «маленькой Россией», где у него хранятся пластинки с русскими песнями, русские книги. Произведений русских классиков — «полный полк» в его библиотеке.

По работе Яношу частенько приходится выезжать в деревню. Если погода хороша — из одной деревни в другую идёт пешком. И любит при этом петь песни: то венгерские, то русские, то украинские… «Я один, — пишет он, — не слышит меня никто, только птицы небесные, да кусты придорожные». Из русских песен он очень любит напевать «Вот мчится тройка почтовая…» Но когда запоёт по-русски, становится больно, что не увидеть ему его бывших русских друзей, которых полюбил «за доброе сердце». Растерялись все.

С какой бы радостью писал и писал Янош Солженицыну, но Александру Исаевичу было некогда, всё больше и больше дорожил он временем. И я старалась, как могла, как-то заменить Яношу его Сашу. Мы с ним обмениваемся письмами, фотографиями.

С большим интересом следит Янош за жизнью своей второй родины. Он читает советские газеты и журналы. А когда в 66-м году на страницах «Правды» читал материалы XXIII съезда партии, то с особым вниманием прочёл то, что первый секретарь ЦК Казахстана Д. А. Кунаев говорил о городе Экибастузе. Яношу вспомнились «ряды зелёных палаток, над которыми уныло барабанил дождь. Потом выстроили дома. Сперва деревянные, потом каменные. Задымили трубы заводские, укатились первые эшелоны». И он горд, что «был одним из первых строителей города, о котором столько упоминали на трибуне партсъезда».

Второе из разрешённых писем за 51-й год, написанное нам Саней в ноябре, не дошло. И получилось так, будто он не писал нам целый год: от марта 51-го до марта 52-го.

Хотя времени, свободного от работы, было мало, Саня успевал всё же и читать не так уж мало. Когда спустя два года подвёл итоги, то оказалось, что он прочёл «стихи Баратынского, прозу Герцена, „Северное сияние“ Марич, „Лунный камень“ Коллинза, „Обрыв“, „Обломов“, немного Чехова, Островского пяток пьес, чуть-чуть Щедрина». Да ещё каждодневно читал своего любимого Даля.