Дело кремлевских врачей: как готовилось убийство Сталина - Сигизмунд Сигизмундович Миронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На вопрос следователя Елисеева, почему Федоров, зная, что у Жданова был инфаркт, дал противоположное заключение, патологоанатом ответил, что к нему обратился начальник Лечсануправления Кремля Егоров: «Я бы хотел попросить вас при перечислении болезней, обнаруженных у пациента, инфаркт миокарда не упоминать. Иначе нам пришьют все ошибки в диагностике, лечении и так далее. А дело все равно не поправишь. Смерть — явление необратимое».
Припертые «выводами» комиссии Лукомского, они вынуждены были признаться, что не определили у Жданова инфаркт, лечили его неправильно, а заключение патологоанатома подделано, чтобы скрыть неправильность лечения. Но ведь даже сейчас никто не может гарантировать, что у Жданова не был особый инфаркт, который трудно диагностировать на ЭКГ и об этом очень четко сказала Карпай.
Комиссия Незлина изучала документы без объявления имени больного и нашла, что, будто бы ЭКГ расшифрованы неправильно. Ну и что? В то время метод ЭКГ был новым, да и не застрахован никто от ошибки. Самое интересное, что все не так однозначно. В Интернете я нашёл сообщение, что будто бы ретроспективный анализ кардиограмм, проведенный профессором В.Е. Незлиным в те же годы, подтвердил диагноз Тимашук.
В своем заявлении Тимашук тоже пишет, что В. Незлин, также как и она сама, нашел на электрокардиограммах Жданова свидетельства об инфаркте миокарда. С другой стороны, по словам же сына Этингера, В. Незлин, один из лучших специалистов по электрокардиографии и блестящий диагност, будто бы всегда утверждал, что на электрокардиограммах, сделанных незадолго до смерти Жданова, он не находил признаков свежего инфаркта. Таким же было и заключение Карпай.
Вроде бы группа экспертов в условиях строжайшей секретности, но в группе была Тимашук. Скорее всего, Тимашук как секретный агент была назначена в комиссию по представлению своего шефа Суранова. Были секретно допрошены Русаков, заведующий Мосгорздравотделом, и врач Приданников, присутствовавшие при вскрытии тела Щербакова. Комиссия сделала вывод, что смерть случилась от инфаркта, лекарства назначались неправильно и ни в коем случае нельзя было позволять Щербакову ехать в Москву на празднование для Победы.
Тем не менее, в отчете о проверке работы Лечебно-санитарного управления Кремля было указано: «При изучении материалов на медицинских работников Лечсанупра вскрылась большая засоренность кадров этого ответственного лечебного учреждения лицами, не внушающими политического доверия по своим связям с антисоветскими элементами и прошлой враждебной деятельности».
В результате такого медико-политического чекистского исследования был сделан вывод, что там (в Лечсанупре) «…не создавались необходимые условия для надежного лечения больных, не было обеспечено добросовестное лечение и необходимый уход… за… руководителями зарубежных компартий и стран народной демократии, в том числе за товарищами Токуда, Торезом и Димитровым».
Прекрасно! Допустим, что действительно выявлен заговор против партии и государства. Казалось бы карты в руки и бегом. Но нет, дело врачей почему-то было положено в долгий ящик. Почему? Видимо потому, что ещё не был отстранен Власик. Поэтому дело врачей снова замораживают с помощью Мингрельского дела и дела Варфоломеева. Не есть ли это следы нашего «провидения»?
Пока Сталин отдыхал в Абхазии шесть месяцев (конец 1951 г. — начало 1952 г.), разработка «дела врачей» практически не велась. Сталин, вернувшись в Москву в феврале 1952 года, появился вновь в своем кремлевском кабинете 12 февраля. По опубликованным в 90-е годы журналам посетителей кремлевского кабинета Сталина можно установить, что в этот день Сталин вызвал к 22 часам вечера «семерку» Политбюро и заместителя министра авиации Петра Дементьева. К 22.10 в кабинет Сталина вошли Игнатьев и Рюмин и покинули этот кабинет в 23.05. Члены Политбюро заседали у Сталина еще десять минут. Приписываемые Сталину гнев и угрозы, которые он высказал именно на этой встрече будто бы «в припадке злобной подозрительности», не очень достоверны. В течение четырех месяцев после этой встречи Игнатьева и Рюмина со Сталиным никаких новых следственных инициатив не было. Не было и новых арестов.
В последующий месяц Сталин приезжал в Кремль только два раза, 15 и 22 февраля, и на очень короткое время. 15 февраля он беседовал с членами «семерки» всего десять минут, 22 февраля вызывал лишь Маленкова и Булганина на полчаса. После этого Сталин не появлялся в Кремле до 15 марта. Сталин, как казалось, отошел от решения текущих проблем. За весь март 1952 года ему поступил лишь один рапорт от МВД СССР, причем второстепенный. Если учесть, что в прошлом Сталин, как правило, получал из МВД по 30–40 рапортов в месяц, можно заключить, что он по каким-то причинам дал в МВД директиву — прекратить отправку ему докладных о текущих событиях. МВД СССР прекратило также отправку Сталину докладных о рассмотрении Особым Совещанием при МВД СССР следственных дел.
Однако после того, как Власик в конце апреля 1952 гг. (см. ниже) был удален от Сталина, ход «дела врачей» резко ускорился. Первыми арестованными врачами, с которых начало разворачиваться следствие, инициированное постановлением ЦК, были Г.И. Майоров, А.Н. Федоров и А.А. Брусалов, который был начальником Лечсанупра до 1947 года. В Интернете я нашел сообщение о том, что на самом деле лечащим врачом Щербакова был некто Ланг (он тоже умрет во время следствия) Рыжиков же был заместителем директора санатория «Барвиха». Ланга арестовали после Рыжикова. Всех их обвинили в том, что они — «…не использовали возможности сердечной терапии, неправильно применяли сильнодействующие средства, как морфий, пантопин, симпатол и различные снотворные и «злонамеренно разрешили» вставать с постели».
Затем настал черед Рыжикова, которого начали основательно прессовать. Во время следствия допросы Рыжикова затягивались далеко за полночь. Например, 5 марта 1952 г. Рыжикова допрашивали с 13–10 до 16–45 и с 21–30 до 1-45. Один допрос состоялся с 22–30 до 6-45. Это был способ давления. После таких воздействий 26 июня 1952 г. Рыжиков сознался, что способствовал террористу Этингеру в осуществлении вражеских акций, но сам лично он не хотел укоротить жизнь Щербакова. При этом Рыжиков большую часть вины за смерть Щербакова возложил на Ланга и Этингера. Оба они уже умерли. Первый умер сам, второй в тюрьме (см. ниже). В сентябре 1952 г. следователем Гаркушей были вскрыты факты фальсификации в протоколах допроса Рыжикова Это было доложено Рюмину, который, однако, сказал, что ситуация не является очень уж необычной. Правда, потом Гаркуша был выгнан из МГБ с партийным выговором.
Самое интересное,
