ТалисМальчик - Диана Ибрагимова

Татьяна клеила плитку в кухне, застелив всё старыми газетами. В школе Алевтина славилась своими сочинениями, а в университете – эссе. Ей даже прочили журналистское будущее. Но девочка знала изначально, что в журналистике ей не место. Сейчас Алевтина взяла одну из газет, обратив внимание на фото и заголовок, просмотрела статью, затем ещё раз, и вдруг начала записывать в тетрадь с аффирмациями совсем не то.

Плохой журналист

«Комсомольская правда» от 16 января 2008 года.

Просматриваю современные газеты и, когда столбняк от ужаса отпускает, остаётся одна чёткая мысль: если бы я когда-либо подалась в журналистику, из меня вышел бы плохой журналист, скандальный и неправильный.

Современная «правильная» журналистика ставит своей целью показать людям жизнь без цензуры, без прикрас, во всём её ужасе и убожестве, но – через непроницаемую ширму или портьеру. Эта портьера может быть однотонной, без изысков, а может быть и узорами невиданными расписана – неважно. Главное условие – она должна быть непроницаемой. А как же тогда сквозь неё жизнь показывать? Да элементарно! Для этого существуют специальные техники, которым, видимо, на журфаках обучают. И постигают прилежные студенты искусство демонстрации жизни через покрывало. Умеют там дырочку провертеть, чтоб одним глазком можно было взглянуть, здесь протрут холстинку почти насквозь, до полупрозрачности, а тут уголочек приподнимут – заглядывайте, коль разглядите что. Долго учатся хорошие журналисты таким фокусам, лет пять. Я бы так не смогла. Я бы холстину-то сорвала враз и уничтожила тут же, а то вдруг кто захочет её обратно прицепить и самое страшное припрятать? Вот поэтому я плохой журналист, неправильный.

Прочла тут один материал о том, как покинутый любовник зарезал ребёнка своей бывшей любовницы прямо в детском саду.

(Уж, простите, автор статьи, оказались вы под прицелом, хотя худшие редко под обстрел попадают).

Да, конечно, образ убийцы, который ударил ножом шестилетнюю девочку двадцать шесть раз, прорисован до омерзения тщательно. И жалкая его внешность недоросля-деграданта, и убогие оправдания, которые он «лепил» с видом запуганной жертвы, который «в клетке выглядел грязным, забитым гадким утёнком на фоне своей семьи» (следуя логике «Гадкого утёнка», убийца-деградант вот-вот должен был превратиться в прекрасного лебедя. Автор статьи, видимо, хотел проэксплуатировать другой образ – паршивой овцы, да сказку с притчей перепутал).

На скамье подсудимых сидел тщедушный тонкоголосый «обычный пацан», который не произнёс ни одной связной фразы и «в свои тридцать с небольшим он выглядел как восьмиклассник, которого собирались исключить из школы». Безработный ПТУшник, который якшался только с подростками, носил всегда с собой нож в кармане, устраивал истерики и безумные сцены ревности с угрозами всех зарезать – и любовницу, и её мать, и её дочь. «Он спокойный мальчик, если его не трогать», − сообщила мать убийцы. И вот этого «невзрачного человечишку, не обласканного женским вниманием», пригрела «сногсшибательная кокетка со своей русской красотой», которая даже в суд пришла «в стильных сапогах на шпильках, запястья и шея – в золоте. Рослая и стройная, она выглядела прямо-таки моделью рядом с тщедушным корейцем».

Автор статьи открыто симпатизирует потерпевшей продавщице Анне, которая к интервью не забыла выкрасить волосы в красный, нанести индейский макияж и декольтироваться до пупа. Симпатизирует внешности, сочувствует горю хороших людей – всё, как должен делать хороший журналист. Ведь Анна этого передоросля просто пожалела с высоты своей «русской» красоты и души, а в день гибели дочери даже порывалась написать заявление в прокуратуре на неадекватного сожителя. Но следователи – ай-яй-яй! плохие дяди-тёти! – посоветовали выключить мобильник, мол, перебесится.

Значит, супермен этот устраивал сцены ревности, угрожал ножом, избивал, а несчастная мамаша думала, что «это обычная истерика». Может, отдельными, особо загадочными задворками души такое поведение и называется «обычной истерикой», но на самом деле это даже не звоночки были, а сирена, однозначно сигнализирующая о неадекватности. В общем, хороший журналист (он же в центральном издании работает, не где-либо, значит, хороший) свою работу выполнил: съездил в командировку на Предальний Восток, привёз историю красавицы и чудовища, которое лишило молодую женщину самого дорогого.

Так это и выглядит, но только сквозь дырочку в холстине, которую проковырял для обывателя журналист своим любопытствующим носом. И эффект от статьи банально-закономерный: все жалеют погибшую малышку, сочувствуют несчастной матери и содрогаются при виде садиста в клетке. Кстати, фото загубленной девочки заретушировано, а вот мамаша – во всей своей вульгарной «красоте» и «в декольте». К чему бы это?

А если всё-таки убрать холстину, портьеру, ширму – что там отделяет праздно читающего филистера от настоящей жизни? Тогда всё будет выглядеть совершенно по-другому. И срок за убийство ребёнка нужно давать не только убийце, но и матери за соучастие. Не буду представлять себе возмущение читателя, оно наверняка выразится в нелицеприятных формах, просто поясню, пока обыватель багровеет от праведного гнева. Покажу, как эту историю видит Вселенная, а не влюбчивый журналист.

Депрессивная барышня после развода, с приданым в виде дочери, возвращается в родной городок. Здесь она толком не знает, куда себя деть, и нет чтобы выждать, переключиться на ребёнка и работу, сделать шажок вперёд, она «жалеет» неуравновешенного передоросля: «А тут какой-никакой мужчина нарисовался» Правильно! Ей ведь нужно снова почувствовать себя женщиной. Дамочка! Женщиной бывают только рядом с мужчиной, а не с каким-никаким. Пригретый «какой-никакой» угрожает, бьёт, кидается с ножом – ну, вы знаете, обычная истерика у человека, с кем не бывает. В общем, красна курица сама убила свою дочь, пустив в свою жизнь (и в жизнь ребёнка) убогого садиста. И вот если бы её осудили, хотя бы условно, за создание этой трагической ситуации, и не сочувствием укутали, а презрением общественным окатили, тогда другая такая же курица сто раз бы подумала, прежде чем вводить в свою семью жестокое убожество. Глядишь, и сама бы шажок вперёд сделала. А так – дети платят жизнью за никчёмность собственных родительниц. Родители едят кислые плоды, а у детей оскомина.

Но так бы раскрыл историю плохой журналист. Поэтому я и не в журналистике.

Остановившись, Алевтина перечитала несколько исписанных страниц. Ого-го! Разошлась! Что это было? Что это меня прорвало? И неужели такие журналисты работают теперь в «Комсомольской правде»? Папа говорил, что раньше «Комсомолка» была хорошим изданием. Верится с трудом.

Сегодня облака ещё красивее. С каждым днём всё лучше.

Надо на гору сходить, думала Алевтина, возвращаясь с пляжа ближе к вечеру. Набережную уже всю изгуляла, примелькалась там всем, а вот на горе ещё не была. Как это я её без внимания оставила? Ведь в детстве вдоль и поперёк излазила, и не один раз. Каждый год находилась какая-нибудь очень весомая причина погулять там по всем улочкам-переулочкам и покрасоваться в московских нарядах, вроде им с Дашкой мало было «первого этажа» приморской части города.

Хозяйка рассказывала, что раньше, до обмена, у неё была квартира в одной из многоэтажек на холме, что высятся за собором. И летом в них пекло. Абсолютный ад. От солнца палящего никуда не скроешься – почти весь день жжёт немилосердно. Так что теперь женщина очень довольна тем, что живёт в своём доме и обладает тенистым – не садом, нет, но хотя бы двором.

Алевтина подняла голову. Даже сейчас, на исходе дня, многоэтажки отливали ярко-жёлтым. Эти дома действительно принимали на себя основной солнечный удар. Всем остальным, что за ними, было уже гораздо легче. Солнечный удар. Эх, Солнышко, Солнышко!

Компания отвязных тинов замельтешила на тротуаре и отвлекла от размышлений.

Одна увесистая девица с изумрудными тенями, вся в чёрном с головы до пят, несётся с воплями за другой:

– Куда! С…! Б…! С пивом!! Отдай!!!

Тени должны сделать глаза огромными и загадочными, тогда как чёрная футболка и леггинсы просто обязаны скрыть тридцать лишних кило. А маты и пивной алкоголизм непременно взвинтят до небес её рейтинг в компании.

Ей пятнадцать, а она уже законченная бабища. Везёт же таким. У них никаких проблем. А если какая и нарисуется, они её в чёрное укутают да поярче раскрасят – и всё! Им в зеркале проблема не видна.

Аля снова задумалась о своём, ещё не выболевшем.

Но зачем он это сделал? Для чего? Попользоваться московской штучкой? Удовлетворить детские фантазии? Ведь Домовёнок ничем не может быть лучше меня. Нет. Одним может. Она готова не только кормить, но и кушать его таким, какой он есть – со всеми его враками, гулянками, изменами (хотя нет, измену себе она пытается не допустить). Вот этим она лучше меня. И это важно. С ней можно совсем не напрягаться и при этом чувствовать себя нужным. Со мной так не выйдет. А как же все его благие намерения, которыми он устилал последние восемьдесят дней? Видимо, понял, что не сдюжит, не потянет. А может, он так привык к вранью в собственном исполнении, что не поверил и мне? Думал, я играю так же, как он? веселюсь? дурачусь? развлекаюсь? Дуралей великовозрастный! А может, и его приглашение родителей было враньём? Что, если так? Гад, от которого можно ожидать всего, что угодно. Талисмальчик из песка из кошачьего лотка.