Жаворонки ночью не поют - Идилля Дедусенко

– Все в санпропускник! – услышала она. – Сначала в санпропускник!

Няни и воспитательницы, отмывая ребят, поражались, сколько грязи может впитать в себя человеческое тело. Дети безропотно отдали себя во власть взрослых – они были так слабы, что у них хватало сил только на то, чтобы удержаться на скамейке. Зойка смотрела, как на девочек надевают чистые цветастые платья, и не знала, что ей делать со своим. Оно превратилось в клочья и было так грязно, что просто немыслимо надеть его снова.

– Возьми мой сарафан, он совсем новый и тебе подойдёт, – сказала одна из воспитательниц и как-то странно задержала на Зойке свой взгляд.

Зойка улыбнулась смущённо в знак благодарности и, накинув сарафан, машинально стала впереди ребят. Строем они вошли в столовую.

Первое, что увидели на столах, были белые скатерти, а на них – белый хлеб. Горы хлеба! Аппетитные кусочки высились на стеклянных вазах, как чудо из прошлой жизни. Ещё не дождавшись супа, все моментально проглотили по кусочку хлеба и потянулись за следующим. Но тут вошел врач.

– Убрать хлеб, – приказал он. – Оставить только по одному ломтику.

Дети устремили на него испуганные глаза.

– Вы будете есть через каждые два часа понемногу, – успокоил их врач. – Так надо, чтобы вы не заболели.

Ребята молча принялись за бульон, который принесли в пиалах, но Зойка видела, что они плохо понимают врача и наедятся ещё не скоро. Чёрный туман, охватывавший её час назад, немного рассеялся, но весь организм был в напряжении, будто внутри кто-то натянул до отказа сотни тонких металлических струн.

Перед сном Зойка пошла по палатам. Дети лежали на чистых постелях, и сами чистые и просветлённые до неузнаваемости.

Вот и кончился этот немыслимый переход. Все целы. Все живы. Она выполнила своё самое важное поручение. Только почему же нет радости на душе? Почему такая тяжесть сковывает тело? И почему так странно смотрят на неё дети? Ещё несколько часов назад они были едва живы и, наверное, потому не могли видеть того, что видят сейчас. Но что они такое видят, что неизвестно ей самой?

Зойка вспомнила, что уже два месяца не смотрела на себя в зеркало. Наверное, так почернела от солнца, что и узнать невозможно. Это неважно, зато все живы. Она довела их до места. Теперь всё будет хорошо.

А что будет с ней самой? Куда ей деваться? Вот он, тот вопрос, который подспудно давил тяжестью. Если её не оставят здесь хотя бы уборщицей, как она будет жить без этих детей?

Бесформенные тёмные пятна снова поплыли перед глазами. «Дождусь вместе с ними, когда можно будет вернуться домой, вместе и вернёмся», – подумала Зойка, стараясь усилием воли разорвать чёрную завесу и унять дрожь.

Она медленно шла по коридору, надеясь, что движение поможет ей удержаться, не свалиться в «бездну». Навстречу ей, слегка пошатываясь, шла не то девочка, не то старушка, сразу и не разберёшь. Как видно, кто-то из местных. Она была черна и согнута, как засохший стручок акации. Пёстрый сарафан болтался на тонкой фигурке, длинные волосы спускались на плечи. Зойка подошла к ней уже совсем близко и увидела расширенные, словно удивлённые глаза с огромными зрачками, пристально глядящие в одну точку: на неё, на Зойку.

Это лицо было ей чем-то знакомо. Зойка остановилась, напрягая мозг, пыталась вспомнить, где могла его видеть. Пожалуй, это не старушка, а девочка. Она тоже остановилась. Но почему у неё такие странные глаза и белые волосы? Ах, вот что, это седина. Три широкие пряди охватывают почти всю голову. Так всё же – старушка. Но что это с головой? Она сейчас разорвётся на части. Опять в висках застрекотали сотни цикад.

Зойка подняла руки к вискам, сжала голову, и та, в пёстром сарафане, сделала то же самое! Зойка приподняла руками волосы, всматриваясь в такое мучительно знакомое лицо, и вдруг поняла: зеркало! Она видит себя в зеркале. Се-бя? Безмерный ужас охватил её.

– Нет, нет, – прошептала она, качая головой, и зеркало тотчас отразило и этот ужас, и покачивание головы, и странный взгляд.

– Не-е-т! – закричала Зойка. – Нет! Нет! Нет!

Возвращение

Она увидела рыжие солнечные блики на белой стене и поняла, что наступило утро: было всё время темно, а теперь светло. Над ней склонилась аккуратная головка в белой шапочке.

– Как самочувствие? – и улыбка озарила миловидное лицо.

Зойка пристально смотрела на девушку, вспоминая, кто она.

– Степан Егорович, – позвала девушка. – Больная проснулась.

«Больная? – удивлённо подумала Зойка. – Это обо мне?» Степан Егорович тотчас явился. Он был большой и добродушный. Зойка смотрела на него несколько секунд, а потом отчётливо вспомнила, что уже видела и его, и девушку. Вот только где? Да, наверное, здесь же, раз она в больнице. Кто они такие? В белых халатах и улыбаются. А-а-а, врачи, ведь она лежит в больнице. В больнице?

Зойка всё ещё недоумевала, когда Степан Егорович, улыбаясь, не проговорил, а почти пропел с украинским акцентом:

– Добрэнького утрэчка! А то совсем заспалась дивчина. Как самочувствие?

– Хорошо, – неуверенно ответила Зойка.

– И сам вижу, что хорошо, но бегать еще рано. Посидеть немного в кровати можно, а вставать – ни-ни!

Похлопав ободряюще Зойку по руке, доктор вышел. Зойка пыталась понять, что с ней произошло, но не могла толком ничего вспомнить. Память только сохранила постоянное ощущение страшной тяжести и такую темноту вокруг, в которой ничего нельзя было рассмотреть. Сегодня впервые пришло ощущение покоя, и Зойка стала припоминать, что до больницы у неё была какая-то жизнь, и в этой жизни были другие люди. Но какие? Она прикрыла глаза, вспоминая. Сначала ей не удавалось вспомнить ничего, но потом почему-то представились рельсы. Длинные, бесконечные рельсы, затем – море и тонкие детские ручонки, протягивающие ей маленькую жестяную баночку, полную воды. Зачем? Она совсем не хочет пить. Зачем ей принесли воду, да ещё в проржавевшей баночке? И кто принёс? Детские руки… Дети, дети… Дети! У неё были дети! Много детей! Где дети? Эта отчетливая мысль молнией пронизала Зойкино сознание, и она почти крикнула:

– Где дети?

Медсестра удивлённо повернулась к Зойке, но моментально справилась с удивлением и мягко ответила:

– В детском доме. Разве ты не помнишь?

Грянул оркестр, затарахтели моторные лодки, и на столах появились горы белого хлеба… Да, да, она вспомнила. Она привела детей к людям. Они все живы и здоровы. Значит, где-то здесь, рядом с ней, и она может их увидеть.

– Ко мне никто не приходил? – с надеждой спросила Зойка.

– Приходили, – успокаивающе ответила медсестра, – часто приходили. Ребята из детдома.

– А почему я никого не видела? Их не пустили?

– Как же можно было пустить? В изолятор никого не пускают. Да и смысла не было. Ты же почти всё время, – медсестра поискала слово и, явно чего-то не договаривая, сказала: – Без сознания всё время… И ногу чуть не отрезали, рана такая запущенная. Да Степан Егорович отстоял.

Зойка судорожно ощупала ноги – обе на месте. Медсестра улыбнулась:

– Считай, что счастливо отделалась. Ещё месяца два, и выпишут.

– А сколько я здесь?

– Четыре месяца.

– Четыре? – Зойка обдумывала следующий вопрос, с удивлением глядя на медсестру. – И… всё время без сознания?

Медсестра ответила, стараясь не смотреть на Зойку:

– Иногда приходила в себя, но так кричала и вскакивала, что всё равно бы никого не узнала. Приходилось делать укол. В общем, тяжёлая была, а сейчас ничего, на поправку пойдёшь.

Зойка задумалась: интересно, как там дети без неё? Приходили. Значит, помнят её, беспокоятся.

– А теперь, когда придут, пустите их, пожалуйста, – попросила Зойка, – уже можно.

Медсестра помолчала, словно обдумывая, сказать или не сказать, и, наконец, решилась:

– Они не придут. Их подкормили, подлечили и отправили дальше. У вас направление-то было в Фергану. А здесь теперь другие.

– Не может быть…

Зойка почувствовала, как сильно дрожат у неё губы.

– Они приходили попрощаться, да пустить было нельзя, – вздохнула медсестра.

Зойка откинулась на подушку. Она почувствовала себя беспредельно обездоленной, осиротевшей. Пройти самое страшное вместе и вот так неожиданно разлучиться. А может, так и должно быть? Она им теперь не нужна. Есть другие люди, которые вырастят их и выпустят в самостоятельную жизнь. А у неё своя дорога. Рано или поздно всё равно пришлось бы расстаться. Таков закон жизни: птицы улетают из гнезда, когда у них окрепнут крылья.

Зойка подумала о доме. Как давно она ничего о нём не знает! Что с мамой, Юркой, бабушкой? И вдруг так захотелось туда, на их тихую зеленую улицу. Но когда ещё освободят их город! Это зависит от того, каковы наши успехи на фронте.

– Как дела на фронте? – спросила Зойка медсестру.

– На фронте? – удивилась та.