Слепой. Кровь сталкера - Андрей Воронин

– А мы сейчас в эти капканы не попадемся? – спросил Слепой, не скрывая иронии.

– Со мной не попадемся, – кивнул Потапчук.

Свернув с шоссе на проселочную дорогу, водитель наконец затормозил у вторых по улице ворот с видеонаблюдением. Забор был не очень высокий, но по всему периметру была натянута колючая проволока, и, было похоже, по ней даже был пропущен ток.

На их звонок Кац отозвался сразу. Он, очевидно, разглядел на экране не только Потапчука, но и его спутника, потому что, поздоровавшись, строго спросил:

– Кто это с вами, Федор Филиппович? Вас впущу, его нет.

– Михал Сергеич, – сказал Потапчук как можно спокойнее. – Этот человек со мной. Дело государственной важности.

– У вас все дела государственной важности! – проворчал Кац. – И не рассчитывайте, что я что-то буду для вас делать. У меня нет ни секунды времени.

– Михал Сергеич, я вас очень прошу, помогите. Без вас нам никто не поможет, – проговорил Потапчук и, тяжело вздохнув, добавил: – Вы же последний из могикан.

Слепой знал, что опытные фотографы, тем более такого уровня, как этот Кац, отличные физиономисты. Поэтому ничего не говорил, а просто смотрел в камеру, чтобы хозяин мог его хорошо рассмотреть.

– Ну, вроде как этот твой товарищ выглядит честным человеком, – наконец заключил Кац, но предупредил: – О деле своем вы мне расскажете, а я прикину, кто вам сможет помочь. Сам не возьмусь, сразу предупреждаю. И не просите.

Генерал Потапчук только сказал:

– Понял.

– Ну, понял так понял, – удовлетворенно заметил Кац и добавил: – Входите.

Как только Потапчук и Слепой оказались во дворе, откуда-то слева раздался заливистый собачий лай. В затянутом сеткой вольере бегала, нарезая круги, здоровенная овчарка.

– Цыц, Маруся! Свои! – резко цыкнул на нее старичок Кац и тут же повис и подтянулся пару раз на перекладине.

Кроме перекладины, во дворе стояли детские качели, железная горизонтальная лестница-сетка, по которой так любят лазить дети, и даже барабан, на котором дети бегают. Было похоже, что старичок перевез к себе детскую площадку из какого-то московского двора. Не хватало разве что песочницы. Потапчук и Слепой только выразительно переглянулись.

Отперев железную дверь в дом, Кац опять повис на прибитой между стенами в коридоре перекладине, затем побоксировал свисающую с потолка боксерскую грушу и только потом зажег свет и пригласил войти.

– Советую вам тоже каждому сделать по паре ударов, – предложил Кац и опустился на четвереньки.

Чтобы пройти дальше, нужно было пролезть под вбитыми в пол железными полукружьями. Встав за ними с пола, Кац заметил:

– Я только так спортивную форму и здоровье поддерживаю. Движенье – жизнь, – добавил он и, очевидно посчитав, что Потапчук недостаточно полно представил его новому человеку, поспешил повысить свой рейтинг: – Я, знаете ли, так много пережил, так много повидал, что, если бы не спорт, давно бы протянул ноги. Ведь в общем-то фотография требует усидчивости. Или в кустах сидишь в ожидании нужного кадра, или в лаборатории. Теперь вот в архиве…

– А мне всегда казалось, что репортера ноги кормят, – заметил Слепой.

– О молодой человек! Ноги кормят только неопытных. Настоящий репортер просчитывает все возможные кадры заранее, а если он их не получает, то потом доделывает в лаборатории. Да что говорить, ведь французский физик Жозеф Ньепс, который сделал в 1826 году первую фотографию, провел съемку из окна собственного дома. А первая фотография живого человека была сделана лишь в 1838 году.

Комната, куда не только Слепому, но и генералу Потапчуку в прямом смысле пришлось вползти, скорее напоминала спортивный зал. С одной стороны у стены была прибита шведская стенка, а со второй – баскетбольное кольцо. На второй этаж вела довольно крутая лестница. Правда, генерал Потапчук знал, что Кац давно туда не поднимается. Верхняя комната с небольшим чердачным окном была чем-то вроде чулана, где лежали старые подшивки газет и журналов. Но при необходимости там мог заночевать кто-то из гостей. Где именно в доме располагались сейфы, в которых хранились архивные пленки и фотографии, не знал никто, даже генерал Потапчук. Посреди комнаты, в которой они сейчас находились, стоял теннисный стол. А на стене в рамочках висели удивительно красивые черно-белые фотографии. В основном изображения женщин и девушек с какими-то особенными живыми, зовущими взглядами и улыбками.

– Вы, я смотрю, фанат черно-белого фото, – заметил Слепой.

– О, черно-белое фото – это особая стихия… – вздохнул хозяин. – Первую цветную фотографию сделали в 1907 году, через сорок лет американец Эдвин Ленд изобрел поляроид. А через два года после полета Гагарина уже были камеры для цветных фотографий, сейчас вообще все переходят на, как вы выражаетесь, цифру, но и до сих пор мастерское черно-белое фото ценится очень, очень дорого. Поверьте мне, эти вот мои висящие сейчас на стенах фотографии после моей смерти будут продаваться на аукционах. И знатоки будут платить за них не меньше, чем за шедевры живописи. Ведь тут важно не только, как сфотографировано, но и как отпечатано…

– Да, как быстро бежит время, – включился в разговор Потапчук. – Некоторые наши молодые сотрудники, представьте, даже не знают, что такое кодак.

– А вы сами-то знаете, что такое кодак? – лукаво подмигнув, спросил Кац.

– Как что, пленка такая была… – пожал плечами генерал Потапчук.

– А вы что думаете, молодой человек? – обратился Кац к Слепому.

– Фотоаппараты такие были… – улыбнулся он.

– Ну вот, а еще в такой организации работаете! – покачал головой Кац. – Слово «кодак» ровным счетом ничего не значит. Просто Джорджу Истману, который в 1884 году изобрел гибкую фотопленку, понравилось его звучание. Именно после изобретения гибкой пленки стало возможным производить легкие фотоаппараты. В 1888 году компания «Кодак» начала продавать первые фотоаппараты под лозунгом «Вы нажимаете кнопку, мы делаем все остальное!». Правда, до 1900 года пленку, в которой было 100 кадров, нужно было для обработки возвращать вместе с фотоаппаратом на фабрику. А в начале прошлого века наконец появился фотоаппарат Брауни, из которого пленку можно было вынимать и отдавать в обработку.

– Он, наверное, стоил миллион долларов… – покачал головой генерал Потапчук.

– Ерунда! Ничего подобного! – махнул рукой Кац, доставая с полки теннисные ракетки и шарики. – Первый фотоаппарат стоил всего один доллар.

Он взял ракетку и, подбросив шарик, мастерски ударил им о теннисный стол и поймал, когда он отбился от стенки.

– Когда-то в юности я любил настольный теннис гораздо сильней, чем большой, – заметил Кац и добавил: – У нас во дворе стол теннисный стоял, но все играли по парам, а я все ждал своей очереди. Таких, как я, немало было. И тогда я решил, что, как только у меня появятся деньги, обязательно куплю себе теннисный стол. Личный теннисный стол. Только вот мне теперь играть не с кем. Может, сыграем партиечку? – взглянув на Слепого, предложил он.

– Почему бы и нет, – пожал плечами Слепой.

Он отлично понимал, что пожилому человеку, как ребенку, нужно потакать во всем. Ему приходилось иметь дело с разными стариками. С кем-то просто необходимо было выпить, других достаточно было выслушать. Этот любит играть в теннис.

– Как-нибудь в другой раз, Михал Сергеич, – остановил его Потапчук. – Теперь мы очень спешим. Очень важное, государственной важности задание.

– Я тоже люблю теннис, – поспешил добавить Слепой. – И обязательно приеду, и мы с вами поиграем.

– Но теперь, Михал Сергеич, у нас правда нет ни минуты! – добавил Потапчук.

– Жаль, жаль… – вздохнул Кац. – Мне с годами, знаете ли, все труднее поддерживать спортивную форму. Видите, на каждом шагу поставил спортивные снаряды, каждый день делаю пробежку вокруг дома и обливаюсь холодной водой, но все равно годы берут свое. Старею… старею не по дням, а по часам. Не хватает, знаете ли, общения. А чужих людей в дом не впустишь, – вздохнул Кац и, будто бы наконец опомнившись, вполне деловым тоном спросил: – Так что у вас ко мне?

– У меня есть очень важная пленка, черно-белая, ее нужно срочно восстановить и отпечатать, – сказал Слепой.

– Что там, на той пленке? – деловито спросил Кац.

– Предполагаю, карта, – сказал Слепой, доставая из кармана завернутый в папиросную бумагу кадр.

Кац взял пленку и проворчал:

– И всем нужно срочно. Обязательно всем нужно срочно. А то, что бедный Кац уже давно не работает срочно, никто об этом не думает. Никто не думает о том, что и Кац может стареть…

С этими словами он направился к двери, которая вела в другую комнату. Прежде чем войти, он повернулся и строго сказал:

– Ко мне не входить! И ничего не трогать. Сядьте на диван и сидите. Хотя, – добавил он, окинув комнату оценивающим взглядом, – если устанете сидеть, можете взять мячик и позабрасывать его в корзину. Или… – он вздохнул, – поиграть в теннис.