«Долгий XIX век» в истории Беларуси и Восточной Европы. Исследования по Новой и Новейшей истории - Коллектив авторов

пишет о том, что Витовт готовил в свои преемники сына маркграфа бранденбургского[497], в будущем курфюрста Фридриха II (1413–1471 гг.), получившего прозвище «Железный зуб». Фридрих с 8-летнего возраста был обручен с Ядвигой, дочерью Ягайло. Десять лет прожил в Польше. После внезапной смерти невесты Фридрих предался меланхолии и даже отказался от предложенного ему польского престола.

Еще один сюжет вызывает исследовательский интерес. Адам Киркор отметил, что неудачная коронация Витовта в Троках (1430 г.) сопровождалась рядом знамений и преданий, например, вода в Трокском озере приобрела красный оттенок. Там же появилось чудовище, пожиравшее людей. Под Смоленском люди якобы видели железного волка, а в Бресте случилось землетрясение[498].

Автор обратил внимание на особенность истории Великого Княжества Литовского – влияние на великих князей их жен, «доходившей почти до слабости»[499]. Это проявилось в решении Гедимина о передаче престола Явнуту, Ольгерда – Ягайло. А.К. Киркор дал нелестную оценку будущему польскому королю, назвав его легкомысленным, ленивым и подозрительным.

Историю Литовского Полесья, по сути ВКЛ, автор завершает, следуя традиции польской историографии, 1569 годом. Он пишет о «политической смерти» государства. Конец самостоятельной истории Белорусского Полесья Киркор определил княжением Казимира IV Ягеллона (1440–1492 гг.). Ко второй половине XV века в результате централизаторской политики князей этот регион окончательно вошел в состав Литовско-Русского государства и стал частью «общей истории Литвы и Руси»[500].

Период Речи Посполитой для Адама Киркора – польский. Он отметил, что с 1569 по 1795 гг. литовские и белорусские земли пережили «ряд бедствий и нравственных насилований, доведших до нравственного растления и затем падения»[501]. Польский период представлен в тексте «Живописной России» менее подробно, чем период Великого Княжества Литовского.

Адам Киркор выделил ряд основных моментов этой эпохи: нежелание «литовско-русских чинов» осуществлять межгосударственную унию; веротерпимость Сигизмунда II Августа; стремление иезуитов «окатоличить массы народа»; моровую язву и голод 1588, 1659, 1710 гг.; пожары 1610, 1655, 1715 гг.; войны с русским царем Алексеем Михайловичем и со шведским королем Карлом XII; борьбу между магнатскими родами ВКЛ в XVII–XVIII вв.[502].

Анализируя историю Белорусского Полесья, автор отдельно затронул проблему Брестской церковной унии и положения греко-католической церкви. Он отметил противоречия между католическим и униатским духовенством, между базилианами и сельским униатским духовенством. Именно церковная уния, по его мнению, «вызвала протест в южных областях», т. е. казацко-крестьянскую войну середины XVII в., породила народные восстания в Слуцке, Быхове, Могилеве, Речице, Мозыре, Бобруйске[503].

Факт присоединения униатской церкви к православной в 1839 г. Адам Киркор назвал «знаменательным»[504]. Очевидно, что автор имел возможность ознакомиться с работами, посвященными Брестской церковной унии, например, Н.Н. Бантыш-Каменского, М.О. Кояловича, П.Н. Жуковича, принять и поддержать научные оценки российской историографии, данные этому феномену.

Современное для А.К. Киркора XIX столетие оценено им весьма противоречиво, возможно, под влиянием общественно-политических процессов, происходивших в белорусско-литовских губерниях Российской империи.

Пристальное внимание он сосредоточил на Отечественной войне 1812 г. Нашествие Наполеона автор сравнил с военными событиями 1654–1667 гг. и Северной войны 1700–1721 гг., указав на разорение белорусских земель войсками Алексея Трубецкого и Петра Великого. В тексте можно прочитать об арьергардных сражениях русской армии, предательстве дворянства и иезуитов, поверивших в обещание Наполеона, данное им в Витебске: «я устрою (здесь) Польшу», мародерах и фуражирах французской армии, голоде среди населения. Очень реалистично автор описал переправу «Великой армии» через Березину у деревни Студенка: «Ужасный вид представляла Студенка: деревня до основания сожжена, жители разогнаны, поля залиты кровью, устланы трупами, тяжело ранеными, издающими дикие звуки ропота, мольбы; мороз трескучий выколачивал душу из полуобнаженных тел. Вода в Березине поднялась до неимоверной высоты, потому что в воду сбрасывали людей, лошадей, экипажи и т. п.»[505]. При этом был задан риторический вопрос, не получивший ответа в истории: «Куда Чичагов дел имущество, награбленное в Несвиже?» [506]. А.К. Киркор продемонстрировал пророссийскую позицию, осудив переход польского дворянства на сторону Наполеона. При этом он приветствовал амнистию, объявленную Александром I в Манифесте от 12 декабря 1812 г., которая «предотвратила эмиграцию, всегда и везде столь пагубную для государства»[507].

Следуя официальной оценке, Адам Киркор назвал восстания 1830–1831 гг., 1863–1864 гг. «мятежами», инспирированными извне европейскими державами. По его мнению, «…тысячи убитых в сражениях, множество расстрелянных и повешенных, тысячи сосланных в каторгу и Сибирь, сожжение и опустошение многих селищ, выселение целых деревень, лишение жителей дворянского сословия, права приобретения имений, права государственной службы, ограничение числа воспитывающихся в военных учебных заведениях, приостановление введения благодетельных реформ, коими пользуются внутренние губернии, как напр. земства, гласного судопроизводства и пр. – вот грустные последствия увлечений п легкомысленной веры в заграничные подстрекательства»[508]. Биография Киркора свидетельствует, что его дворянский салон в Бильна еженедельно собирал прогрессивную местную интеллигенцию и играл важную роль в культурной жизни края. В литературоведении этот салон представлен как кружок польско-белорусских писателей и поэтов. В 1858 г. члены кружка под руководством Адама Киркора подготовили к приезду в Вильна императора Александра II сборник статей, стихов, получивший название «Виленский альбом» [509]. Патриотическая польская интеллигенция посчитала этот факт изменой и обрушилась с критикой на писателя и его сподвижников: «Известный польский публицист того времени, Юлиан Клячко, издал по этому случаю резкий памфлет «Odstępcy»; другой патриот, Корнелий Уейский, несколько позднее автор знаменитой революционной песни «Z dymem pożarów», написал не менее ожесточенное нападение, где карает Одынца, Игнатия Ходзьку, Николая Малиновского, Киркора и кстати Коротынского…»[510]. Впоследствии Киркор пытался в Петербурге издавать газету «Новое время», чтобы сблизить русскую и польскую интеллигенцию. Однако его не приняли ни демократические, ни консервативные слои столичного общества.

Конец жизни А.К. Киркора трагичен. Он умер в Кракове в полном одиночестве и глубокой бедности. Но его работы о Беларуси стали важным вкладом в развитие белорусоведения. Историческая концепция, представленная в «Живописной России» и др. работах А.К. Киркора, закрепляла в массовом сознании образованных кругов российского общества убеждение о самостоятельности белорусского народа, его праве на свое, отличное от других этносов, прошлое и свой особый язык. Приведенные им факты, оценка ряда событий впоследствии были приняты представителями как либерального течения российской историографии, так и белорусскими национально-ориентированными историками.

«Свои», «Другие», «Чужие»: взаимодействие и сосуществование

Свои «чужие» или чуждые «свои»: образ этнических меньшинств Беларуси в этнографической литературе XIX в.

С.А. Захаркевич

В XIX в. происходила институционализация белорусской этнографии, вызванная необходимостью объяснить своеобразие региона на западных рубежах империи. Еще в начале века в губернских газетах и приложениях к ним начали появляться сюжеты в формате околохудожественных рассказов об отдельных элементах белорусской