Не зарекайся.Опасное путешествие в Одессу - Сергей Протасов

«Вот это номер, — оторопев, подумал Алексей. — Как такое вообще может произойти? — по спине его бежали мурашки и волосы на голове, казалось, шевелились. Он был тут в Подмосковье, а где-то в далекой Белоруссии рушилась вся его жизнь. — Что они там сейчас делают? Упустят или спалятся, как быть тогда?»

Он постарался успокоиться. В принципе, ничего страшного не произойдет, даже если его братки упустят курьера. Лишь бы они не засветились. Просто все будет идти по сценарию Лысого и больше ничего, но не мог этот лох перехитрить и оторваться от него. Алексей не верил в совпадения и для него было очевидно, что смерть Ходи связана как-то с действиями курьера. Или он сам убил, во что невозможно было поверить, или это люди Лысого, или того, кто дает ему команды. Прокол мог быть только, если ребята наведут на Алексея или у них отберут телефон и обнаружат в нем его номер. Тогда конец. Хорошо еще, что симка куплена на подставное лицо.

«Делать нечего, надо идти до конца, — решил он. — Попробую еще вариант — перевести на кого-нибудь стрелки. Подстраховаться. Лучше позаботиться об этом сейчас. Ну, допустим их достанет Лысый…»

Алексей принялся просчитывать варианты ухода от ответственности перед братвой.

Вскоре Mitsubishi проехал указатель на Новую Гуту. Петр Иванович сверился с картой. Вот-вот должны были начаться пограничные посты. Предстоящая граница должна была сильно отличаться от той, что разделяет Россию и Белоруссию. Здесь придется подождать, и могут досматривать машину.

Как-то незаметно и не трудно Петр Иванович перешел черту навсегда отделившую его от собственного прошлого, от всего того, что он говорил и думал раньше. Убийство не вызвало в его душе раскаянья и мук совести. Права была Елена Викторовна, когда говорила о потенциальной жестокости, скрытой в этих плотно сжатых губах, которые превращались иной раз в нитку, в этих неподвижных холодных глазах. Иногда он действительно пугал ее, глядя остановившимся взглядом прямо в ее зрачки и в то же время не видя ее. Он объяснял это состоянием глубокой задумчивости, но Лена действительно боялась мужа в эти минуты, ощущая нечто нечеловеческое, сверхъестественное и злое. Вот и теперь его сознание как бы поделилось. Отныне два существа — жестокое и страшное и доброе и сентиментальное равноправно представляли организм по имени Басов. Жестокие люди часто оказываются сентиментальными, способными плакать от кино и книг и в тоже время беды живых людей оставляют их безучастными. Теоретическая до сего дня жестокость стала реальностью, а он этого не осознал. Он пытался вызвать в душе сожаление и страдание от содеянного, но они не приходили. Ему было все равно убил он или нет.

— Ну что, герой, — обратился сам к себе вслух Петр Иванович. — От оружия придется избавиться. Не дай Бог на границе найдут, а если не будут искать, то трястись всю дорогу — это не вариант.

Он притормозил возле остановки автобуса.

— Совместим приятное с полезным.

Пространство за бетонной постройкой было густо усеяно следами жизнедеятельности человека разумного. Добавив в натюрморт немного от себя, он закурил и огляделся. Лес вокруг как будто вымер, даже комары не подлетали к этому месту. Петр Иванович наклонился и, жалея о выброшенных перчатках, выдвинул одну из пластин в основании остановки. В образовавшуюся полость он запихнул сверток с оружием и забил кусок бетона на место. Получилось хорошо, во-первых, вряд ли кто-нибудь захочет руками что-то трогать здесь, во-вторых, вроде не заметно, а в третьих, ремонт тут будут делать очень не скоро и может быть однажды сверток пригодится. Он хотел с облегчением закурить, но, спохватившись, вернулся в машину и тщательно протер руки влажной салфеткой.

Без пистолета стало гораздо спокойнее. Чувство самосохранения требовало избавиться от всего лишнего и компрометирующего. Он влез в автомобиль и поехал дальше, вспоминая в связи с пистолетом, как Леня Козловский однажды познакомил его с человеком, имеющим компромат на президента. История, больше походившая на сказку, показалась ему тогда просто смешной. Как анекдот. «Бывает же такое, — подумал он. — Хотя действительно — в жизни всякое бывает…»

Промучившись около часа, Елена Викторовна, все-таки придумала, как передать мужу номер дома, но как называется улица, на которой расположен дом она догадаться так и не смогла, и передавать пока было нечего. Лена включила телевизор и попыталась несколько минут посмотреть новости. С экрана бурно обсуждались махинации с ЕГЭ. «Вот тоже, — возмутилась она, — проблем больше в государстве нет, как только эти дурацкие экзамены». Она выключила телевизор и продолжила шифровать очередное сообщение. Опять ничего не выходило. Она скомкала листок с вариантами шифров и спустила его в унитаз. Где-то в трубе дренажный насос с шумом измельчил записку. Она совсем обессилила. Давала о себе знать бессонная ночь и необходимость постоянно решать сложнейшие задачи. Голова опять разболелась. Лена выбрала свободный угол со стороны входной двери, опустилась на колени и стала горячо молиться. Она никогда не знала стандартных молитв на разные случаи жизни, все произносимое рождалось у нее на ходу. Но молилась она искренне, даже истово. Она говорила Богу о своих трудностях и просила у него помощи, как у живого человека. Ее молитвы не содержали фамильярности, напротив слова и интонации были проникнуты безграничным уважением и доверием.

Всю свою сознательную жизнь Елена Викторовна считала себя верующим человеком, однако в церковь она ходила редко. «Бог во мне и всегда со мной, — говорила часто она. — Для молитв не обязательно куда-то ходить». Но когда она узнала страшную правду о Сергее, церковь стала постоянным местом посещения. Это произошло как-то само собой. Ее желание очиститься и одновременно постараться вернуть свою любовь к мужу, сохранить семью, не находило выхода в домашних стенах. Да, у нее дома было много икон, но только в церкви она почувствовала себя спокойнее. Постепенно у Елены Викторовны вошло в привычку поститься, причащаться и исповедоваться. Она объехала много монастырей вокруг, но наиболее часто приезжала в Новодевичий. Софьина башня и парк, разбитый вокруг пруда, стали местом ее уединенных прогулок и размышлений. Семья разваливалась на глазах, а она не знала просить ли о сохранении семьи. Инстинктивно, как любая женщина, Лена хотела, конечно, сохранить семью. Хотя бы ради сына. Но вернуть любовь к Сергею было уже невозможно, как невозможно перечеркнуть то, от чего уже не избавишься. Она просила Господа сохранить семью, но сказанное словами расходилось с чувствами. Она просила вернуть любовь и, ни в коем случае, не хотела этого. Если сохранить семью, то жить с нелюбимым и презираемым человеком. Как это возможно? Нет, такого пути для себя она не видела. Значит придется расставаться. А сын? Как мальчику жить без отца? От этих вопросов голова шла кругом. Когда-то давно в Царицинской церкви она познакомилась с батюшкой, который вскоре стал ее духовником. Имея домработницу, Лена могла подолгу отсутствовать дома, приезжать и разговаривать с ним. На первых порах эти беседы приносили успокоение и мир, но вскоре их действие стало ослабевать. От природы бескомпромиссный человек, она не могла долго жить в состоянии неопределенности, но необходимость действия и невозможность принятия решения сводили ее с ума. Не следует упускать из виду полную финансовую зависимость от мужа. Вкупе все это делало задачу нерешаемой. Ни один из путей ее не устраивал, а третьего пути она не видела. Оставалось молиться, ставить свечки в церкви, заказывать молебны и ждать, когда жизнь и Всевышний сами примут за нее решение.

Через год Сергей Бесков пропал, а еще через год пришло известие о его смерти. Все разрешилось, как будто, само собой. Теперь от нее решения уже не требовалось. Теперь нужно было выживать и Елена Викторовна бросилась искать работу, а найдя ее, посвящала ей все свое время, стараясь довести себя до изнеможения, до полной неспособности думать, реветь в подушку и жалеть себя. Но даже сквозь дикую усталость, когда не хватало времени ни поесть, ни позаниматься с сыном, она продолжала думать о Сергее. В какой-то момент ей стало казаться, что произнося молитвы о спасении семьи она желала избавления от мужа и не исключала его смерть, как один из вариантов. Она никогда не молила о его смерти, но теперь не была уверена в этом. «Он делал для нас все, что мог, — вспоминала Леночка. — Так, как умел. Наверное, возненавидеть его можно было только от праздности. Теперь я работаю, и многое представляется мне по-другому. Произошла не только переоценка, но все, казавшееся раньше судьбоносным, но неразрешимым, теперь стало несущественным, неважным. Когда сидишь дома и живешь только от ухода до прихода мужа, когда все дела делает нанятая женщина, остается только мучить свой мозг ревностью, борьбой с чувством неполноценности, желанием доказать всем, что ты не глупее и еще кучей всего не имеющего никакого значения. Многие жены заводят себе любовников, но это не по мне. На это я никогда пойти не могла, поскольку считала это бесчестным, подлым. Муж пашет, даже с риском для жизни, а жена на его деньги содержит альфонса. Скотство!»