В роли себя самой - Елена Проклова

И все же, все же... Пусть мало было "закладок", как с дедушкой: дерево - мост через пропасть. Пусть свое свободное время родители по молодости тратили на себя. Я их не так много видела: они много работали, потом я уже много работала. И все равно я им обязана очень важными вещами. Кроме всего прочего, чем обязаны бывают дети - жизнью, здоровьем, образованием - я им обязана ощущением крепкого дома, полного жизни: любви, встреч, разговоров, новостей, вечного коловращения, веселья, количества народу. У нас ведь вечно кто-то жил - подолгу, месяцами, целыми семьями, с детьми и собаками как в Москве, так и на даче. Там, на даче, видя кого-то, я порой просто не успевала запомнить: а это кто?

Новый год всегда встречали у нас. Делали складчину, скидывались деньгами несколько семей. Готовила всегда мама. Собирались друзья, приводя своих друзей, знакомство с которыми происходило тут же, за минуту до того, как сесть за стол. Мама встречала, открывала дверь - еще вся в хлопотах, с ножом в руке, в фартуке на поясе, в бигуди. Эти бигуди снимались с привлечением общественных усилий, в несколько рук, когда мужчины уже открывали шампанское и вот-вот пора было чокаться, поздравлять друг друга "с Новым годом, с новым счастьем". И праздник каждый раз получался на славу: шумный, многолюдный, карнавальный, с танцами и вываливанием толпой на улицу.

До сих пор я больше всего люблю даже не новогоднюю ночь, а первое января - с тех самых, детских пор. Когда воздух в доме был напитан запахом елки, вкусной еды - салата оливье, жаркого, фруктов, шампанского. Когда гости просыпались к часу дня, и веселье еще продолжалось, но уже потише. (Ночная гульба всегда была не про меня: в девять часов меня неудержимо клонило в сон, а весь этот шум, ликующие крики, открыванье шампанского мешали спокойно отключиться.)

Хорошие были праздники... И будни тоже: не бывает так, чтобы люди жили-скучали изо дня в день, а потом вдруг здорово и лихо отметили какой-нибудь праздник. У нас всегда преобладало приподнятое настроение, атмосфера легкости, стремления быть "над" плоскостью. Одно из самых важных обстоятельств моего детства: я всегда знала, что родители - мои друзья. И очень гордилась этим. У меня никогда не было проблемы что-нибудь рассказать им из своих проблем. И хотя я почти всегда решала их самостоятельно, не рассказывая, но само ощущение и сознание, что я могу сказать, что у меня есть кому сказать, очень помогали мне в юношеские годы. Мои родители были в первую очередь мои друзья, а не родители.

А моя мама, в свою очередь, гордится тем, что она ни разу в жизни не использовала на себя ни одного крема, ни разу не красила волосы и ни разу ничего не сделала в заботу о своей фигуре. Это не отсутствие внимания к себе, не то, что называется махнуть на себя рукой, уйти в работу, в детей или в домашнее хозяйство. Мама по-нормальному неравнодушна к своей внешности, к вниманию в свой адрес. Но не ценой того, чтобы превратить уход за собой в постоянное времяпрепровождение. Или в самодрессировку: косметические процедуры для лица, голодание и гимнастика для фигуры, поиск новых методик для того и другого.

Мама всегда была хороша и потому, уверенная в своей привлекательности, никогда "за собой не следила" - в том узком смысле, который иногда имеет это выражение. Ничего, что с годами размерчик стал... э-э-э... больше пятидесятого. Мама обтягивает на себе платье и приводит неотразимый, по ее мнению, аргумент:

- Но ведь талия-то есть!

Она действительно есть, талия, весь вопрос в том, какого она объема!..

Стоп! Беру себя в руки - и останавливаюсь! Иначе на страницы книги выльется нескончаемый спор мамы, праведной и энергичной поборницы натуральных достоинств женской внешности, и дочки, "помешанной" на всяких экспериментах. Некий глубинный эквивалент стойкости у нас одинаков. Например, я не покладая рук веду вечный бой за самосовершенствование во всем, "от ушей до хвоста". А мама проявляет такую же силу духа, не поддаваясь искусам борьбы за "повышение качества себя". Это как две параллельные прямые - не пересекутся никогда, никогда не оборвутся, так и будут вечно спорить друг с другом, обе абсолютно уверенные в своем праве на бесконечность. И для каждой найдется масса доказательств, причем одинаковых - цветов, подарков, пылких признаний.

Как-то раз Махмуд Эсамбаев, друг нашей семьи, прилетел из Америки. Мне было тогда лет тринадцать, то есть дело было давно, когда для простых смертных заграница была почти так же недоступна, как Луна. А тут - Боже мой, Америка!

Так вот, он оттуда прилетел, примчался к нам и коленопреклоненно преподнес маме презент:

- Это тебе, о красивейшая из женщин!

Мама, как была в бигуди (опять же), упорхнула с подарком в крохотную ванную - переодеваться. Вышла - и у меня от восторга замерло сердце. Так и не сняв бигуди, мама стояла истинной Афродитой в пене кружев. Бесчисленные сборки шли от талии, почти как балетная пачка, сам материал был с разноцветным отливом, а кружева - черно-белыми, они образовывали сложный переплетающийся узор. Разобраться в нем было невозможно. Ясно видно было только одно: моя мама - совершенная красавица, королева, богиня. И само собой разумеется, что платье-сказка - это то, во что она должна быть одета.

Многие вещи у нас в семье разумелись сами собой: мама - красивая, праздники - веселые, друзей - много. И к тому, что идет само собой, относишься легко, безоглядно, не вымученно. Но до чего же часто происходит иначе, когда вообще в человеческих - а особенно в тесных семейных отношениях каждое событие проходит "со скрипом". Когда день рождения жены или мужа - проблема, подарок - головная боль, слова поздравления - повод для ссоры, друзья или родственники с той или другой стороны - стихийное бедствие... Почему люди мучают друг друга? (Это совсем не моя роль, но сейчас мне так и просится на ум - страстное, с заламыванием красивых рук: "Почему люди не летают, как птицы?" Смешно и грустно одновременно...)

Серебряную свадьбу мои родители отметили так же, как прожили до юбилея эти четверть века. Я говорю не о внешнем оформлении, а о внутреннем характере событий, об отношении людей к жизни.

Хорошо помню, как утром мама вдруг сказала:

- Ой, кстати... Нам сегодня - двадцать пять лет!

А отец:

- Да?.. Кх... Ты извини, я что-то того, забыл...

- Да ладно, ладно! Я привыкла. Как всегда... Мы праздновать ничего не будем.

Она говорила быстро, обычным тоном. Но, конечно, обида чувствовалась. А мы, я и брат, растерялись: как-то надо бы исправить положение, а что бедные студенты могут соорудить, да еще вдруг?

Под вечер мы все-таки что-то приготовили, нарезали какие-то салатики, купили бутылку вина и заявили:

- Садитесь, молодые! Мы ничего не знаем, кто на кого обиделся или нет. У нас праздник. Будем "горько!" кричать.

Мама со смехом соорудила себе фату из марли, села за стол в этой фате и в домашнем халатике. И, хотя утро началось с обиды, вечер мы провели чудесно.

Пожалуй, немудрено, что никто как бы и не заметил, что браку моих родителей исполнилось двадцать пять лет. Они поженились совсем молодыми, едва окончив школу, а роман их разворачивался еще за школьной партой, в десятом классе московской школы. Ранние браки - наша фамильная черта: то же было с бабушкой-дедушкой, родителями отца, то же случилось со мной. "И жить торопимся, и чувствовать спешим" - в самую точку про нас. А что плохого, скажите на милость? Ничего, уж во всяком случае, в отношении моих родителей. Способность жить сердцем, не умирающая в течение всей жизни,именно она сделала наш дом. И многим людям вокруг него тоже было хорошо. Они приходили однажды по делу или за компанию с кем-то - и оставались навсегда. Так стал другом семьи Вячеслав Семенов, заместитель директора "Мосфильма". Он по работе был приятелем моего дедушки, появился раз-другой в нашем доме и стал близким другом отца и мамы, которым был ближе по возрасту, по характеру. И тот же Эсамбаев, и многие другие. Знаменитым людям было интересно и хорошо с моими "незнаменитыми" родителями. И они один за другим прибавлялись к той компании, что сложилась у моих отца и матери со школьных лет. В число друзей входит и моя украинская нянечка если помните, та женщина, о которой я упоминала в самом начале рассказа, говоря о жизни родителей в военных лагерях под Львовом. Она приезжала тоже не одна, привозила деревенскую колбасу и сало, и жила месяц-другой в Москве, выстаивала очереди в наших универмагах за дефицитом, чтобы одеть-обуть свою семью. "Все смешалось в доме" Прокловых - снова правы творцы великих произведений. Только в нашем доме "все смешалось" надо понимать с таким оттенком смысла: друзья у нас никогда не подвергались сортировке, расчетливому делению на "нужных и ненужных", престижных и непрестижных.

Для моих родителей люди - это люди, и все они равны, и нет ни на ком таблички "начальник", или "знаменитость", или "простой человек". Я горжусь этим, я этим восхищаюсь, и я от этого же... прихожу в отчаяние. Потому что там, где нельзя с людьми быть как с людьми - в любом нашем административном или хозяйственном заведении - мои родители не видят разницы. И всерьез могут атаковать любого взяточника, любого прожженного карьериста "грозным" словесным оружием - типа "войдите же в наше (а гораздо чаще - в их) положение" или "неужели вам не стыдно?!".