Аракчеев: Свидетельства современников - Коллектив авторов Биографии и мемуары

Приношение его в 1826 году 50 т[ысяч] рублей на пользу воспитания дочерей военного ведомства чиновников[282] и в 1833 году 300 т[ысяч] рублей на пользу воспитания в Новгородском кадетском корпусе дворян новгородских и тверских было движение его огромного излишества в денежном капитале и скорее злобы против кого-нибудь, нежели доброты <…>

Н. А. Качалов[283]

Записки

Замечателен случай, составивший карьеру Маницкого[284]. Аракчеев был всесильный человек и проживал в Грузине, на берегу реки Волхова. Император Александр I подарил Аракчееву свою парусную яхту «Голубку», служившую Императору вместо существующих паровых яхт. Для отвода этой яхты на реку Волхов был назначен морской штаб-офицер Маницкий и только что выпущенный из корпуса мичман Юрлов[285]. Когда Маницкий явился к Аракчееву и объявил, что яхту в Грузине провести невозможно, потому что она сидит в воде 8 фут, а вода в Волховских порогах только 2 фута, Аракчеев объявил, что требует, чтобы яхта была доставлена во что бы то ни стало. При исполнении он будет вечный должник Маницкого, при неисполнении — вечный враг. Яхту облегчили от всего, что только можно было снять, в порогах вытащили на берег и берегом протащили все пороги, с лишком 10 верст. Конечно, яхту не только поломали, но и исковеркали, но поправили и поставили против дома Аракчеева. За эту услугу Аракчеев составил быструю карьеру Маницкого и покровительствовал ему до смерти. За эту же сухопутную кампанию Юрлов, не бывший ни в одной кампании, произведен в лейтенанты и вышел в отставку <…>.

Яхта «Голубка» отслужила Аракчееву большую службу. В 1831 году, во время бунта новгородских военных поселений, толпа бунтовавших прискакала на Волхов против дома Аракчеева, стоящего на другом берегу, не посмела переправиться через реку, опасаясь 6 небольших пушек[286], бывших на яхте, и тем дала Аракчееву возможность уехать по дороге к Тихвину, в имение Алексея Петровича Унковского[287], где он и пробыл до усмирения бунта. Яхтой командовал морской унтер-офицер, исполнявший обязанность палача, — к нему отправляли всех для наказаний. Я не помню и не слыхал, куда девалась эта яхта.

Аракчеев большую часть года проживал в Грузине, и вся знать обоих полов считала своею обязанностью ездить на поклон к временщику[288]. Несмотря ни на какое высокое положение, никто не смел переправляться через реку и подъехать к дому, а все останавливались на другом берегу и посылали просить позволения. От того, скоро ли получалось это разрешение, измерялась степень милости или немилости приехавшим; нередко случалось, что приехавший получал отказ в приеме и возвращался в Петербург. Проезжали 120 верст на почтовых. Начиная от Чудова до границы Тихвинского уезда, по дороге к Тихвину, Аракчеевым было устроено шоссе, существующее до настоящего времени. Во время всемогущества временщика шоссе было заперто воротами, устроенными в каждом селении, и Аракчеев дозволял проехать по своей дороге только тому, кому желал оказать особую милость, и тогда выдавал ключи для отпирания ворот. Все же проезжающие должны были ездить по невозможной грунтовой дороге, проложенной вдоль шоссе. Замечательно падение, почти моментальное, всех временщиков. Только что получено было известие о кончине императора Александра I, не было никаких официальных распоряжений, и сам Аракчеев, и вся Россия признала, что власть его окончилась. В это самое время проезжала в Петербург белозерская помещица (Екатерина Васильевна Рындина, бой-баба. Она топором разбила все замки на воротах шоссе, первая проехала без позволения, и с тех пор дорога поступила в общее употребление, замки не возобновлялись, и Аракчеев этому покорился <…>.

А. И. Мартос[289]

Записки инженерного офицера

1816 год я адъютантствовал при графе в Петербурге. Должность самая пустая — дежурить в прихожей комнате и зевать на Литейную улицу, — которую и исправлял я, как умел. Надобно вам знать, что граф часто давал мне и прочим намеки, что кто служит при нем адъютантом, должен вменять себе в особую честь, чего мы не догадывались и подлинно как были просты. Его влияние при дворе было самое сильное, одним словом — друг Царя, первый министр, должность приятнейшая делать добро, творить людей счастливыми, отереть слезы невинности, быть защитником против несправедливости и, владея сим небесным даром, так сказать, выйти вне сферы обыкновенного человека и передать свое имя, подобно Колбертам, Сюллиям, Долгоруким[290], потомству и бессмертию. Но сколько людей, столько и склонностей <…>.

В августе месяце мне приказано ехать Новгородского уезда в Высоцкую волость, снять все деревни, описать и сделать дорогу. Я прежде приехал в Новгород, откуда отправился водою вниз по реке Волхову в село Высокое. Потом мне велено описать ближние леса, отыскать глину, песок; я отыскал и описал, и все еще не знал, что будет из тех подробностей. Несколько квартирмейстерских офицеров там же, еще до меня, работали топографическую карту. <…>

26 сентября граф дал мне ордер управлять Высоцкою волостью, в которой должен поселиться его полка гренадерский баталион[291]; тогда сомнение исчезло, я должен был повиноваться и все еще не понимал во всем смысле слова: поселять войска в России, с которой берут рекрут когда хотят и делают с ними что хотят. <…>

Захотелось поселить войска ближе к Петербургу, и как по почве земли не найдено хуже Новгородской губернии, то и брошен на нее жребий, не говоря о Петербургской губернии, которая еще беднее и хуже Новгородской. Здесь зима продолжается шесть месяцев, три грязной распутицы и только три месяца хорошего времени, когда крестьянин должен убрать и засеять поле, сенокосы и сими тремя месяцами обеспечить годичное содержание своего семейства. Рожь при хорошем урожае более не дает, как сам-пять, а овес сам-третей; землю чрезвычайно много удобривают навозом, иначе зерно не дает никакой прибыли, а посему зажиточному хозяину надобно держать скота как можно более. Места при Волхове приятны, и всюду, где была возможность, трудолюбивая рука пахаря в лесах расчистила нивы и луга; болота, мхи, топи, грязные речки и ручьи лежат вокруг тех расчистков, так что, кажется, должно ограничиться тем, сколько поля имеет всякий хозяин, ибо больше почти неоткудова взять. Вот главнейшая причина неудобств жизни в тамошнем краю; я удивился, когда в декабре месяце крестьяне приходили у меня спрашиваться ехать в Новгород за покупкою муки, ибо своей уже не становилось, и посему декабрь, генварь, февраль, март, апрель, май, июнь и до половины июля, до нового хлеба, жители должны покупать хлеб. Вы спросите: чем же они кормятся? Худое хлебопашество заменяется другими выгодами: они продают в Петербурге сено, дрова, телят, которых нарочно отпаивают, домашнюю птицу, иные ездят с рыбою и сими изворотами живут порядочно. <…>