Черногорцы в России - Коллектив авторов

Тем самым, Белград строго обязывался не поддерживать восстание соплеменников в Герцеговине; мало того – он был должен нейтрализовать любую «частную» инициативу в его пользу, особенно если таковая «ковалась» непосредственно в Сербии или же носила транзитный характер [15]. Попович-Липовац отдавал себе отчет в возможных трудностях, что и отразилось в его письме Аксакову. Тем более, что сербские власти были осведомлены о его приготовлениях в Болгарии – посланник Сербии в Софии Сава Груич сообщил о них в Белград48. А из Петербурга информация о планируемой акции в поддержку герцеговинцев пришла еще в марте49.

Предупрежденный таким образом извне, министр внутренних дел Сербии Милутин Гарашанин в начале апреля привел пограничную стражу в состояние повышенной боевой готовности и приказал не пропускать в страну ни оружие, ни добровольцев. Тем самым он серьезно затруднил Липовацу саму возможность прорваться через границу. И тогда – уже 22 числа – Попович-Липовац обратился к начальнику Тимокского среза (уезда) с письмом, выдержанным в патриотическом тоне: «Как серб, обращаюсь к сербу с просьбой: скажите мне, как я могу выпутаться из нынешнего тяжкого положения, в котором нахожусь, – уже десять суток, днем и ночью, я блуждаю по этим горам, пытаясь найти способ, как помочь сербскому делу. Льется кровь сербов, стонут раненые, гибнут мстители, борясь дубинами против австрийских винтовок. Между тем, я, как серб, в желании им помочь, закупил 130 ружей и хотел их переправить через Сербию, но, к своему удивлению, увидел – сербы не сочувствуют этому святому делу и ставят мне палки в колеса. Я повторяю, что обращаюсь к Вам не как к чиновнику, но как к сербу, – что мне делать; заклинаю Вас освобождением и объединением нашего народа, смотреть на все мои действия сквозь пальцы»50. И далее в письме шла расшифровка этих предполагаемых действий.

Местный начальник сообщил содержание этого письма своему шефу в Княжеваце, а тот – непосредственно министру. Гарашанин приказал тщательно следить за действиями Липоваца и попытаться обнаружить «доказательства» того, что он действует по заданию русского правительства. И здесь следует повториться – официальный Петербург не имел к герцеговинской авантюре никакого отношения, что подтверждает резолюция Александра III на донесении посланника из Белграда. А потому многие современники и позднейшие исследователи утверждали, что Попович-Липовац и Иванович подали в отставку перед ее началом – по образу и подобию недавнего черняевского «прецедента»51. Между тем, наш герой получил отставку лишь по возвращении из своего «сербского» рейда, 5 июля 1882 г. в Софии. И, следовательно, в течение весьма длительного времени (с повозками, полными винтовок, и намерениями, противными воле Белграда) по Сербии колесил действующий офицер русской гвардии с русским же паспортом – идеальная фигура для компрометации Петербурга52. И сербские власти не преминули данным фактом воспользоваться…

В конечном итоге, несмотря на все препятствия, чинимые пограничной стражей, Й. Поповичу-Липовацу с товарищами удалось-таки прорваться в Сербию. Спрашивается – на что же он рассчитывал, получив ясный сигнал, что его там не ждут?.. А надежда была и не казалась столь уж призрачной. Здесь на время прервемся в описании «одиссеи» Липоваца и покажем макроконтекст происходивших событий – без него трудно объяснить природу этой надежды.

Итак, начало 1880-х оказалось для новых балканских государств временем бурным. Элита освобожденных народов стояла перед выбором пути внутреннего развития: куда идти и с кем идти? Столкнулись, а кое-где буквально вошли в клинч, два подхода – один на ускоренную модернизацию (или вестернизацию); другой на отстаивание традиционных ценностей в рамках привычной системы аграрного статичного мира. «Либеральная идея и традиция» – это противоречие определяло всю историю Балкан вплоть до Первой мировой войны, органично перекликаясь с известным русским спором западников и славянофилов.

Наиболее драматично оно проявилось как раз в Сербии. Уже говорилось, что после Берлинского конгресса 1878 г., даровавшего ей независимость, Милан Обренович открыто перешел на австрофильские рельсы. Тем самым он обозначил свое желание втянуть свою страну в Европу. Призванный в октябре 1880 г. к власти кабинет напредняков и попытался осуществить такой «прыжок из балканского мрака на европейский свет».

Понятно, что брошенный столь явно вызов не мог остаться без ответа. Стремление властей «европеизировать» страну скорым кавалерийским наскоком – т. е. «насадить в ней европейскую культуру» и «сейчас же втиснуть естественный строй сербского государства в нормы чисто европейские», как отмечали русские очевидцы 53, причем без всякого учета ее адаптивных способностей, – вызвало протест со стороны оппозиции, принадлежавшей к Радикальной партии. Отрицая универсальный характер исторического пути Европы и ее образцов, ведомые Николой Пашичем радикалы провозгласили первейшей задачей защиту сербской самобытности, каковую они отождествляли с только что обретенной свободой. «Мы совсем не бережем того, что серба делает сербом, – подчеркивал Пашич, – но, следуя моде, стремимся к тому, чем так кичатся иностранцы»54.

По своей внешнеполитической ориентации и цивилизационному настрою вождь и его соратники всегда оставались стойкими русофилами и, соответственно, – астрофобами и националистами.

В условиях жестокого внутрисербского конфликта начала 1880-х гг., в котором с западническим правительством солидаризировался один лишь Двор, а весь народ принял сторону почвенников-радикалов55, восстание в Герцеговине и «добровольческая акция» в его поддержку добавили властям головной боли. Радикалы, как и жители приграничных округов, активно поддержали своих восставших соплеменников, а также помогли отрядам Поповича-Липоваца и Ивановича в бытность их в Сербии. Мало того – они не исключали возможность и собственного участия в восстании. Российский славист П. А. Кулаковский, занимавший в 1878–1882 гг. кафедру русского языка и литературы в белградской Великой школе, информировал И. С. Аксакова 21 марта 1882 г.: «Перед своим отъездом заходил ко мне священник Милан Джурич (влиятельнейший радикальный деятель местного уровня из г. Ужице. – А. Ш.), очень интересующийся восстанием Герцеговины. Он мне говорил, что есть места, в которых австрийцы не будут в состоянии потушить восстание и целых пять лет. Между прочим, он просил меня написать, что он готов перейти в Герцеговину с четою, если это понадобится, но для этого нужны средства»56. Вот на эту-то внутреннюю оппозицию австрофильскому курсу официальных сербских властей и рассчитывал Йован Попович-Липовац, пробиваясь из Болгарии в Сербию…

Сговорившись еще раньше со Стеваном Ивановичем и «распылив» свой отряд, он с двумя повозками, набитыми оружием и боеприпасами, направился через Ягодину к Чачку, который был определен местом сбора участников акции. Там все и встретились – 100–150 волонтеров и оба предводителя.

Переход границы вооруженными добровольцами и явная поддержка, оказываемая им населением, сильно встревожили белградские власти. 6 мая 1882 г. М. Гарашанин, по поручению премьера М. Пирочанаца, информировал австро-венгерского посланника, графа Кевенхиллера о том, что «существует возможность прорыва черногорцев в Герцеговину, и потому австрийские власти должны быть начеку»57. Ранее – в конце апреля – последовало решительное указание министра внутренних дел на места пресечь акцию добровольцев 58, а военный министр Тихомиль Николич перевел одну роту регулярной армии из Княжеваца в Ужице59, ибо подразделения «народного войска», отряженные для «пресечения акции», вовсе не горели желанием в этом участвовать – саботаж местных жителей был налицо.

И все же для «путешественников» наступали трудные времена – петля вокруг них затягивалась: на подходе к Чачку жандармы арестовали Ивановича, но ему вскоре удалось бежать, а в самом городе была захвачена одна повозка Липоваца; другая же, которой тот, переодевшись кучером, управлял сам, сумела скрыться. Несмотря на растущую опасность, Попович и Иванович решили продолжить свой путь в Герцеговину через Ужицкий округ, а сборное место для раздачи оружия выбрали под горой Елица.

Еще в Чачке Липовац познакомился с капитаном Сербом, у которого оставил свой чемодан и текст депеши для газет «Голос» и «Новое время»: «Premier lieutenant de la garde imperiale russe Popovitch-Lipovatc en retrait va passer la frontiere avec 150 hommes» 60 – какой же черногорец упустит случай «порисоваться». Депешу следовало послать в Россию через 3–4 дня после ухода добровольцев из города. Однако вряд ли она была послана: соблюдая присягу, Серб доложил начальству о новом знакомстве, и, по приказу военного министра, чемодан Поповича-Липоваца был вскрыт, но… в нем никаких улик не оказалось. Пока!