Рылеев - Анастасия Готовцева

Однако Петр Сухозанет, в отличие от братьев, заметной карьеры не сделал: в 1820 году ушел с командных должностей, продолжая «числиться по артиллерии», а в 1830-м скоропостижно скончался. Смерть его приблизили тяжелые ранения «в левую руку и под левый глаз пулями», полученные летом 1810 года в ходе войны с Турцией при штурме крепости Рущук{272}.

В роте Сухозанета вместе с Рылеевым служил еще десяток офицеров. Имена большинства из них историки давно уже выяснили: это прапорщик Федор Миллер, поручик Александр Косовский, братья Густав и Федор Унгерн-Штернберги, поручик и прапорщик, а также капитан Костомаров, прапорщик Буксгевден и некие В. В. Сливиций и Гардовский. С некоторыми из них Рылеев продолжал приятельствовать и после выхода в отставку. Он дружил с однокашником, прапорщиком Миллером, общался с братьями Унгерн-Штернбергами. Густав Унгерн, переведясь в 1819 году в гвардейскую конную артиллерию, стал адъютантом начальника артиллерии Отдельного гвардейского корпуса генерал-майора Петра Козена. В 1819 году Козена, определенного состоять по артиллерии, сменил в должности Иван Сухозанет, а Унгерн-Штернберг продолжил строевую службу 15 февраля 1822 года, согласно «Приказам о чинах военных», «лейб-гвардии конной артиллерии 2-й легкой батареи Унгерн-Штернберг исключен из списков умершим»{273}. По-видимому, до самой смерти Густава Унгерна живший в столице Рылеев поддерживал с ним отношения.

Приятелем Рылеева был и Александр Андреевич Косовский, 1793 года рождения, происходивший «из дворян Сло-бодско-Украинской губернии». Он начал службу в 1813 году с нижних чинов. Фейерверкером 3-го, а затем 2-го и 1-го классов в составе 1-й конноартиллерийской роты Косовский участвовал в Заграничных походах, за храбрость был награжден солдатским «Георгием» и в октябре 1815 года получил первый офицерский чин прапорщика. В декабре 1819-го, через год после отставки Рылеева, он стал подпоручиком, а еще четыре месяца спустя — адъютантом начальника артиллерии 2-го резервного корпуса. Начальством Косовский аттестовался как «отличный по службе офицер». Впоследствии он усердно служил, воевал, получал чины и ордена, к началу 1850-х годов был полковником артиллерии «в должности начальника первых 4-х кавалерийских округов Новороссийского военного поселения» и считался «лучшим батарейным командиром» в армии, В середине 1850-х он, по-видимому, стал генерал-майором{274} — и на этом следы его теряются.

Косовский и Рылеев общались весьма близко. Через четыре года после отставки, в декабре 1822-го, поэт писал жене из Харькова: «Косовского не застал, его теперь нет в городе»{275}. Из этого фрагмента следует, между прочим, что и Наталья Рылеева была знакома с этим сослуживцем мужа. Считается, что именно Косовскому Рылеев посвятил стихотворение «К К-му (В ответ на стихи, в которых он советовал мне навсегда остаться на Украине)»:

Чтоб я младые годыЛенивым сном убил!Чтоб я не поспешилПод знамена свободы!Нет, нет! тому вовекСо мною не случиться;Тот жалкий человек,Кто славой не пленится!{276}

И Косовский, и Рылеев, и другие офицеры роты служили в артиллерии, а это означало, что они — на фоне в общем малограмотного российского офицерства — были хорошо образованны, знали математику и военные науки. Однако сразу после войны выяснилось, что их способности и знания в мирное время никому не нужны. После войны особую ценность приобрели любовь к фрунту и умение составить о себе выгодное впечатление у начальства.

Современники и историки давно уже вынесли приговор послевоенной русской армии — победительнице Наполеона. Так, цесаревич Константин Павлович, сам воспитанный отцом в «гатчинской» муштре, с нескрываемой иронией писал начальнику штаба Гвардейского корпуса генералу Николаю Сипягину: «Я более двадцати лет служу и, могу правду сказать, даже во время покойного государя был из первых офицеров во фронте, а ныне так перемудрили, что и не найдешься… Я таких теперь мыслей о гвардии, что ее столько учат и даже за десять дней приготовляют приказами, как проходить колоннами, что вели гвардии стать на руки ногами вверх, а головами вниз и маршировать, так промаршируют; и не мудрено: как не научиться всему — есть у нас в числе главнокомандующих танцмейстеры, фехтмейстеры»{277}.

Командир 6-го пехотного корпуса 2-й армии генерал-лейтенант Иван Сабанеев, известный своими либеральными взглядами, писал начальнику армейского штаба Павлу Киселеву: «Учебный шаг, хорошая стойка, быстрый взор, скобка против рта, параллельность шеренг, неподвижность плеч и всё тому подобное, ничтожные для истинной цели предметы, столько всех заняли и озаботили, что нет минуты заняться полезнейшим. Один учебный шаг и переправка амуниции задушили всех от начальника до нижнего чина». А в другом письме добавлял: «Каких достоинств ищут ныне в полковом командире? Достоинство фронтового механика, будь он хоть настоящее дерево… Нигде не слышно другого звука, кроме ружейных приемов и командных слов, нигде другого разговора, кроме краг, ремней и вообще солдатского туалета и учебного шага»{278}. Сабанееву вторил генерал Иван Паскевич, в будущем знаменитый покоритель восставшей Польши: «Что сказать нам, генералам дивизий, когда фельдмаршал (Барклай де Толли. — А. Г., О. К.) свою высокую фигуру нагибает до земли, чтобы равнять носки гренадеров? И какую потому глупость нельзя ожидать от армейского майора?.. В год времени войну забыли, как будто ее никогда не было, и военные качества заменились экзерцицмейстерской ловкостью»{279}.

Конечно, русская армия последнего десятилетия Александровской эпохи не была однородной, далеко не все офицеры были, говоря словами Паскевича, «экзерцицмейстерами». Рядом с беспрецедентной муштрой и шагистикой существовали вольнодумные идеи, усвоенные в Заграничных походах. Гвардейские офицеры, к примеру, «забывши драки», брали уроки у известных профессоров, собирались в артели и обсуждали политические события в России и Европе. Увлеченные желанием принести пользу отечеству, воодушевленные высокими представлениями о чести и благородстве, они организовывали тайные общества: в 1816 году возник Союз спасения, два года спустя — Союз благоденствия.

У офицеров армейских, к которым принадлежал Рылеев, не было возможности нанимать столичных профессоров, вступать в тайные общества и следить за большой политикой. В провинции далеко не всегда можно было достать свежие газеты, купить новые книги. Соответственно, жизнь провинциальных офицеров была серой и скучной, а время, свободное от фрунтовых учений, они проводили за игрой в карты, в попойках и ухаживаниях за дочерьми соседей-помещиков. Исследователи многократно описывали «беспросветную атмосферу скуки и однообразия жизни провинциальных гарнизонов и далекие от уставных требований и столичных образцов методы несения воинской службы»{280}. Трудно сказать, какие политические взгляды были у сослуживцев Рылеева. Неизвестно, знали ли те из них, кто впоследствии поддерживал отношения с бывшим однополчанином, о его литературной и конспиративной деятельности, и насколько далеко простиралась их осведомленность. По крайней мере, следствие по делу о тайных обществах не обнаружило ни одного факта, свидетельствующего о включенности кого-нибудь из однополчан в разрабатывавшиеся Рылеевым планы переворота.