История России. Полный курс в одной книге - Николай Костомаров

Но в период расцвета вечевого правления (с XI века) князья отлично понимали, что плохое управление городом будет стоить им должности. И еще князья знали: Новгород возьмет себе только того князя, которого выбрал самостоятельно. Когда было назначили княжеским советом в город Давыда Смоленского, то ему было тут же сказано: не ходи к нам, сиди в Смоленске, а на стол позвали Мстислава Владимировича, сына Мономаха.

Когда через семь лет Владимир урядился со Святополком посадить в Новгороде сына последнего, а Мстислава переместить на Волынь, новгородцы возмутились и добились, чтобы Мстислав остался, аргумент, который они приводили, был таков: мы сами себе князя вскормили, его и хотим. Именно начало XII века и стало временем, когда город фактически перестал управляться из Киева. Тогда в нем и стали происходить сильные народные волнения, которыми управляли боярские партии. «Законодательный орган Новгорода, — по словам исследователя Янина, — фактически сливался с „митингом“, и каждый, кто находился в толпе, воспринимал себя в качестве участника политической жизни. Внутренняя борьба в основном велась между боярскими группировками трех городских концов за передел власти». Бояре ставили нужных князей, князья продвигали интересы своей «партии», и в городе всегда имелись недовольные, готовые выступить против неугодного князя. В такой ситуации князьям приходилось вести взвешенную политику, что удавалось не всем и не всегда. Янин говорит, что демократия, естественно, была боярской, народные возмущения — это уже прерогатива более позднего времени, практически времени заката вечевого правления.

Костомаров, конечно, идеализировал боярскую республику Новгород. И не меньше идеализировал князей, которые городом управляли. Он пишет о каком-то возмущении 1117 года, когда Владимир и Мстислав некоторых новгородцев заточили и сослали, что горожане не держали за это на них зла, поскольку партия оппонентов была немногочисленной и интересов большинства не представляла. В качестве доказательства он указывает на то, что новгородцы потом тепло отзывались и о Владимире, и о Мстиславе. Впрочем, о Владимире Мономахе благожелательно отзывались все летописцы.

«Время его княжения до смерти, последовавшей в 1125 году, — замечал Костомаров, — было периодом самым цветущим в древней истории Киевской Руси. Уже ни половцы и никакие другие иноплеменники не беспокоили русского народа. Напротив, сам Владимир посылал своего сына Ярополка на Дон, где он завоевал у половцев три города и привел себе жену, дочь ясского князя, необыкновенную красавицу. Другой сын Владимира Мстислав с новгородцами нанес поражение чуди на Балтийском побережье, третий сын Юрий победил на Волге болгар. Цельные князья не смели заводить междоусобиц, повиновались Мономаху и в случае строптивости чувствовали его сильную руку. Владимир прощал первые попытки нарушить порядок и строго наказывал вторичные… Рассуждая беспристрастно, нельзя не заметить, что Мономах в своих наставлениях и в отрывках о нем летописцев является более безупречным и благодушным, чем в своих поступках, в которых проглядывают пороки времени, воспитания и среды, в которой он жил. Таков, например, поступок с двумя половецкими князьями, убитыми с нарушением данного слова и прав гостеприимства; завещая сыновьям умеренность в войне и человеколюбие, сам Мономах, однако, мимоходом сознается, что при взятии Минска, в котором он участвовал, не оставлено было в живых ни челядина, ни скотины. Наконец, он хотя и радел о Русской земле, но и себя не забывал и, наказывая князей действительно виноватых, отбирал их уделы и отдавал своим сыновьям. Но за ним в истории останется то великое значение, что, живя в обществе, едва выходившем из самого варварского состояния, вращаясь в такой среде, где всякий гонялся за узкими своекорыстными целями, еще почти не понимая святости права и договора, один Мономах держал знамя общей для всех правды и собирал под него силы Русской земли». Только вот ведь в чем дело: Новгород — это особая земля. Даже в годы самого тесного общения с югом Новгород стремился не допускать усиления власти посаженных в нем князей.

1113 год — «Устав Володимерь Всеволодича» Владимира Мономаха

Хотя именно эту эпоху, когда Новгород стал заведомо своевольным, а Киев сильным, и Днепровское государство славян на короткое время представляло что-то единое, Костомаров считал наиболее важной для становления новгородских свобод. Тогда, по его словам, Новгород занял сразу позицию огромной благожелательности к Киеву, видя в нем центр этого государства. Объясняя, почему же только Новгород имел смелость так свободно вести себя с киевскими князьями, он говорил, что дело в особом положении Новгорода, — тот был слишком далеко на севере, вдали от кочевых орд сначала печенегов, потом половцев, ему фактически ничто не угрожало. А соседняя чудь, хоть и пробовала сопротивляться новгородской экспансии, мало в этом могла преуспеть. И изгнанные князья не могли ждать помощи от этих соседей, как бывало на юге, где соседствовали более сильные и отважные народы. К тому же Новгород находился в таком отдалении от центра, что не мог стать ареной для борьбы за княжеские владения, как это было в центре (Чернигов, Волынь, Смоленск, Киев).

Новгород имел полное и никого не задевающее право постоянно расширять свои земли, поскольку это были земли нерусские, окраинные, на них не было претендентов, то есть не было и обиженных. Эти края давали Новгороду огромные богатства, торговля была единственной важной статьей дохода. Недаром Новгород вошел в систему ганзейских городов, наряду с ним в этой ганзейской торговле были задействованы Смоленск и Полоцк, но Новгород был крупнее и куда как богаче, и расположение его было удобнее. Новгород, по Костомарову, тяготел к Южной Руси, был, так сказать, частицей этой Руси на далеком севере среди этнографически чуждых славянских и неславянских племен. И только когда эта Русь запустела, только тогда он вынужден был связать свою судьбу с северо-востоком, то есть с Москвой и другим типом правления, стремящимся не к удельно-вечевому укладу, а к самодержавию. Северо-восточные князья вынуждены были терпеть свободы Новгорода и до поры до времени их не трогать. Но Новгород очень плохо вписывался в централизованную систему, которую строили на северо-востоке, рано или поздно его свободы должны были отнять.

Между Югом и Северо-Востоком

Не слишком долгая эпоха практически полной новгородской самостоятельности — факт в русской истории единичный. Новгород действительно был городом более всего сходным чертами управления с полисами Древнего мира. Недаром историки, говоря о Новгороде, находили аналог этого управления во временах, лежавших за пределом феодальных, и считали Новгород едва ли не вариантом греческих полисов. Тут стоит особо оговорить, что свободы касались более жителей города и пригородов, но не сельского населения. С сельским населением было совсем иначе. Первый опыт полного превращения свободных землепашцев в посаженных на землю рабов — это даже не Южная Русь, это как раз Новгород, взрастивший слой землевладельцев, стремившихся однажды продавших свою свободу лично свободных людей превратить в полных, то есть обельных холопов. Этот процесс происходил по всей тогдашней Руси, но на бедных новгородских пашнях он шел активнее, чем на черноземном юге. Так что идеализировать новгородские свободы можно, только исключив несвободу на прилегающих землях, а они были огромны. Там все оказывалось просто: либо полный холоп, либо данник, промежуточный слой лично свободных сельских жителей сокращался с чудовищной скоростью. Так что, говоря о свободах самого Новгорода, нужно понимать, на чем эти свободы базировались. Ведь кроме торговли важной статьей дохода были пространства вовсе без городов, зато с населением — частью славянским, частью инородным. Управление Новгорода этими землями было жестким. В этом плане бывший пригород Новгорода Псков, который в конце концов добился самостоятельности, был гораздо демократичнее. Во всяком случае на псковских землях не было такого количества обельных холопов, там старались такого поворота событий не допустить, не потому, наверно, что землевладельцы псковских земель были сугубыми гуманистами, а просто потому, что Псков был пограничным городом, рабство и защита от внешних врагов (их было предостаточно — литовские племена, немецкие рыцари) — вещи несовместимые.

Новгород в меньшей степени подвергался таким вторжениям, его защищал как раз Псков. Новгородцы привыкли воспринимать Псков как заслон от вторжений, и они перекладывали, точнее стремились перекладывать, военные обязанности на своего соседа. Иногда новгородцы даже бросали этого соседа в беде, свои выгоды были дороже.