Сколько будет 2+2? - Евгений Елизаров

Вспомним. Уже в самом начале мы обнаружили, что любая, даже самая бесхитростная, интеллектуальная операция может быть выполнена нами только в том случае, если у нас существует система каких-то общих представлений об окружающем нас мире. Если бы ее у нас не было, мы были бы не в состоянии сделать ни одного (жирно подчеркнем: не только верного – вообще никакого ) суждения ни об одном предмете; именно и только эта система служит залогом любой частной истины.

Точно так же ни одна научная дисциплина не в состоянии развить ни одно свое построение, не опираясь на выводы, выходящие далеко за пределы ее непосредственного предмета изучения. Так, например, искусство землемерия существовало и в Междуречье, и в Египте, но «царицей наук» геометрия стала только благодаря обращению к самым общим представлениям о мировом пространстве. Мы так до сих пор и называем эту впервые рожденную в античности систему взглядов «евклидовым» пространством. Кстати, не следует путать те постулаты и аксиомы, которые вводит Евклид, с его воззрением на мировое пространство. Сама система аксиом базировалась на интуитивном, лежавшем куда глубже формализованной мысли античного геометра, представлении. Впервые же научное определение евклидовому пространству дает только Ньютон в своих знаменитых «Началах». В средней школе мы не задумывались о связи доказываемых нами теорем с мировым пространством. Все это потому, что ни одна из них прямо не содержала в себе никаких ссылок на него, но тем не менее вне интуитивных представлений о трехмерном евклидовом пространстве мы не в состоянии утвердиться в истинности ни одного частного геометрического построения. Законы Ньютона сами по себе также не содержат в себе ни определений пространства, ни определений времени, ни определений движения. Но вне общих представлений об этих сложных и таинственных материях они полностью теряют весь свой смысл, – именно это обстоятельство и заставило его дать им формальное определение. Все это применимо и к выводам теории относительности, перевернувшей многое в откристаллизовавшихся взглядах на них. Но ведь и пространство, и время, и движение долгое время были предметом именно философии; только благодаря Ньютону и Эйнштейну они стали предметом физики.

Кстати о движении: ведь и Ньютон, и Эйнштейн судили только о движении в пространстве, между тем движение отнюдь не сводится к одной только механике. Механическое перемещение в пространстве – это только одна, наверное, самая простая ипостась этого сложного многомерного начала. Ведь и зарождение жизни, и биологическая эволюция, и собственно человеческая история – все это тоже движение. Усилие аналитической мысли, которое сопровождает прочтение данного текста, – это тоже движение. Но эти его аспекты, разумеется, ни в коей мере не поддаются описанию ни в терминах физической механики, ни в терминах математики, ни в терминах любой другой частнонаучной дисциплины. Поэтому и по сию пору движение в целом остается неким запредельным и для физики, и для математики и для любой частнонаучной дисциплины предметом. А значит, по сию пору оно остаётся предметом, главным образом, философии.

Уже на этом примере можно сказать, что развитие науки обусловливается, прежде всего, ее способностью впитывать в себя высшие абстракции, составляющие систему наиболее общих представлений об окружающем нас мире. Собственно, в этом и состоит взаимодействие. Любые частнонаучные исследования в конечном счете восходят к предельным абстракциям и принимают какие-то философские истины в качестве конечного обоснования своих собственных результатов. Но и философия впитывает в себя многое от достижений науки.

Но если любая научная дисциплина обречена непрерывно восходить ко все более и более сложным абстракциям, залогом успеха любого исследователя оказывается не только умение накапливать, систематизировать и классифицировать факты, но и способность к абстрагирующей деятельности сознания. И, может быть, не столько умение накапливать, систематизировать и классифицировать факты, сколько способность к абстрактному мышлению. То есть способность понимать и самостоятельно формулировать абстракции предельно высокого уровня сложности. Имеется в виду предельный для современного этапа развития наших знаний, ибо все то, что вчера было рекордным достижением нашего духа, сегодня становится нормой уже для рядового студента.

Однако единая система общих представлений о мире – это только часть философии, образующая собой лишь один из ее разделов, который называется учением о бытии или, на философском языке, онтологией. Существует меж тем и другая – методология, и мы уже могли убедиться в том, что философия, в той ее части, которую составляет диалектическая логика, выполняет роль некоего всеобщего метода познания.

Впрочем, и этим не исчерпывается значение философии в познавательном процессе.

Мы видели, что даже самые простые интеллектуальные операции становятся возможными лишь благодаря предварительному исполнению каких-то строгих процедур, главным образом выполняющихся где-то под поверхностью обыденного сознания. Часть их этих операций описывается в терминах формальной логики, часть – находит свое отражение в категориальном аппарате диалектической. Какие-то из них выполняются рефлекторно, основная же их масса для своего «включения» требует длительного предельного напряжения сознания. При этом, как кажется, логикой и психологией до сего дня выявлен и объяснен лишь небольшой объем из этого общего массива, поэтому простор для исследования в этой области еще достаточно широк.

Тот факт, что мы чаще всего просто не замечаем того, что где-то в глубине выполняются некоторые действия по предварительной обработке информации, говорит, по меньшей мере, о двух вещах. Во-первых, о том, что многие основоположения и формальной и диалектической логик, веками подтверждаясь практикой, входят, как говорится, в самую нашу «кровь», становятся чем-то предельно автоматизированным и незаметным для нас. Как, например, наше дыхание или то же кровообращение. Во-вторых, о том, что вся деятельность сознания далеко не ограничивается только теми процедурами, которые выполняются на подконтрольном нам уровне и подчиняются каким-то единым методически выверенным правилам. По-видимому, очень многое в нашей психике вершится где-то глубоко под покровом доступного нашему контролю «слоя» стихийно и неуправляемо, причем вершится, не прерываясь ни на мгновение, на протяжении всех двадцати четырех часов в сутки.

Все эти стихийные процессы образуют собой, может быть, самое главное, что таится в недрах нашего сознания, – его резервы. Ведь организованным потоком мыслительного процесса охвачена в сущности только ограниченная часть общего интеллектуального потенциала человека, многое же из него нам пока и неизвестно, и недоступно.

Стихийность всех этих «подповерхностных» процессов, их неподчиненность организующему и дисциплинирующему началу строгого метода, означает, что они развертываются неуправляемо, хаотически. Вероятно, именно поэтому они и недоступны нашему контролю: ведь хаотичность попросту сливает их в некий сплошной информационный «шум». Поэтому задача состоит в том, чтобы организовать их, вовлечь их в единый – но уже управляемый и подконтрольный именно тем целям, которые мы сами каждый раз ставим перед собой, – поток творческой мысли.

Меж тем известно, что к использованию любых резервов нашего организма ведет только один единственный путь – тренировка. Причем тренировка постоянная, подобная той, которой изнуряет себя любой честолюбивый мастер, будь это спортсмен, музыкант или даже карточный шулер. «Душа обязана трудиться. И день и ночь, и день и ночь.»– сказал поэт. Поэтому, если и в самом деле есть желание добиться в науке успехов, сопоставимых с высшими достижениями во всех других сферах, где проявляет себя человеческий талант, работать необходимо ничуть не меньше. И здесь явственно прослеживается еще одна функция философии. Ведь вкратце подытоживая все то, о чем говорилось выше, можно выделить три составляющих из которых, как кажется, и складывается способность к самостоятельной исследовательской работе: способность к абстрактному мышлению, владение методологией познания, наконец, свободная ориентация в системе общих представлений об окружающем нас мире. Отсюда и предметом формирования и развития должны быть в первую очередь именно они.

Все мы наслышаны о рекордных достижениях в штанге, но ведь и абстрагирующая деятельность нашего сознания вполне может быть уподоблена этому виду спорта. Сложная абстракция сродни тяжелому весу: далеко не каждому она доступна. Конечно, что-то в любом из нас – и от Бога, а значит, кто-то, уже в силу дарованных ему талантов, в состоянии сразу же взойти на сравнительно высокую ступень. Так, унаследовавший, музыкальные, шахматные, математические или какие-либо иные способности человек сразу же выделяется среди своих сверстников. Кто-то, напротив, вынужден довольствоваться немногим. Но все же нет никого, кому сразу же стал бы доступен тот уровень, освоение которого и делает рекордсменов. Даже самый яркий талант нуждается в долгой шлифовке. А это значит, что если нет внутренней готовности постоянно изнурять себя интеллектуальными нагрузками, всякую мечту об успехе нужно навсегда оставить. Все то же можно сказать и о методе. Только предельное подчинение его требованиям, только доведение до автоматизма всех тех формально – и диалектико-логических процедур, которые направляют ход исследования, открывает возможность к использованию скрытых механизмов сознания, а значит, – дорогу истинному творчеству. Но все это – тоже философия, ибо именно она – лучшая сфера, где и формируется способность к абстрактному мышлению, и шлифуется метод познания. Что же касается свободы ориентации в системе общих представлений об окружающей нас реальности, то она во все времена формировалась только этой древней и вместе с тем никогда не стареющей наукой.