Политическое цунами - Сергей Кургинян

Дав эти определения, мы можем начать рассматривать достаточно сложные, но явно не беспочвенные концептуально-аналитические гипотезы. Подчеркнув, что это именно гипотезы — не более того, но и не менее.

Что если речь идет о завершении именно эпохи Модерна и о начале эпохи совсем другой? Что если все эти перестройки, глобальные революции, глобальные политические пробуждения есть просто фазы в развитии мегапроцесса, ведущего к глубокому переустройству мира? Мегапроцесса, в котором, опять-таки, есть место и вынужденным, и собственным колебаниям?

Если так, то мы все как бы стоим на узком мосту, соединяющем между собой очень разные исторические эпохи. Или, еще точнее, мы находимся на стыке между эпохой завершающейся (и потому обладающей внятными историческими характеристиками) и эпохой начинающейся (а значит, по определению, такими характеристиками не обладающей).

Скорее всего, переходный период обладает определенной вариативностью. И в этом смысле можно сказать, что мы находимся на развилке — между эпохой Модерна и эпохами. Да, не эпохой, а эпохами. В таких случаях выбор пути определяет то, каким станет новое время, и в каком мире будут жить наши дети и внуки. Мы можем сделать один выбор — и оказаться в одном новом политическом измерении, одной новой исторической эпохальности. А можем сделать другой выбор — и оказаться в другом измерении, в другой эпохальности. Человечеству не всегда предоставляется возможность подобного выбора. Но переживаемый нами момент, по всей видимости, такую возможность нам предоставляет.

Содержание уходящей эпохи — всеобъемлющая и безальтернативная монопроектность, согласно которой в мире есть только Модерн и ничего больше. В соответствии с проектом «Модерн», весь мир идет к прогрессу, гуманизму. Все мы рано или поздно разовьемся. Мы можем развиваться с низкого уровня производительных сил до высокого. Или с высокого — до самого высокого. Но рано или поздно мы все будем там, наверху, все будем гуманизированы, прогрессивны и сольемся в единое человечество. Вот что такое эпоха Модерна.

Длилась она и впрямь около пятисот лет. И если она теперь завершается, если налицо и ее внутренняя усталость, и стремление ее противников сократить донельзя отведенный ей еще исторический срок — то можно говорить о демонтаже Модерна. Демонтаже, который осуществляется сознательно — с оглядкой на объективные факторы, порождающие усталость Модерна, его готовность рухнуть под грузом накопившихся внутренних противоречий.

Как соотносятся между собой наличие таких противоречий и гипотеза о сознательном демонтаже существующего мироустройства? На наш взгляд, соотношение примерно такое же, как между устройством взрываемого дома и размещением в нем взрывных устройств. Ни один профессиональный подрывник не будет взрывать дом без учета его конфигурации, точек уязвимости взрываемого строения, меры износа его опорных конструкций. А значит, никакого противоречия между гипотезой о демонтаже Модерна и высокой степенью износа связанной с Модерном исторической эпохи — нет.

Напротив, только безумец, романтик, авантюрист может затеять демонтаж эпохи, находящейся в расцвете, обладающей высокой степенью внутренней устойчивости и открытой исторической перспективой.

Но если Модерн демонтируется (вновь подчеркнем — с оглядкой на его историческую усталость), то в силу каких причин? Кого и почему Модерн перестал устраивать?

Начнем с того, что если Модерн кого-то чем-то перестал устраивать, то этот «кто-то» (если, конечно, речь идет о реальном субъекте, а не о зловещем затаившемся заговорщике) обязательно заявит о себе открыто. И начнет обосновывать свои намерения осуществить обсуждаемый нами «исторический демонтаж».

Заговорил ли кто-то всерьез о необходимости подвести черту под эпохой Модерна?

Да, безусловно. Об этом всерьез заговорили со времен первых докладов Римскому клубу[144], обосновывая невозможность далее жить по правилам Модерна фундаментальными глобальными ограничениями (нагрузкой на экологию планеты, исчерпанием невозобновляемых ресурсов и так далее). Никто не собирается обвинять Римский клуб в сознательной мистификации. Разумеется, экологические проблемы, проблемы ресурсов невероятно остры. И, тем не менее, сводится ли все только к объективной остроте этих проблем? Или же мы имеем дело еще и с чем-то другим?

Это «другое» достаточно очевидно. Просто не все хотят поставить вопрос ребром. Рискнем это сделать, оговорив, что мы сознательно заостряем проблему в рамках обсуждения одной из возможных гипотез. Не более того, но и не менее.

В рамках Модерна, принятого на вооружение сейчас новыми великими странами, такими, как Индия и Китай, речь идет о неотъемлемом праве всех развившихся национальных государств обеспечить своим гражданам — в качестве приза за ускоренное развитие — высокий жизненный уровень. Предположим, что великим развивающимся странам удастся, успешно осуществляя свой национальный Модерн в рамках Модерна всечеловеческого, предоставить своим гражданам (пусть и в отдаленной исторической перспективе) все то, чем обладает сейчас гражданин Европы или США. Ну, например, отдельный коттедж, две машины на семью и так далее.

Что в этом случае произойдет с невозобновляемыми ресурсами? С бензином, который надо залить в новые 6–7 миллиардов машин? С энергией, которую надо откуда-то добыть для того, чтобы обеспечить правильное функционирование 2–3 миллиардов новых коттеджей?

Вот очевидная, но не обсуждаемая стратегическая проблема.

Но есть и проблема менее стратегическая, но обладающая определенным прагматическим значением.

Модерн как историческая эпоха обладает определенными правилами или законами. Один из этих законов — закон неравномерного развития. Молодые национальные государства, успешно играющие по правилам Модерна, рано или поздно догоняют и обгоняют ранее лидировавшие старые государства. Так, к началу Первой мировой войны молодое германское государство стало догонять и обгонять старого лидера — Британскую империю.

На сегодняшний день старый лидер, справедливо завоевавший ключевые позиции в рамках правил игры, задаваемых эпохой Модерн, — Соединенные Штаты Америки.

Но правила игры таковы, что не может не появиться молодого лидера. Таким лидером на глазах всего мира становится Китайская Народная Республика, которая, в свою очередь, оглядывается на еще одного крупного молодого игрока — Индию.

В подобной констатации нет ни грамма алармизма, нет никакой попытки демонизировать происходящее. Это так потому, что так устроен мир. Потому, что в рамках этого устройства мира, то есть в рамках Модерна, молодое мощное успешное государство обязательно начнет обгонять лидера.

Вопрос в одном — как поведет себя лидер? Что он сделает, если правила эпохи Модерна обязуют его передать эстафету лидерства, а он этого не хочет и не может сделать? Не возникнет ли соблазна кардинально изменить правила? При том, что усталость Модерна позволяет в принципе это сделать.

Перейдем от этих общих построений к интересующему нас феномену разогрева Большой исламской дуги.

В Соединенных Штатах существовали и существуют две главные стратагемы.

Одна — это стратагема, условно говоря, республиканской партии, или «фирменное блюдо имени Генри Киссинджера», согласно которому Ближний Восток держится на следующих китах: Израиль, Египет, отчасти Турция — и на стабильных военных режимах, про которые давно говорилось: «Сукин сын, но наш сукин сын», то есть, на светском авторитаризме.

Другая стратагема, лежащая в основе игры, условно, демократической партии, или «фирменное блюдо имени Збигнева Бжезинского», состоит в том, что Соединенным Штатам для того, чтобы играть на всех «мировых полянах», нужен радикальный исламизм.

Разумеется, нельзя сводить каждую стратагему не только к имени отдельного, сколь угодно влиятельного, политического стратега, но и к одной из главных политических партий. Позволяя себе подобное упрощение, мы просто хотим сделать картину несколько более ясной. При том, что стратагемы действительно существуют. И их привязка к определенным фигурам и политическим субъектам не столь важна, как факт наличия стратагем.

В чем разница между этими стратагемами?

Одна из них (для упрощения будем называть ее «киссинджеровской») говорит о том, что Соединенным Штатам нужен новый мировой порядок, что они воспринимают господство как порядок. То есть как своего рода Четвертый Рим.

Любой мировой лидер мечтает об установлении мирового порядка. США мечтали установить свой мировой порядок на протяжении всей второй половины XX века. После распада СССР у США возникли реальные возможности осуществить эту мечту. Но оказалось, что за ее осуществление надо заплатить слишком высокую цену. И что американский народ, вкусивший от комфорта и безопасности, платить такую цену не хочет.