Читая «Лолиту» в Тегеране - Азар Нафиси

У Заррин была светлая тонкая кожа, глаза цвета жидкого меда и светло-каштановые волосы, которые она убирала за уши. Они с Видой сидели в первом ряду справа, у самой двери. Обе всегда улыбались. Было что-то неприличное в том, с каким идиллическим и безмятежным видом они там сидели. Даже я, отрекшаяся от всех своих революционных чаяний, поражалась их спокойствию.

Вида выглядела серьезнее и больше напоминала типичную студентку, сосредоточенную на учебе; с Заррин всегда существовала опасность, что она утратит контроль и отклонится от намеченного курса. В отличие от многих других, они не принимались агрессивно отстаивать свою аполитичность и, казалось, не испытывали необходимости оправдываться. В те времена студенты отменяли занятия при любой возможности. Почти каждый день у них были дебаты, мероприятия, и посреди всей этой бурной деятельности Заррин и Вида не пропускали ни одной лекции – причем явно потому что не хотели пропускать, не из-за чувства долга. Они всегда выглядели свежо, опрятно и безукоризненно.

Помню, однажды мои студенты из крайне левой группировки отменили занятия в знак протеста против недавнего убийства трех революционеров. Я спускалась по лестнице, а они меня нагнали. На предыдущей лекции я заметила, что, возможно, некоторые книги из заданных по программе будет трудно найти. Студенты рассказали, что в Тегеране есть книжный магазин, где остался самый большой запас английских книг и в том числе несколько экземпляров «Великого Гэтсби» и «Герцога»[33].

«Гэтсби» они уже прочитали. А другие книги Фицджеральда – похожи ли они на этот роман? Продолжая обсуждать Фицджеральда, мы спустились по широкой лестнице и прошли мимо столиков, где продавали политические брошюры. У стены, увешанной газетами, собралась довольно большая толпа. Мы вышли на горячий асфальт и сели на скамейку у ручья, бегущего по территории университета; мы болтали, как дети, угощающие друг друга ворованной вишней. Я чувствовала себя очень юной, мы разговаривали и смеялись. Потом разошлись каждый своей дорогой. Это был единственный случай нашего близкого общения.

6

«Судить преступников нельзя. Суд над преступником – нарушение прав человека. Права человека требуют, чтобы преступников убивали сразу же, как только выяснится, что они преступники», – заявил аятолла Хомейни в ответ на протесты международных организаций по защите прав человека, осудивших последовавшую за революцией волну казней. «Они критикуют нас за то, что мы казним животных». Радостное чувство ликования и свободы, последовавшее за свержением шаха, вскоре уступило дурным предчувствиям и страхам; режим продолжал казнить и убивать «антиреволюционеров»; установилась новая система правопорядка из «комитетов бдительности» – самопальных группировок воинственно настроенных граждан, терроризирующих улицы.

Имя: Омид Гариб

Пол: мужской

Дата ареста: 9 июня 1980

Место ареста: Тегеран

Место заключения: тюрьма Каср, Тегеран

Обвинения: прозападные взгляды, прозападное воспитание; слишком долго учился в Европе; курит сигареты «Винстон»; демонстрирует крайне левые взгляды.

Приговор: три года тюремного заключения; смертная казнь.

Информация о суде: суд проходил за закрытыми дверьми. Арестован после перехвата властями письма, отправленного другу во Францию. В 1980 году приговорен к трем годам тюремного заключения. 2 февраля 1982 года, в период отбывания Гарибом тюремного срока, родители узнали, что его казнили. Обстоятельства казни остаются невыясненными.

Дополнительная информация:

Дата казни: 31 января 1982

Место казни: Тегеран

Источник: бюллетень «Амнести интернэшнл» от июля 1982, том XII, номер 7.

В те дни все мы были прохожими на людных улицах метрополиса, шагали, зарывшись лицами в воротники, занятые своими личными проблемами. Я ощущала определенную дистанцию между собой и студентами. Когда в Штатах мы кричали «смерть тому-то и тому-то», это пожелание смерти казалось символическим, абстрактным, будто бы невозможность претворения в жизнь этих лозунгов побуждала нас еще сильнее на них настаивать. Но в Тегеране 1979-го эти лозунги осуществлялись со зловещей точностью. Я чувствовала себя беспомощной: мечты и лозунги оживали, и спасения от них не было.

К середине октября, почти через три недели после начала занятий, я начала привыкать к нерегулярному ритму своих университетских будней. Редко выдавался день, когда наш рутинный распорядок не прерывался чьей-нибудь смертью или заказным убийством. Митинги и демонстрации устраивались в университете постоянно по разным причинам; почти каждую неделю студенты бойкотировали или отменяли занятия под малейшим предлогом. Я знала лишь один способ сохранить гармонию и ритм в своей жизни – читать книги и планировать уроки по сбившейся программе; впрочем, несмотря на беспорядки, мои занятия проходили относительно регулярно, и большинство студентов на них присутствовали.

В один теплый октябрьский день я пыталась протиснуться сквозь толпу, образовавшуюся у входа в наш корпус. Толпу собрала вокруг себя известная профессорша левых взглядов с кафедры истории. Повинуясь импульсу, я остановилась ее послушать. Не помню всего, о чем она говорила, но некоторые ее слова отложились на задворках ума и до сих пор надежно там хранятся. Она говорила, что ради независимости готова носить чадру. Она наденет чадру в знак противостояния американским империалистам; так она им покажет… Покажет что?

Я поспешно поднялась по лестнице в комнату для совещаний кафедры английского, где у меня была назначена встреча со студентом – с Бахри. Отношения у нас были сугубо официальные; я так привыкла называть его по фамилии и думать о нем как о Бахри, что даже забыла его имя. Как бы то ни было, сейчас это неважно. А важно, наверное, – потому что иносказательно это характеризовало его лучше – что у него было светлая кожа и темные волосы; казалось, что он упрямо молчит, даже когда разговаривал, и с губ его не сходила кривая усмешка. Эта усмешка окрашивала все его слова и создавала впечатление, будто то, о чем он умалчивает, все, что нагло скрывает от своих слушателей, решив не сообщать им об этом, ставит его в положение превосходства.

Бахри написал одну из лучших студенческих работ по «Гекльберри Финну», которую мне когда-либо доводилось читать, и с того самого дня и до конца моей работы в Тегеранском университете он словно всегда находился рядом или на шаг позади во время всех наших ожесточенных дискуссий. Он в буквальном смысле стал моей тенью, и я постоянно ощущала на себе груз его насмешливого молчания.

Он пришел сообщить, что ему нравились мои занятия и «они» одобряли мои методы преподавания. Правда, я задала слишком много читать по программе, и поначалу из-за этого студенты думали бойкотировать мои лекции, но потом проголосовали против бойкота. Бахри пришел