…А вослед ему мертвый пес: По всему свету за бродячими собаками - Жан Ролен

В Брокен-Хилле я оказался второй раз в жизни. Двенадцать лет назад мне довелось провести здесь некоторое время. Дело было в декабре. Уже в ту пору меня привело сюда намерение войти в контакт с «Бюро по уничтожению диких собак». Но персонал этого учреждения как раз взял отпуск, по крайней мере, сколько я ни звонил, ни по одному номеру их телефоны не отвечали: слышались только длинные гудки. Эта профессиональная неудача, постигнув меня вслед за другой, более интимного свойства, привела меня в меланхолическое состояние духа, да и Брокен-Хилл оказался местечком, как нельзя больше располагающим к унынию. Настолько располагающим, что впору заподозрить, не этот ли город послужил прототипом того, где покушался на свою жизнь герой романа Кеннета Кука «Проснуться в страхе», — правда, надобно признать, что покушался он безуспешно, но происходило это в городском саду, весьма напоминающем Национальный парк имени Чарльза Стёрта с его нелепым монументом в память жертв катастрофы «Титаника», точнее, его музыкантов, которые, как принято считать, играли, не сбиваясь с такта, пока корабль тонул.

Тогда, в первое посещение я остановился в отеле «Уэст Дарлинг», гордостью которого является то, что он существует с 1886 года и имеет «самый большой балкон в городе». Окна моего номера как раз выходили на этот балкон, идущий вдоль изогнутого фасада отеля, здание возвышается на перекрестке Серебряной улицы и улицы Окислов (Брокен-Хилл — город горнопромышленников, большинство его улиц названо в честь минералов). Я проводил целые часы, облокотившись на балюстраду (в тени — поскольку там крытая галерея), и созерцал этот перекресток, чуть ли не на весь день замирающий в остекленевшей неподвижности, сохраняя тем не менее такое кинематографическое совершенство, что при взгляде сверху было немыслимо воспринимать его иначе чем декорацию, главное предназначение которой в том, что здесь в любой момент готов разыграться инцидент, стремительно перерастающий в разгул насилия, какой-нибудь налет с захватом заложников или перестрелкой между двумя группами верховых. Эта иллюзия сохранялась даже на первом этаже, она была настолько навязчивой, что, когда жара спадала и я решался выйти из отеля, мне ни разу не удалось пересечь это пространство нормально, без залихватской позы.

В 2007 году, стараясь по мере сил минимизировать риск новой неудачи, я дошел до того, что обратился в посольство Австралии в Париже с просьбой предупредить «Бюро по уничтожению» о моем визите. И позже, уже будучи неделю в Сиднее, где у меня нашлось немало забот куда поважнее, например отыскать Марианну (которая за это время вышла замуж и стала мамой маленькой дочки) или прочесть в оригинале книгу Джорджа Оруэлла о Каталонии, я все-таки, прежде чем сесть на поезд, идущий в Брокен-Хилл, непременно, что ни день, по нескольку раз названивал некоему Тони Мейо, ответственному лицу из «Бюро», обратиться к которому мне посоветовали в посольстве; там я натыкался на автоответчик, чтобы снова и снова оставлять на нем одно и то же послание: «Пожалуйста, перезвоните мне!» Что ж, его телефон хотя бы не отвечал мне длинными гудками.

Время пребывания в Сиднее я потратил еще и на то, чтобы освежить и расширить свои книжные познания относительно динго, австралийской дикой собаки, интерес к которой лежал в основе по меньшей мере двух моих поездок в эту страну. В Национальной библиотеке Нового Южного Уэльса, в той же картотеке, где рылся двенадцать лет тому назад, я обнаружил данные произведений, авторитетных в этой области, к примеру «Динго в Австралии и в Азии» Лори Корбетт или работу Филиппа Холдена 1991 года, правда, не слишком известную, «Вдоль ограды от собак динго». С другой стороны, в библиотеке мне попалась книга Октава Мирбо под названием «Динго», опубликованная в 1925 году в Париже, о существовании которой я понятия не имел, но был не на столько любопытен, чтоб ее заказать: сомневаюсь, чтобы автор «Сада пыток» когда-либо всерьез интересовался австралийскими млекопитающими.

Каковы бы ни были литературные достоинства произведения Холдена (в части рассказа о путешествии посредственные), автор грешит излишним легковерием в отношении предрассудков, которых он набрался у овцеводов, о чем говорят его заявления вроде этого: «Динго — животное, которое нам обходится всего дороже, они всегда наносили ущерб производству шерсти в стране».

Книга Корбетт носит более научный характер. Из нее следует, что динго завезены в Австралию около 4000 лет назад мореплавателями (seafarers) с азиатского юго-востока, притом неизвестно, являлись ли они в то время домашними животными или просто комменсалами наподобие мезолитических собак, рожденных воображением Коппинджера.

Кстати, Ксавье де Планоль в работе, которую я уже цитировал, пишет, что, поскольку динго попали на этот огромный остров на стадии «приручения», «комменсальности», которую можно квалифицировать в лучшем случае как состояние «предодомашненности», их дальнейшее размножение ни в коей мере не сопровождалось покровительством человека, какое характерно для его отношения к домашним животным.

Динго так хорошо прижились в Австралии задолго до прибытия англичан с их овцами, что, вытесняя сумчатого волка, сделались главными, а вскоре и единственными хищниками, угрожающими сумчатым травоядным. Хотя поборники интересов шерстяной индустрии ныне на большей части австралийского континента объявляют динго «паразитами» и «чумой» и только в пределах некоторых национальных парков им обеспечена хоть какая-то официальная защита, эти собаки в качестве разновидности диких животных, каковыми они неоспоримо стали, если не являлись изначально, рискуют, как утверждает Корбетт, прекратить свое существование не столько потому, что люди угрожают им ядами, ружьями и капканами, не говоря о тысячах километров изгородей, воздвигаемых с великим трудом и ревностно поддерживаемых с целью не подпустить их к баранам, — куда большую опасность представляет в этом отношении их скрещивание с домашними и феральными собаками. «Исчезновение чистопородных динго представляется неизбежным», — пишет Корбетт.

Однако близость и неизбежность исчезновения не мешают динго (по крайней мере, латинскому наименованию этого вида) оставаться поводом для дискуссий. На протяжении долгого времени в научном контексте превалировало название canis familiaris dingo, затем начиная с девяностых годов под влиянием Корбетт его оттеснило другое — canis lupus dingo. Коль скоро эту последнюю формулировку можно упрекнуть в том, что, подчеркивая родственные связи динго с волком, она не принимает в расчет вероятность одомашнивания этого животного еще до его появления в Австралии, другие специалисты остановили свой выбор на canis lupus familiaris dingo, скрестив новое наименование с прежним. Проблема усложняется еще и тем, что вероятная родственница динго — поющая собака из Новой Гвинеи, описанная в 1957 году австралийским специалистом по млекопитающим Эллисом Траутоном и нареченная им же canis hallstromi (сколько ни рылся в источниках, никакого мистера Халлстрома я там не нашел), из тех же соображений, что приведены выше, или близких к ним должна бы именоваться canis lupus familiaris dingo hallstromi, да только длинновато такое имечко для небольшой собаки, которой, чего доброго, ныне уже и на свете нет.

Зато в языках аборигенов представлены по меньшей мере двенадцать слов, служащих для обозначения австралийской динго: warrigal, tingo, joogoong, mirigung, noggum, boolomo, papa-inura, wantibirri, maliki, kal, dwer-da и kurpany, а сверх того еще шесть — для новогвинейской поющей собаки — «waia, sfa, katatope, kurr-ona, agl-koglma и yan-kararop». Перечень взят из документа, опубликованного в разделе «Canids: Foxes, Wolves, Jackals and Dogs» в 2004 году Комиссией по выживанию видов UICN (Union internationale pour la conservation de la nature), то есть Интернационального союза охраны природы.

В мае 2007 года в Австралийском музее неподалеку от Национальной библиотеки состоялась выставка под названием «Столкновение миров, первые контакты с пустыней Запада», посвященная экспедиции в эту самую пустыню, затеянной в пятидесятых австралийским антропологом Дональдом Томсоном. Среди великолепнейших фотоснимков, привезенных им из этой экспедиции, — портрет вождя аборигенов из окрестностей озера Маккей по имени Патута Артур Тьяпанангха, где этот последний представлен сидящим на корточках в нескольких сантиметрах от воды, его редкие волосы топорщатся, но стянуты тесьмой, черная борода, заостренно подстриженная, достигает груди, сам же он жестом скорее ласковым, нежели властным обеими руками удерживает за задние лапы собаку динго. Вдали видна линия берега, тонкая и зыбкая, отделяющая бледную голубизну небес от желтой, по мере удаления розовеющей воды, должно быть, это и есть озеро Маккей. Вождь и сам сидит почти что в воде, устремив взгляд своих чуть раскосых глаз в объектив; у динго окрас светло-бежевый, на груди и в нижней части морды почти переходящий в белый, как мне пришлось убедиться немного позже, в точности такой, как у чучела, выставленного в том же музее, а вернее, задвинутого в угол того зала экспозиции, на двери которого красовалось: «Ищи и обрящешь».