Исповедь сталиниста - Иван Стаднюк

- Вы отдаете себе отчет, что это типография армейской газеты?

- Плевал я на вашу газету! Мне надо в войска! Я начальник штаба дивизии! - и назвал номер соединения, который мне был неизвестен.

Не хватило у меня рассудительности предложить подполковнику самому сталкивать грузовик в карьер. А может, повлияло то, что я заметил, подполковник был в добром подпитии. И стал наивно уразумлять его, что газета наша - это орган большевистской печати и никто не вправе так скоропалительно распоряжаться целостностью его типографии. И не опомнился, как подполковник влепил мне оплеуху. Это - на виду у всех собравшихся около злополучной машины наших шоферов, наборщиц, корректоров. Трудно передать полыхнувшую во мне обиду, стыд и ярость. Потеряв самоконтроль, я нанес ответный удар обидчику снизу в челюсть, от которого он рухнул наземь. Тут подоспели адъютант подполковника и шофер его эмки. У адъютанта был автомат в руках. Прогрохотала очередь в воздух. Началась свалка. Пока я отнимал у подполковника пистолет, которым он пытался воспользоваться, наши шофера и наборщики обезоружили его "свиту". В это время автоколонна двинулась вперед - сломанный грузовик со шрифтовыми кассами был взят на буксир. Теснина между карьерами освободилась. Подполковник с вздувшейся отметиной на подбородке и отрезвевший, молча забрал у меня свой пистолет, выматерился, сверкнул яростным взглядом, сел в подъехавшую эмку и умчался вперед.

Надо было ждать беды. Полагалось написать начальству рапорт, что я и сделал. Но в рапорте не мог указать ни фамилии подполковника - не знал, ни номера дивизии - не запомнил. Потянулись тревожные дни. Я почти потерял сон - трусил, фантазия рисовала заседание военного трибунала...

Через несколько дней мне было приказано явиться в первый эшелон штаба, к начальнику политотдела армии. Штаб располагался в селе Баранье Поле (когда-то именовалось - Бранное Поле).

Разыскал хату полковника Хвалея. Зашел и доложил, что явился по вызову. Лицо начальства ничего доброго не предвещало. Хвалей взглянул на меня холодными серыми глазами, скулы его сердито шевельнулись.

- Газета вышла? - строго спросил он.

- Так точно, вышла. А могла и не выйти...

- Расскажи, как все случилось.

Пересиливая волнение, я стал рассказывать, да с такими подробностями, что тот драчливый подполковник выглядел совсем ненормальным.

- Вы же могли перестрелять друг друга! - сердито перебил меня Хвалей. - Вот было бы чрезвычайное происшествие.

- Вполне, товарищ полковник. Но я к своему оружию не притрагивался. И перешел в наступление: - Как бы вы поступили, если бы вам в присутствии ваших подчиненных врезали по морде?!

- А если б даже без подчиненных? - Хвалей засмеялся, и лицо его подобрело. - На твоем месте я поступил бы точно так же... Но за взаимный мордобой офицеров полагается вас обоих понизить в воинском звании.

- Меня и так уже понизили: на Северо-Западном фронте я был батальонным комиссаром. Если помните, при введении погон мне вместо майора дали капитана. Сейчас опять будете разжаловать? Это при трех моих ранениях и двух орденах?

Хвалей задумался. Смотрел на меня с укором и досадой. Наконец сказал:

- Вот твой рапорт, - и протянул мне знакомую бумагу. - Я его не видел... Но если этот подполковник окажется из нашей армии и поступит от него рапорт, в чем я сомневаюсь, напишешь объяснительную записку. В ней сделай акцент на том, что подполковник был пьян, и назови всех свидетелей происшествия.

- Слушаюсь!..

Вернулся я в редакцию с тяжелым сердцем: предстояло еще какое-то время жить в тревоге. Лучше бы уж сразу все решилось. В атаки было ходить проще, чем томиться перед неизвестностью, зная, что человеческая мстительность при отсутствии здравого смысла бывает беспредельной. А офицер, поднявший руку на другого офицера, пусть младшего по званию, да еще не в экстремальной обстановке, не мог быть порядочным человеком. Впрочем, рукоприкладство на фронте не являлось редкостью. Пример этому подавали даже иные именитые генералы высоких званий и находившиеся на высших командных должностях. Свои поступки они оправдывали остротой боевых ситуаций и необходимостью повысить расторопность и находчивость исполнителей приказов. Вот и допускали унижение человека и насилие над ним. Но пользы от этого не было. Только озлобление...

В редакции я застал приехавшего из Москвы нового редактора подполковника Ушеренко Якова Михайловича. Выше среднего роста, полнотелый, розово-круглолицый. Темные глаза его смотрели пронзительно, чуть из-подо лба. Полные губы, родинка на щеке рядом с крупным носом, густая черная шевелюра. Угадывался в нем совсем невоенный человек. До приезда на фронт он был редактором газеты Московского военного округа "Красный воин", а до войны - редактором "Правды" по разделу литературы Все мы сразу же почувствовали в новом редакторе человека высокого интеллекта и большой эрудиции. Поначалу даже робели при разговоре с ним.

Представляясь новому редактору, я попросил его перевести меня с должности ответственного секретаря на "боевую" работу - в армейский отдел или группу информации. Объяснил это тем, что имею военное образование, боевой опыт и желание чаще бывать на передовой. Действительно, мне очень хотелось писать самому, а не редактировать чужие материалы, составлять макеты и вычитывать гранки.

- Позвольте, но ведь вы и рассказы пишете? - Оказалось, что Ушеренко при назначении его редактором "Мужества" листал в Москве, в отделе печати Главпура, подшивку нашей газеты.

- Да так, балуюсь, - снисходительно к самому себе сказал я.

- В литературе баловаться нельзя, - назидательно изрек Ушеренко. - Или серьезно надо писать, или не браться за писательство. Увлечетесь, а способностей может не оказаться, и сломаете себе судьбу.

Я был озадачен, даже обескуражен, ибо был уверен, что, окажись у меня много свободного времени, я смогу писать хоть романы. Это было приятное заблуждение, ибо даже элементарных понятий о законах художественного творчества, теории литературы у меня не было Писал интуитивно, не различая, где я пересказываю события, а где изображаю их. Все эти постижения окажутся для меня впереди.

Разговор продолжался. Яков Михайлович стал вспоминать о своей работе в "Правде", встречах и сотрудничестве с именитыми писателями. Называл такие фамилии, что у меня дыхание перехватывало, и я уже смотрел на редактора как на человека совсем необыкновенного.

Мне везет в жизни на неординарные случаи и совпадения. Вот и во время нашего в Ушеренко разговора раздался стук в дверь. На пороге просторней горницы встал улыбающийся капитан Давид Каневский. Неумело отдал честь и доложил: