Дети Гитлера - Гвидо Кнопп

Однако не только страх быть убитой терзал молодых девушек, но и опасения, что им самим придется кого-то убивать. Элизабет Циммерер рассказывает о своих переживаниях: «Это было ужасно. Я помню момент, когда я взяла противника на прицел. Мне оставалось только нажать на спуск. Но я не сделала этого. Я просто не смогла».

В отличии от первых лет войны, когда женщины и девушки узнавали о положении на фронтах из военных сводок, списков погибших и продовольственного рациона, теперь они сами очутились лицом к лицу с жестокой действительностью. Тяжелые впечатления оставила о себе служба в госпиталях. Мария Айзенэкер, которая работала медсестрой в лазарете рассказывает: «Было мучительно смотреть на молодых мужчин без рук и ног, с пулевыми ранениями, которые находились между жизнью и смертью. Многие из-за сильной боли не могли уснуть по ночам и им приходилось давать морфий». Мрачной издевкой звучали пропагандистские передовицы из главной газеты Гитлерюгенда «Юнге Вельт»: «Девушки невероятно счастливы работать в лазаретах Красного креста. Здесь они выполняют свои высокие задачи. И они на самом деле становятся заботливыми матерями своей родины».

Ночные бомбардировки больших городов окончательно рассеяли последние иллюзии некогда восторженных девушек из СГД. При виде мертвых тел, сложенных в ряды, и разрушенных жилых кварталов мало кто еще продолжал верить в сказки о «новом времени». Вместо этого многих охватывала бессильная ярость. Дорис Шмид-Гевинер, которая будучи четырнадцатилетним подростком, участвовала в опознании погибших в ходе авианалета, а в 1945 году обучалась обращению с фаустпатроном, рассказывает о своих чувствах: «Не думаю, что в то время я жила с мыслю умереть за Гитлера. Нет. Мы хотели сражаться против тех, кто причинил нам столько горя. Вы не представляете, как я тогда ненавидела тех, кто сбрасывал бомбы. А тогда они собирались прийти в Штутгарт. Я бы выстрелила бы в них из любого фаустпатрона».

Фанатизм как следствие недостатка информации относится во времена диктатуры к числу наиболее прочных опор, на которых зиждется власть режима. Редко разница между действительностью и «сказками», которыми пропаганда кормила немцев, была больше, чем она была в последние месяцы 1944 —1945 годов. Готовность еще немалого числа немцев умереть за «фюрера, народ и отечество» в условиях явной бесперспективности дальнейшего ведения войны кажется страшной загадкой. Ирмгард Роге объясняет «свое желание держаться» до горького конца:»Сомнений в правильности всех этих вещей у нас не было. Мы действительно думали так. Так же думали наши солдаты, наши летчики. Мы должны были мстить».

Всё, чем занимались в СГД в предвоенные годы, теперь во время последних лет войны казалось далекими воспоминаниями. В сознании наших собеседниц военные годы ассоциируются со словами «мрачный», «темный», «скудный», а предвоенное время вспоминается как «солнечное и радостное». Никаких вдохновенных воспоминаний о путешествиях — вместо этого жестокие военные будни. Строгость нравов в ранние годы существования СГД исчезла без следа. Новый курс, провозглашенный шефом СС Генрихом Гиммлером и заместителем Гитлера по партии Мартином Борманом гласил: любой ценой получить как можно больше детей для того, чтобы они заменили миллионы погибших и попавших в плен. Женатые офицеры СС получали премию за каждого рожденного от них ребенка. Так называемые «браки в интересах народа» должны были соединить незамужних женщин и солдатских вдов с «безупречно здоровыми» мужчинами, обладавшими «бойцовскими качествами». В целях снижения количества абортов в организованных под руководством СС «лебенсборнах» незамужние матери могли анонимно родить ребенка.

Почти полная закрытость родильных домов «лебенсборн»привела к тому, что после нескольких послевоенных публикаций в прессе эти учреждения получили известность как особый вид «арийских публичных домов», хотя в действительности они таковыми не являлись. В «лебенсборнах» рожали, а не занимались любовью. Медицинский персонал СС выхаживал новорожденных детей, а затем передавал их приемным родителям, которые были «верны линии партии». Настоящая преступная сущность «лебенсборнов» состояла в том, что в них свозили детей из оккупированных стран. Десятки тысяч светловолосых детей из Норвегии, Польши и Франции были оторваны от своих матерей и направлены в рейх на воспитание в эти учреждения. Мало кто из этих детей вернулся после войны к своим истинным родителям. Требование режима «рожать больше детей» отразилось и на нравах в Гитлерюгенде и СГД. Ильзе Бурх-Леннарц вспоминает: «Моя сестра поехала в загородный лагерь СГД. Рядом был лагерь Гитлерюгенда. Вожатые обоих лагерей по ночам открывали окна и двери в бараках, чтобы юноши могли без проблем навещать места ночлега девушек. Они накидывались на девушек. Моя сестра сбежала оттуда».

Когда война закончилась на немецкой территории, сотни тысяч женщин и девушек стали добычей победителей как на Востоке, так и на Западе. Происходили массовые случаи изнасилования. Это явилось следствием ненависти, появившейся в результате немецких акций уничтожения в оккупированных странах. Многие из опрошенных рассказали, как они из-за страха быть изнасилованными специально грязнили свои лица и одевались в тряпьё, чтобы быть как можно более непривлекательными. Гертрауде Вортман вспоминает: «Они гонялись за нами как за зайцами. Приходили по ночам в дома. Открывали наши двери. Я и сегодня слышу крики женщин. Меня не схватили ни разу.» Душевные раны тех, кому повезло меньше, полностью не заживут никогда.

Природа человека такова, что он наиболее отчетливо помнит те несчастья, которые лично пережил. Травма тотального поражения, связанная с воспоминаниями повального насилия, по сей день жива в сознании девушек военного поколения. Гудрунг Паузеванг говорит: «Понимание того, что ты верила в фальшивые идеалы, что все было обманом и ошибкой, доставляет действительно много страданий».

Не все опрошенные нами смогли свести в одно целое «прекрасное» время в СГД и тень концлагеря Аушвиц. Эвелис Хайнцерлинг признаётся: «Я не могу это понять. Это выше моих возможностей осознать произошедшее. Мне надо бы встать на колени, чтобы почувствовать разочарование». Ева Штернхайм-Петерс, которая выразила в литературной форме процесс самопостижения, заявила: «Я достаточно была тем человеком, которым я была раньше. Осталось только имя. Я могла бы себя спросить: „Неужели это была я или кто-то другой? « Критично оценивает себя и Гертрауд Вортман: «Быть такой слепой, как была я, и верить так, как я верила — зависит от личности человека“.