Стихотворения - Геннадий Алексеев

СЮЗИ

   Она идёт мне навстречу.   Её острые прямые плечи   Плывут плавно и торжественно,   Её бёдра покачиваются   И по очереди   Обнажаются её колени,   Появляясь на миг из-за края   Серенькой юбки.   Она идёт мне навстречу,   Гордо и вызывающе неся на лице   Свой немыслимый рот.   Она приближается   И бежать уже поздно.   — Здравствуйте, Сюзи, —   говорю я, —   сегодня Вы просто великолепны!   — А вы молодец, — говорит Сюзи, —   я думала, Вы убежите.   У Вас очень испуганный вид.   — Правда? — говорю я.   — Правда, — говорит Сюзи,   и мы долго хохочем.

   Что такое Сюзи?   Сюзи- это существо,   Похожее на девушку.   Но Сюзи- это и розовые кристаллы   В гранитных камнях стены,   Выложенной в шестнадцатом веке.   Но Сюзи- это бесконечная цепь озёр   С бесчисленными островами,   Уходящая на Северо-Запад.   Но Сюзи- это и сосны, которым   Очень хочется   Спуститься к самой воде   И побегать по песку.   Но Сюзи- это просто Сюзи,   И это самое удивительное.   Она развлекается. Она свою жизнь

   Свернула трубочкой   И подожгла с одного конца.   Все кричат: Потаскуха!   Гулящая девка!   А Сюзи держит свою жизнь за кончик   И любуется пламенем.   Мне немножко страшно, и я говорю ей:   — Сюзи, это опасно!   Вы обожжёте себе пальцы!

   — Почему все мужчины   говорят мне одно и то же? —   спрашивает Сюзи, —   почему все они твердят:   у тебя красивые глаза!   У тебя удивительный рот!   У тебя идеальная фигура!   Скука!   — Поэтому, — отвечаю я, —   что у тебя красивые глаза!   У тебя удивительный рот   И идеальная фигура!   — Вот и Вы, —   усмехается Сюзи   и презрительно оттопыривает   нижнюю губу.   — Что же делать, — говорю я, —   к несчастью, у тебя действительно   прекрасные глаза,   изумительный рот   и бесподобная фигура.   — Да, — вздыхает Сюзи, —   ничего не поделаешь, скука!   И закуривает сигарету.

   Я хороший рыбак,   Но Сюзи- хитрая рыба.   Я ловлю её в городе,   Построенном на граните,   Я ловлю её среди скал,   Поросших лишаями,   Я ловлю её на живца,   Потому что она —   Не только хитрая,   Но и хищная рыба.

   Я поймал одинокую карусель   На пустой площади,   На которой катался один —   Единственный мальчишка…   Я поймал женщину, похожую на Сюзи,   Женщину, которая куда-то спешила   И шагала по набережной,   Угрожающе размахивая сумкой.   Но Сюзи я не поймал, потому что   Она хитрющая рыба.   А если бы поймал, то всё равно бы   Не удержал,   Потому что Сюзи не только хитрющая,   Но и скользкая рыба.   А рыбак я хороший,   Спросите кого угодно.   — Вот, возьмите, — говорит Сюзи, —   и протягивает мне что-то на ладони.   Я гляжу и глазам своим не верю:   — Где Вы взяли её, Сюзи? —   Я же давным-давно потерял её   И перестал искать!   Где Вы отыскали её, мою юность?   — Не скажу, — говорит Сюзи   и улыбается во весь рот, —   не просите напрасно! —   говорит Сюзи и хохочет.   — Не просите, всё равно не скажу!   Это секрет.

  …Может быть, мне суждено ещё долго   блуждать по лесу. Время от времени   я буду кричать:-Сюзи! Ау!   Я буду кричать, потому что это   Доставляет мне удовольствие,   Потому что это приятно —   Всё время ходить по лесу   И вот так кричать:-Ау! Сюзи!   Пусть думают, что я ищу её,   Пусть посмеиваются.   Она мне уже не нужна.   Я ведь знаю, что она есть,   Что она где-то танцует,   Твист, курит, пьёт коньяк и соблазняет   Семнадцатилетних мальчишек.   И даже если она умерла   (чем чёрт не шутит),   я всё же знаю, что она была,   что она носила белый капроновый платочек   и подрисовывала глаза зелёной тушью,   я твёрдо знаю, что она была,   и это тоже неплохо….

ЗАВИСТНИК я, завидую я рыцарям

   ЗАВИСТНИК я, завидую я рыцарям,   Сражавшимся когда-то на турнирах,   Завидую их латам и кольчугам   И шлемам с их забралами зловещими.   Завидую смертельно их плащам,   Плюмажам их кудрявым, их коням   Под длинными попонами с гербами.   Крестовые походы-я уверен —   Придуманы нарочно, мне на зависть.   Как живописно воевали в ту эпоху!   Как простодушно грабили и жгли!   С каким искусством редкостным пытали!   А казни были просто бесподобны!   Когда б я знал, что буду обезглавлен,   На эшафоте прочном и высоком   Из розоватых, пахнущих смолью сосновых брёвен   Буду обезглавлен   Перед готическим порталом   С очень юной,   Чуть-чуть жеманной   И хорошенькой мадонной   Над самым входом,   Буду обезглавлен   Одним ударом на глазах у сотен   Весёлых и нарядных горожан —   Я был бы просто счастлив.   И тогда,   Когда палач   Поднял бы гололву мою за волосы и показал толпе —   Я подмигнул бы весело народу.   И мой народ, любимый мой народ   Похохотал бы от души   И разошёлся.   Завистник я.

АЛЕКСЕЕВ

ХУДОЖНИК О ПОЭТЕ

Жизнь не удалась."

"Говорят, что родились мы поздно,

Я ж уверен — родились мы рано.

Что ж, поэтому будем навозом

Грядущей жизненной праны!"

Была группа. Или группа не была, а было содружество. Но как всегда, среди художников затесался один поэт. Выставлялись на квартире у Саши Товбина, архитектора, автора черно-белых абстракций, выставлялся Боб Николащенко, тогда ташист, а позднее перешедший в раскрашенные рельефы-складни, примитивист /пастели/ Генрих Элинсон, поэт /импрессионистическими архитектурными пейзажами/ Геннадий Алексеев. Преследовались и изгонялись. Получали выволочки. Литейный был рядом, выставка была на Литейном. Оттуда и пошло. Почти 20 лет связаны люди между собой не по принципу близости, а по принципу далекости от официала. И нет у них ничего общего, кроме судьбы.

Пишет Генрих Элинсон:

"Нет, мне не нравились стихи Г.Алексеева, не нравятся ныне и маловероятно, что понравятся когда-нибудь. Что же касается микроскопических бутербродов, проткнутых зубочистками /на польско-европейский манер/, то я, как и мой любимый литературный герой, предпочитаю бараний бок с гречневой кашей. Стихи выдавались вместе с бутербродами и, разумеется, с водкой. Последовательность была такая: водка, бутерброды, стихи. Имея уже горький опыт слушания алексеевских нерифмованных завываний, я старался назюзюкаться так, чтобы между первым, вторым и третьим блюдом на этих ужинах возникала густая завеса алкогольных паров. Наряду с водкой, пили сухое вино. В те годы почему-то в интеллектуальных домах пили "Ркацители", напиток омерзительный и бессмысленный. Справедливости ради скажу, что хозяин к сухому вину не прикасался. Тут же замечу, кстати, что постепенно слава о некоем сухом напитке двигалась вглубь страны, по каковой причине, я полагаю, что сухой спирт, который у меня украли /спиздили/ в городишке Сольвычегодске, был употреблен /съеден/ туземцами в целях повышения своего алкогольного градуса."

Далее на 5-ти страницах Гарик говорит о поэзии, но поскольку в основном, чепуху, то я ее не привожу, а возвращаюсь к Алексееву. Действительно, тесная связь, существовавшая между упомянутыми художниками, была связью вынужденной, что крайне характерно для всех поэтических и интеллектуальных кругов того времени. А куда еще пойдешь? И куда как сложно было найти людей, близких не по духу, а по литературному или художественному направлению. Меня окружали в основном акмеисты, которых я на нюх не переношу, в то время как с Красовицким, Ереминым, Хромовым — я не был даже знаком, и в глаза их не видел. Отсюда понятно отношение Элинсона, поклонника Бродского /fis donc, банал!/ к другу своему, поэту Алексееву. Это же следует принять во внимание, читая мои предисловия к некоторым поэтам. Но ведь выбора-то не было! Собирались — отщепенцы, не по принципу групп и школ, а по принципу общего несчастья. Отчего и условны у меня деления на "школы", в большинстве мною самим изобретенные. Алексеев сам себе школа. Сам критик и сам судья — если даже ближние ему его не воспринимали. Популярности Бродского он избежал, как и многие другие, не менее стоющие поэты.