Введение в евангелическую теологию - Карл Барт

Таким образом, в первую очередь изучение теологии разделяется на основную беседу, в которой младший или старший студент, — как это уже приходилось делать тем, кто был до него, — должен прямо спрашивать, что именно могли бы пророки Ветхого и апостолы Нового Завета сказать миру, сегодняшней общине и ему самому как ее члену, — и на побочную беседу, в которой студент, будучи не первым, но, — в данный момент, — скорее, последним, кто стоит перед этим вопросом, должен в своем, ожидаемом от него ответе принять косвенные указания, а также и предостережения от всех старых, новых и новейших авторитетов, которые были до него, в виде их библейских комментариев и догматик, их исторических и практических исследований. Но пусть никто не вздумает принять эту побочную беседу за главную — и за деревьями не увидеть леса, перестать слышать за громкими голосами отцов Церкви, схоластиков, реформаторов и прежде всего современных профессоров эхо Божественного Откровения, звучащее в Писании! Однако пусть никто не считает себя также настолько духоносным или, скажем, настолько проницательным и мудрым, чтобы вести главную беседу по собственному усмотрению и обойтись вообще без побочной беседы с отцами и братьями! Излишне говорить, что изучение теологии, поскольку оно всегда должно проходить одновременно в этой главной и в этой побочной беседах, в их постоянном различении и постоянном объединении, требует исключительной бдительности, острого внимания и осмотрительности, но чтобы в маломальской мере овладеть ими и научиться применять их, не хватит и целой жизни. Теперь мы попытаемся одним взглядом охватить различные области и сферы теологии, чтобы рассмотреть так называемые «предметы», или «дисциплины», в ее изучении.

Очевидно, что в первую очередь нужно назвать библейскую экзегезу. Она не вполне совпадает с тем, что мы только что назвали совершающейся в теологии основной беседой: ведь слышание, понимание и утверждение библейской вести — не второстепенная предпосылка, а основная задача всего богословского изучения. Но чтение и разъяснение библейских текстов составляет самостоятельную задачу, и поскольку она встает каждый раз заново, то теология в первую очередь и в особенности есть наука о Ветхом и Новом Завете как собрании текстов, в которых община Иисуса Христа издавна призвана слышать голос изначального и неповторимого свидетельства о деле и Слове Божьем — истоке и норме ее учения и жизни. Но слышать этот голос в его оригинальности, многообразии и единстве она должна каждый раз заново, а значит, должна каждый раз заново прочитывать эти тексты, и для этого она нуждается в библейско-богословской науке. Ибо еще слишком многое могло быть услышано неточно, даже искаженно, или вовсе не услышано. Поэтому библейско-богословская наука должна каждый раз заново, беспристрастно и тщательно прояснять, что же там написано и что этим написанным сказано. При этом всегда должны действовать две предпосылки. Первую предпосылку эта наука вполне разделяет с любым историко-критическим исследованием, к области которых принадлежат и библейские тексты: для чтения и понимания этих текстов она тоже должна добросовестно привлекать все известные и доступные вспомогательные средства, правила и критерии лингвистики и стилистики, всемирной истории, сравнительной истории культуры и литературы. Но и вторая предпосылка этой науки сама по себе является историко-критической; только во всех остальных исторических исследованиях она далеко не общепризнанна, и потому в теологической экзегезе, для которой она существенна, ее приходится применять в определенной степени изолированно. Речь идет о той общей предпосылке, что наряду с другими текстами имеются и такие, которые, по мысли их авторов и по своим особенностям, могут быть прочитаны и объяснены только как свидетельство и провозвестие действительно или мнимо совершившихся посреди всей прочей истории действий и речи Бога, и если кто-то не хочет признавать за этими текстами именно такой характер, он не может вчитаться в них. Предпосылка, что есть тексты, которые сверх того, что они говорят как именно такие тексты, не сообщают ничего существенного, а только лишь несущественное. Во всяком случае, они не поощряют задаваться вопросами о тех фактах, которые стоят за их вестью, «намечаются» в их вести, не зависят от их вести и потому должны быть отделены от нее; они делают ответ на эти вопросы вообще невозможным. Тексты, высказывания которых либо наталкиваются на неверие читателей, то есть на умеренный или крайний скепсис, — в той мере, в какой те их понимают, — либо пробуждают в них веру. Если придерживаться трезвого историко-критического суждения, почему бы не существовать и таким, чисто керигматическим текстам, которые только в качестве таковых и могут подлежать интерпретации? Библейско-богословская наука предполагает, что такие тексты есть и что, в частности, в Ветхом и Новом Завете она имеет дело именно с такими текстами — текстами, чьи высказывания, как и высказывания всех прочих текстов, могут быть приняты к сведению, но которые могут быть по-настоящему поняты не иначе, как либо через отрицание в неверии, либо через принятие в вере. А значит, они могут быть истолкованы только в постоянной оглядке на этот их керигматический характер. Библейско-богословская наука работает не в пустом пространстве, а на поприще служения общине Иисуса Христа, основанной пророческим и апостольским свидетельством. Именно с этой стороны она приступает к этим текстам в ожидании, — не больше и не меньше, — что в них она встретится с этим свидетельством. Причем она (именно об этом идет речь в так называемом «герменевтическом круге») все-таки безоговорочно открыта вопрошанию: может ли, и если да, то насколько, в какой форме, в каких конкретных выражениях исполниться это ее ожидание, а значит подтвердиться тот исключительный характер, каким обладают эти тексты для общины. «Догматическая» экзегеза? Она является ею лишь постольку, поскольку отвергает догму, которая изначально воспрещает ей это ожидание, изначально хочет представить его исполнение как невозможное. «Пневматическая» экзегеза? Разумеется, нет, если она мнит, что способна распоряжаться Писанием, исходя из какого-то якобы присущего ей обладания Духом. Но она может быть названа таковой, если только принимает свободу, обоснование которой должно идти от самого Писания, — свободу обращать к нему вопросы о том самосвидетельстве Духа, которое слышится в нем.

Вторая задача теологии относится преимущественно к тому, что мы назвали побочной богословской беседой, но без чего ни библейская экзегеза, ни исследования в других областях теологии были бы невозможны. Речь идет об изучении истории Церкви, ее теоретических и практических проявлений и исповеданий, а значит, и ее теологии, — о том пути, который прошло христианское познание, этот основополагающий элемент жизни общины, со времен пророков и апостолов и до сего дня. Несомненно, эта история на всем своем протяжении есть также мирская история, всемирная история, и потому она должна исследоваться тем же образом, что и эта история. Но столь же несомненно, что она есть та часть всемирной истории, которая преображена своей особой темой, — а именно библейской вестью, от которой она берет начало: история веры, неверия, лжеучений (Irrglaubens) и суеверия; история провозвестия Иисуса Христа и отречения от Него; история искажения и обновления Евангелия; история повиновения, которое оказывал ему христианский мир и в котором он явно или тайно отказывал ему. Перед лицом этого сообщества святых и грешников, в которое включена, в которое должна сама себя включить и любая ныне существующая община, история Церкви, догматики и теологии тоже составляет необходимый предмет теологических исследований. Одно условие их плодотворности состоит в том, чтобы с волнением и любовью, восприимчивой именно к подробностям этой великой истории, не упуская из виду ни одного ее светоча и ни одной тени, устремить взгляд сквозь все это и неуклонно удерживать его на concretissimum [4]этой темы. Если кто-то не знает и не держит перед глазами эту тему, может ли он понять и представить историю Церкви? Другое условие состоит в том, чтобы осуществлять замечательную программу Готфрида Арнольда [5]по написанию «беспристрастной истории Церкви и ересей» лучше, чем он сам, занявший (следуя с точностью до наоборот принятой до него обычной методике) позицию не за Церковь и против еретиков, а за еретиков и против Церкви. Богословская история вообще не должна стремиться вершить Страшный суд; она также не должна пытаться осмыслить историю общины в период между первым и вторым пришествием Господа сообразно какой-либо воспринятой ею философской идее, как это, в частности, попытался сделать великий Ф. Хр. Баур [6]. Она просто должна увидеть и показать, что — и до какой степени — и в этой истории всякая плоть была и есть как трава и как цвет полевой (Ис 40:6): в ней всё преходяще, но все-таки изначально и в своем устремлении к цели всё никогда не совершалось и по сей день не совершается абсолютно вне обетования прощения грехов, абсолютно вне упования на воскресение плоти. Радуясь со всеми радующимися и плача со всеми плачущими (Рим 12:15), она спокойно откажется от всецелого прославления здесь и от всецелого осуждения там, чтобы тем самым дать высказаться тем, кто жил, мыслил, говорил и действовал прежде нас. Когда богословская история изучается и разъясняется именно так, она вторичным и вспомогательным образом тоже служит собиранию, воздвижению и миссии общины в настоящем и в обращенности к будущему. И в этой перспективе теология тоже может ей помочь.