Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория - Юрий Вяземский

Других людей первого круга я, с твоего позволения, лишь перечислю. Второй после Фабия — Сей Страбон, этруск по происхождению. Его еще юношей ввел в свою команду Гай Меценат, тоже этруск. Когда же Август стал незаметно, но планомерно отдалять от себя Мецената, Страбон вместе с ним не отдалился, а, напротив, как шутили, «прикипел» к принцепсу, ибо особенно отличился на одном из римских пожаров. Корпуса вигилов тогда еще не было. Но Август уже тогда поручил Страбону городскую стражу. В год поражения Лоллия, когда префектом Рима был назначен Статилий Тавр, Сей стал его заместителем и возглавил преторианцев. А в консульство Марция Цензорина, незадолго до смерти Мецената, когда Тавр по старости покинул свой пост, Страбон его заменил и, сохранив за собой преторианцев, стал во главе Города.

Третий — Публий Квинтилий Вар, дважды консул, многократный наместник. Он был советником Августа по управлению провинциями.

Четвертый — Гней Пизон Старший, отец Гнея Кальпурния Пизона. Этот — отец, а не сын, — после смерти Агриппы ведал военными вопросами: то есть, все военачальники, в том числе даже Тиберий и Друз, сыновья добродетельной Ливии, регулярно перед ним отчитывались, а он об их действиях докладывал Августу — вернее, дружески рассказывал, иногда давая советы, но чаще внимательно прислушиваясь к, так сказать, стратегическим рассуждениям самого Августа, беря их на заметку и превращая в распоряжения, в приказы конкретным главнокомандующим, в сенатские постановления.

Пятый — Луций Домиций Агенобарб, сын Гнея Домиция Агенобарба, консуляр и муж Антонии Старшей. Он ведал имуществом Августа, его рабами и вольноотпущенниками.

Таков был первый круг.

Во втором круге, круге друзей, как я уже говорил, находились высшие магистраты, и в первую голову консулы. Однако, отслужив срок и став консулярами, они, за редким исключением, не попадали в первый круг, в лучшем случае там, во втором круге, и оставались, а в худшем — возвращались в третий круг, как это случилось, например, с Гаем Антистием и Децимом Лелием, которых, когда окончились их консульские полномочия, Август вообще перестал принимать у себя и проконсульские должности им не пожаловал.

В третьем круге в рассматриваемое нами время особое внимание на себя обращали уже известные нам ораторы и юристы: Мессалин сын Мессалы, Помпоний Греции и Атей Капитон. Последнего Август, как ты помнишь (см. 19, VIII), якобы наказал за то, что тот доносил на Феникса, и не отправил в Иллирию, Мессалина ему предпочтя. Однако именно ему, Капитону, в громких судебных процессах поручались ответственные обвинения или трудные защиты, и слухи ходили, что делалось это чуть ли не по личной рекомендации принцепса. В тот же проверочный круг тогда входили Гай Кальвизий Младший, Луций Пазиен, Гай Лентул, Луций Каниний и Авл Фабриций; все они потом стали консулами: Кальвизий и Пазиен — на следующий год, Лентул — через год, Каниний и Фабриций — через два года.

Четвертый и пятый круги, благожелательные и нейтралы, нас, вроде бы, не должны интересовать — потом объясню почему. Но, раз уж зашла о них речь, скажу: бывших своих сначала противников, а потом соратников по гражданской войне, очень влиятельных и демонстративно независимых сенаторов — таких, как Луций Мунаций Планк, Азиний Поллион, Мессала Корвин — Август как бы связал по рукам и ногам, продвигая и возвышая их сыновей. О Мессалине, сыне Мессалы, я уже только что говорил. Добавлю лишь, что через два года Август сделал его консулом. Сына Азиния Поллиона, Азиния Галла, если ты помнишь, он сделал мужем бывшей жены Тиберия, Випсании Агриппины; и хотя поначалу отправил его управлять Сардинией — местностью не очень-то престижной и денежной, однако после удаления Тиберия на Родос вернул в Рим и назначил префектом по снабжению продовольствием — должностью во все времена почетной и весьма доходной для того, кто ее занимал. Так же поступил принцепс и с сыном Мунация Планка, Гнеем Мунацием.

Вернее, с Мунацием было еще показательнее. После того как однажды папаша Планк позволил себе в сенате резкую критику в адрес Цезаря, Август, от которого родственники критикана со страхом ожидали ответных действий, на несколько лет отправил Планка-сынка… претором в Нарбонскую Галлию, где тот не только сам обогатился на торговых операциях, но и двух своих младших братьев, что называется, озолотил! Когда же впоследствии Мунаций-папаша снова взбрыкнул и осмелился что-то проржать против принцепса — на этот раз, впрочем, весьма осторожно, — Август сыночка вернул из Нарбоны и… сделал его фламином Юпитера, то есть после себя, великого понтифика, вторым жрецом в государстве! И Планк с той поры замолчал, не то чтобы благодарно — чувство благодарности этому вспыльчивому и переменчивому человеку никогда не было свойственно, — а, как шутили наши тогдашние острословы, из страха перед гневом Юпитера: ведь сын его, Гней Мунаций, отныне чуть ли не на каждом празднестве при огромном скоплении народа прославлял принцепса Августа и молил Царя Богов сурово покарать его врагов и недоброжелателей.

— Понятна система? — спросил меня Гней Эдий Вардий.

Я ответил, что в целом понятна.

И Вардий:

— Нет, именно взятая в целом она была непонятной. Ну вот, скажем, усыновленные Августом Цезари, Гай и Луций. Они в какой круг входили? Август с ними не только не советовался — они еще были юнцами пятнадцати и четырнадцати лет, — он с ними редко виделся, заботу об их подготовке к государственному поприщу поручив своим близким друзьям: Фабий наставлял их в ораторском искусстве, Пизон Старший обучал военному делу, а

Вар — юриспруденции и управлению. Однако уже через год после отъезда Тиберия Гай Цезарь получил должность консула, а еще через год консулом стал брат его Луций.

Или старый вольноотпущенник Пол и молодой Талл, тогда еще не отпущенный на свободу и раб — первый и второй секретари Августа, с которыми принцепс часто и подолгу работал, диктуя им свои размышления по самому широкому кругу вопросов. Они, вроде бы, слуги — пришел, записал и ушел. Но близкие Фабий, Вар и Пизон, выполняя порученную им работу, с этими Полом и Таллом нередко советовались; и не Фабий указывал Полу, а Пол — Фабию: дескать, вот тут ты правильно предлагаешь, а тут не совсем, ибо в последнее время Август иного мнения придерживается. А Талл, греческий раб, двадцатилетний мальчишка из захудалого Пилоса, запросто мог объявить седовласому, покрытому шрамами Пизону или изнеженно-величавому, презрительно-усталому Публию Квинтилию — ты ж его собственными глазами, кажется, видел, тогда, в Тевтобургском лесу… так он и в наше время таким же являлся перед народом — Вару Талл мог заявить: «Нет у меня сейчас для тебя времени. Хозяин долго мне диктовал и велел отдыхать, потому что скоро снова будем работать». Я не преувеличиваю! Фабий в моем присутствии сам рассказывал об этом Фениксу…

Или Келад и Ликин, номенклаторы, которые часто сами решали, кого, скажем, из консулов, по собственному почину добивающихся аудиенции, допустить к хозяину, а кому рекомендовать прийти на следующий день или… через неделю. Келад и Ликин не хуже секретарей знали расписание принцепса, лучше Пола и Талла чувствовали настроение хозяина и его предпочтения относительно конкретных людей, ибо утром одевали и вечером раздевали пожизненного трибуна, помогали совершать туалет, прислуживали за завтраком и за обедом в тесном семейном кругу, иногда даже в передней дежурили — да, будучи едва ли не самыми знающими номенклаторами в Риме, они одновременно исполняли и многие другие обязанности, которые в больших хозяйствах обычно поручаются различным рабам. Вольноотпущенник Ликин был номенклатором Марка Агриппы и к Августу перешел после смерти своего господина. Келад же чуть ли не с детства Цезаря Октавиана был его рабом: сначала педагогом, затем охранником, потом номенклатором. Келаду еще в год Актийской победы Октавиан предложил свободу. Но тот, как рассказывали, стал умолять не поступать с ним столь жестоко, ибо свобода от хозяина для него хуже смерти, а рабствовать Августу — такая же честь и такое же счастье, как ежедневно и ежечасно подчиняться воле Юпитера. Остался рабом. Но только он, Келад, мог преградить дорогу Ливии и посоветовать ей не тревожить своего любимого супруга, ибо тот задумался и, судя по его сосредоточенному выражению лица, думает о чем-то трудном и неотложном. Только он, старый раб Келад, мог самому Августу объявить: «Сегодня никуда не пойдешь. Плохо выглядишь. Останешься дома». И Август: «Не могу. Слишком важные дела». А Келад: «Ничего нет важнее твоего здоровья. Я уже вызвал Антония Музу и велел приготовить для тебя ванну. Если будешь перечить, позову Ливию». И Август: «Нет, ради богов, Ливию не тревожь! Будь по-твоему»…