Кот и крысы - Далия Трускиновская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да я и сама туда собиралась, - беззаботно отвечала Дунька. Главное было - не показать, насколько ее задела неприятная новость.
– Все мне донесешь.
– А твоя-то какая печаль? - дерзко спросила Дунька.
– Да нет тут моей печали, одно бабье любопытство.
Дунька не поверила, но спрашивать не стала. После того, как Марфа дала отставку красавчику и дармоеду Никодимке, а допустила до себя Клавароша, после того, как и Клаварош ей явно надоел и не был изгнан лишь потому, что другого никого не подворачивалось, Дунька с минуты на минуту ждала от давней своей приятельницы, которая и в ход ее пустила, и ремеслу учила, всяких эскапад. Но положить глаз на московского полицмейстера?… Это у Дуньки в голове не укладывалось. Марфа и Архаров казались ей такой же несообразной парой, как корова и седло.
Хотя, может, и не такой уж несообразной - Дунька вдруг представила себе обер-полицмейстера таким, каков он был, приступаясь к ней в спальне. Тогда ее веселил дух шального приключения, но теперь-то можно взглянуть правде в глаза?
И в чем же тут правда?
В том, что был миг, когда она хотела его не менее, чем он - ее? Необъяснимый миг, пронзительный, болезненный миг?
Ох, как все запутывается порой в бабьей жизни…
– А что, Марфа Ивановна, не поехать ли нам на Ильинку вместе? А потом ко мне, я тебе домишко свой наконец покажу? - предложила Дунька.
– Сейчас мне не с руки, а денька через два, через три - с большой охотой, - отвечала Марфа.
* * *
Следующие дни у Архарова выдались неудачными - ни Саша дал о себе знать, ни подозрительные людишки, что крутились на Пречистенке, позволили увидеть свои гнусные хари. Наблюдение за особняком князя Горелова-копыта тоже оказалось весьма унылым - князь засел дома и упражнялся с фехтмейстером. Если к нему и присылали какие-то записки, так разве что голубиной почтой. Старая княжна Шестунова притихла и более не тормошила Волконского - возможно, уже знала что-то о беглой воспитаннице, а поди ее допроси со всей строгостью.
Архаровцы не дремали и разведали, что и волосочес-француз сгинул, словно корова языком слизнула, и лакей Павлушка воистину исчез.
Платона Куравлева держали в верхнем подвале Лубянки - Шварц отсоветовал его выпускать. Говорил - пусть тот, кто послал его к продажному писарю, еще малость побеспокоится, ему полезно!
Особняк все еще был на осадном положении - Федька с Тимофеем, Демка и Клаварош так там и ночевали. Левушка с превеликим восторгом укладывал на ночь у изголовья заряженные пистолеты. Вельяминов совершил было попытку бегства, но был задержан прачкой Настасьей и препровожден наверх, в одну из пустых комнат третьего жилья, где и посажен под ключ. Для его развлечения Никодимка с Клаварошем приволокли кучу старых французских журналов и книжонок, полагали утешить ими затворника, но нарвались на злобную отповедь. Тут лишь выяснилось, что петиметр понимает французское наречие только на слух, а грамоту освоить не посчитал нужным.
Тогда Клаварош взялся выспросить, что бы утешило недоросля в его временном заключении.
Архаров собирался, взяв с собой Левушку, ехать на Лубянку, и уже выстраивал в голове предстоящий трудовой день, когда в просторных сенях его перехватил Никодимка с вопросом: покупать ли недорослю Вельяминову зубной порошок?
– Что ему покупать? - Архаров решил было, что ослышался.
– Порошок - зубы полировать, - несколько смущаясь, объяснил Никодимка. - Еще они просят купить им парижскую мазь для свежести лица…
– Та-ак…
– И пахучей водицы, и румян для губ, и особо - для щек… и сурьмы для бровей…
– Та-ак, еще чего?
– Мушек! - выпалил Никодимка и тут же отскочил. Но Архаров не имел намерения бить - он лишь замахнулся.
– Ты чего на себя дурь напускаешь?! - возмутился Архаров. - Зубной порошок! Еще ему чего купить?! Сам, что ли, уже не видишь, где - дело, а где - баловство?! Тебя вот сурьмой намажу да на улицу выпущу, девкам на потеху!
За спиной у него раздался хохот - ухватившись за перила, помирал со смеху Левушка.
– Ни… Николаша… Сама государыня чистить зубы изволит!… И весь двор!…
– И ты, что ли? - недоверчиво спросил Архаров.
– Когда как выйдет.
– И как?
– Очень просто - палец в порошок, сунул в рот, потер, выплюнул.
– Вот тоже новая блажь…
Архаров, сопя, прошел мимо Никодимки, не дав ответа. Левушка же достал кошелек.
– Купи там ему чего-нибудь подешевле, сожитель.
– Чем бы дитя ни тешилось, - глубокомысленно произнес Никодимка.
– И не приставай к Николаю Петровичу с глупостями, понял? И без тебя от забот голова пухнет.
– Как изволите приказать.
– На черта ему, сидя дома, мушками облепляться? - глубокомысленно спросил себя Левушка. - Никодимка, стой! Вели, чтобы ему туда, наверх, большое зеркало оттащили. Коли он сам себе главная забава, так пусть тешится.
На Лубянку, впрочем, поехали не сразу, а сперва Архаров нанес не совсем служебный визит князю Волконскому.
Ловушка, которую он затевал, требовала более коротких отношений с князем. То, что Архаров был принят в его доме и обласкан супругой Елизаветой Васильевной, на сей раз являлось как бы недействительным.
Следовало, чтобы Волконский без лишнего смущения взял с собой Архарова туда, где тот мог бы познакомиться с покровителем Дуньки-Фаншеты.
При всем своем пренебрежительном отношении к светским приличиям Архаров не мог сделать ничего такого, что пошло бы Дуньке во вред. А как отнесется тот покровитель (от коего, кстати, в немалой мере зависел успех ловушки) к внезапному появлению в Дунькином окружении бодрого и вполне молодого кавалера с Лубянки - Архаров подозревал. Плохо относятся престарелые сожители к таковым кавалерам. Тем более те, что, как рассказала Дунька, не приглашают в «амурное гнездышко» гостей моложе шестидесяти лет.
Пока Архаров, а главным образом - Левушка, старательно говорили комплименты хозяйке и показывали себя с лучшей стороны, жизнь на Лубянке шла должным порядком.
Надо сказать, что жизнь эта была архаровцам весьма любезна. Где бы еще они узнавали столько любопытного и колобродили почти безнаказанно? Потому Федька, дождавшись, пока начальство уедет, сбежал с Пречистенки. У него были и более важные дела, чем сидение в особняке на случай, ежели карточные шулера пойдут на него штурмом с осадными лестницами на плечах.
Взяв извозчика, он поехал к Илье Черепанову и узнал, что денщик не возвращался, писем на имя Фомина не приходило, но приезжал некий господин, говорящий по-русски не совсем чисто, с высокомерной картавостью, осведомлялся.
– И что же ты? - спросил взволнованный Федька, осознав их общую с Архаровым ошибку: надо было придумать, что отвечать подобного рода посетителям.
– Сказал, что господина Фомина видеть никак невозможно, они в отсутствии. Спросил, не угодно ли чего передать, - отвечал Черепанов.
– Ишь ты! - восхитился Федька. - И ведь не соврал! А теперь говори живо - как выглядел тот господин?
– Молод, собой хорош, мои бабы его видели, переглянулись да и припечатали словцом: бабья погибель, - усмехнувшись, сказал Черепанов. - Может, лучше их позвать? Они-то всего его доподлинно разглядели.
– Зови!
Пришли Анютка и Марьюшка. Первая застыдилась, зато вторая определила визитера так: хорош, как ясный день.
– Ну уж и ясный! - возразила, покраснев, Анютка.
Стали докапываться, чем красавчик ей не угодил.
– Да ведь черен, как арап! - объяснила она.
– Это как это?! - Федька повернулся к Черепанову.
– Да врет она, арапа и я бы приметил, - отвечал хозяин.
– И не вру, как Бог свят! Какой же ясный день, коли у него волосья вороные?! - возразила, несколько освоившись в обществе полицейского, Анютка.
– И опять же врешь, волосья у него убраны и напудрены, - возразил Черепанов.
– Вороные, - стояла на своем Анютка. - И не русский он. Может, француз, а может, вовсе черкес.
– С чего ты взяла? - удивился Черепанов. - Где ты, из Москвы не выезжавши, черкесов видеть могла?!
– А видывала!
– Вот, Федор Игнатьич, какие новинки дома обнаруживаются, - растерянно пожаловался Черепанов. - И чем же тот кавалер смахивал на черкеса?
– Носом, - подумав, сказала Анютка. Так и выяснили, что нос у него с горбинкой, лицо худощавое, смугловатое, и ему самому, видать, этот тон кожи нравится, иначе бы его запудрил, а так - ходит почти без пудры. Потом установили и рост - повыше Федьки, и что в плечах широк, и что лет около двадцати. Но далее возник спор. Анютка настаивала на черных, как полагается черкесу, глазах, Марьюшка же утверждала, что глаза светлые и сверкали, как два алмаза. То есть, красота визитера ошарашила ее куда больше, чем товарку, что и заметил вслух Черепанов.
Затем дошло и до одежды. Цвет кафтана и камзола все дружно определили как лазоревый. Отметили присутствие шпаги - но в шпагах не разбирался никто.
– Трость! - вспомнил Черепанов. - Щегольская трость!