«В минуты музыки печальной…» - Николай Михайлович Рубцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Опять сошла с лица земли!
И все уехали из дома
И радиолу увезли…
На огороде с видом жалким,
Как бы стыдясь за свой наряд,
Воронье пугало на палке
Торчит меж выкопанных гряд.
Порой тревожно — не до шуток! —
В рассветном воздухе седом
Мелькнет косяк последних уток
Над застывающим прудом.
Вот-вот подует зимним, снежным.
Все умирает… Лишь один
Пылает пламенем мятежным —
Наследник розы — георгин!
Повесть о первой любви
Я тоже служил на флоте!
Я тоже памятью полн
О той бесподобной работе —
На гребнях чудовищных волн.
Тобою — ах, море, море! —
Я взвинчен до самых жил,
Но, видно, себе на горе
Так долго тебе служил…
Любимая чуть не убилась, —
Ой, мама родная земля! —
Рыдая, о грудь мою билась,
Как море о грудь корабля.
В печали своей бесконечной,
Как будто вослед кораблю,
Шептала: «Я жду вас… вечно»,
Шептала: «Я вас… люблю».
Люблю вас! Какие звуки!
Но звуки ни то ни се, —
И где-то в конце разлуки
Забыла она про все.
Однажды с какой-то дороги
Отправила пару слов:
«Мой милый! Ведь так у многих
Проходит теперь любовь…»
И все же в холодные ночи
Печальней видений других
Глаза ее, близкие очень,
И море, отнявшее их.
«Я весь в мазуте…»
Я весь в мазуте,
весь в тавоте,
зато работаю в тралфлоте!
…Печально пела радиола,
звала к любви, в закат, в уют —
на камни пламенного мола
матросы вышли из кают.
Они с родными целовались,
вздувал рубахи мокрый норд.
Суда гудели, надрывались,
матросов требуя на борт…
И вот опять — святое дело,
опять аврал, горяч и груб,
и шкерщик встал у рыботдела,
и встал матрос-головоруб.
Мы всю треску сдадим народу,
мы план сумеем перекрыть,
мы терпим подлую погоду,
мы продолжаем плыть и плыть.
Я, юный сын
морских факторий,
хочу, чтоб вечно шторм звучал,
чтоб для отважных — вечно море,
а для уставших —
свой причал.
В океане
Забрызгана крупно
и рубка, и рында,
Но румб отправления дан, —
И тральщик тралфлота
треста «Севрыба»
Пошел промышлять в океан.
Подумаешь, рыба!
Подумаешь, рубка!
Как всякий заправский матрос,
Я хрипло ругался.
И хлюпал, как шлюпка,
Сердитый простуженный нос.
От имени треста
треске мелюзговой
Язвил я:
«Что, сдохла уже?»
На встречные
злые
суда без улова
Кричал я:
«Эй вы, на барже!»
А волны,
как мускулы,
взмыленно,
пьяно,
Буграми в багровых тонах
Ходили по нервной груди океана,
И нерпы ныряли в волнах.
И долго,
и хищно,
стремясь поживиться,
С кричащей, голодной тоской
Летели большие
клювастые
птицы
За судном, пропахшим треской!
В кочегарке
Вьется в топке пламень белый,
Белый-белый, будто снег,
И стоит тяжелотелый
Возле топки человек.
Вместо «Здравствуйте»:
— В сторонку! —
Крикнул: — Новенький, кажись? —
И добавил, как ребенку:
— Тут огонь, не обожгись! —
В топке шлак ломал с размаху
Ломом, красным от жары.
Проступали сквозь рубаху
Потных мускулов бугры.
Бросил лом, платком утерся.
На меня глаза скосил.
— А тельняшка что, для форсу? —
Иронически спросил.
Я смеюсь: — По мне, для носки
Лучше вещи нету, факт!
— Флотский, значит? — Значит, флотский.
— Что ж, неплохо, коли так!
Кочегаром, думать надо,
Ладным будешь, — произнес
И лопату, как награду,
Мне вручил: — Бери, матрос! —
…Пахло угольным угаром,
Лезла пыль в глаза и рот,
А у ног горячим паром
Шлак парил, как пароход.
Как хотелось, чтоб подуло
Ветром палубным сюда…
Но не дуло. Я подумал:
«И не надо! Ерунда!»
И с таким работал жаром,
Будто отдан был приказ
Стать хорошим кочегаром
Мне, ушедшему в запас!
Шторм
Нарастали волны громовые,
Сразу душно стало в рубке тесной:
В сильный шторм попал матрос впервые,
Заболел матрос морской болезнью,
Перенесть труднее, чем горячку,
Этот вид болезни. И встревоженно
Старшина сказал ему: «На качку
Обращать вниманья не положено!»
Про себя ругая шквальный ветер,
Скрыл матрос свое недомоганье
И, собравшись с силами, ответил:
«Есть не обращать вниманья!»
И конечно, выполнил задачу,
Хоть болезнь совсем его измучила.
Верно говорят: «Моряк не плачет!»
Не было еще такого случая.
На перевозе
Паром.
Паромщик.
Перевоз.
