Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - Энтони МакКартен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Без этой поддержки мы не сможем остановить продвижение немцев между Седаном и Парижем. Между Седаном и Парижем не осталось укреплений, сравнимых с линией, которую следует восстановить любой ценой.
Уверен, что в этом кризисе мы можем рассчитывать на английскую помощь»[215].
Легкость, с какой немцы форсировали реку Маас, потрясла французов. Генерал Айронсайд полагал, что у немцев должны были иметься «танки-амфибии, защищенные броней, непробиваемой для огня французских танков»[216]. И опять ситуация была слишком неопределенной, чтобы военный кабинет мог однозначно принять решение об отправке дополнительных войск во Францию. Они решили, что нужно как можно быстрее собрать всю доступную информацию, не только о том, что происходит, но и о будущих намерениях французов и о том, смогут они перейти в контрнаступление или нет.
После утреннего заседания военного кабинета лорд Галифакс получил от британского военно-морского атташе в Риме подтверждение, что торговые корабли в разных портах снаряжаются и вооружаются повсюду устанавливаются мины и сетевые заграждения[217]. Однако британский посол в Риме прислал сообщение иного рода. Из надежного источника ему стало известно, что высшие лица в фашистской иерархии говорят, будто синьор Муссолини категорически объявил, что Италия не вступит в войну[218]. Теперь споры шли о том, что будет лучше: не делать ничего или предпринять защитные меры, например, закрыть Суэцкий канал, чтобы лишить Италию этого транспортного пути. Черчилль решил, что «разумнее всего будет выждать и посмотреть, на какие действия пойдут итальянцы, и уже в свете этого принимать решение»[219]. Заседание на этом закончилось, и Уинстон вернулся в Адмиралтейство, где продолжил работу.
В гостиной резиденции Адмиралтейства Черчилль устроил личный «военный кабинет». Джок Колвилл вспоминал, что среди причудливо безобразной мебели с дельфинами, из-за которой Черчилль называл этот кабинет «рыбьей комнатой», было устроено место для личного секретаря и одной из специально подготовленных для Уинстона ночных машинисток: «Сбоку от его стола стоял небольшой столик с бутылками виски и всего такого. На самом столе была масса всяких вещей: зубочистки, золотые медали (он пользовался ими в качестве пресс-папье), особые нарукавники, чтобы не пачкать рукава пиджака, и множество таблеток и порошков»[220].
Около половины одиннадцатого собралась пестрая толпа: генерал Исмей, военный министр Энтони Иден, министр авиации Артур Синклер, руководитель фракции тори Дэвид Маргессон (Черчилль решил держать его при себе), недавно назначенный министром авиационной промышленности лорд Бивербрук и американский посол Джозеф Кеннеди (отец Джона Фитцджеральда Кеннеди). Колвилл назвал это общество весьма странным. Собравшиеся обсуждали германское наступление, прислушиваясь к «алармистским и… не заслуживающим доверия мнениям господина Кеннеди»[221].
Черчилль вновь заработался до часу ночи, но в семь утра 15 мая уже беседовал с французским премьер-министром. Новости были ужасающими. Черчилль почувствовал, что Рейно явно подавлен[222]. Поздно ночью французское контрнаступление южнее Седана захлебнулось, дорога на Париж открыта, и сражение проиграно. Речь даже заходила о капитуляции[223]. Меньше всего Черчиллю было нужно, чтобы сильнейший союзник его страны потерял голову, проиграл сражение и оставил Британию наедине с жестокой силой нацистов. Черчилль попытался отговорить Рейно от поспешных шагов: «Ему [Рейно] не следует доверять сообщениям паникеров; в боях участвует лишь малая часть французской армии, а прорвавшиеся немцы находятся в уязвимом положении. Он несколько раз повторил, что, что бы ни произошло с Францией, мы должны продолжать сражаться до последнего.
Господин Рейно спросил, можем ли мы прислать войска. Премьер-министр ответил, что, насколько ему известно, это невозможно.
Премьер-министр спросил и получил разрешение господина Рейно переговорить непосредственно с генералом Жоржем [главнокомандующим войсками Северо-Восточного фронта]. Генерал Жорж позвонил около девяти часов утра»[224].
К счастью, разговор с генералом прошел более спокойно. На десятичасовом заседании комитета начальников штабов и одиннадцатичасовом заседании военного кабинета Черчилль сообщил, что хотя ситуация, несомненно, серьезна, немцы прорвались на довольно широком фронте, но их наступление остановлено[225].
Остановлено? Хорошие новости были радостно встречены и распространены. Но радость оказалась недолгой. Лорд Галифакс получил тревожные известия. Во-первых, утром ему позвонил голландский министр в Лондоне. Он сообщил, что Голландия объявляет о сдаче Роттердама и Утрехта, чтобы избежать дальнейшего бессмысленного кровопролития[226]. Альфред (Дафф) Купер, новый министр информации в кабинете Черчилля, сразу же почувствовал приближающуюся информационную катастрофу. Когда британцы узнают о решении Голландии, они решат, что Нидерланды выходят из войны. Это могло вызвать панику. Черчилль согласился, что следует дать понять объявленные действия: являются не чем иным, как военным маневром в конкретном регионе»[227].
Вторая неприятная для военного кабинета новость была связана с сообщением Джозефа Кеннеди. Коллега в Риме сообщил ему, что ситуация становится настолько серьезной, что с вероятностью десять к одному он теперь считает, что Италия выступит на стороне Германии: «Синьор Муссолини уже принял решение. Он убежден, что информация касательно военных действий, которые герр Гитлер обсуждал с синьором Муссолини ранее, была совершенно верной. Сегодня герр Гитлер прислал сообщение о полной победе Германии в Бельгии и Нидерландах»[228].
В кабинете царило мрачное настроение. Если Италия вступит в войну, то Франция, которой придется сражаться с двумя врагами, не устоит. В этой ситуации Британия может вскоре оказаться единственным государством, отделяющим Гитлера от полного господства над Европой. Генерал Айронсайд записал в дневнике: «Война все ближе и ближе к нам, и это заставляет задуматься. Мы вступаем в новый исторический этап, развитие которого невозможно предвидеть. Никто не верил, что мы окажемся втянутыми в войну и смертельную схватку так быстро. Мы не подготовились, мы не развили военную промышленность и теперь не можем ничего сделать. Слишком поздно. Мы можем за год проиграть, но нам не победить Германию – разве что экономическими средствами»[229].
Галифакс, который все чаще в ложной надежде взирал на Италию, предположил, что, «возможно, будет полезно, если премьер-министр… свяжется с синьором Муссолини»[230]. Черчилль с готовностью согласился,
