«Засланные казачки». Самозванцы из будущего - Герман Романов

«Что он несет? Какие чехи, какой эшелон? С чего это Саныч меня по дороге в Тунку встретил, будто только здесь со мною познакомился? Он что, с ума опять потихоньку сходить начал?»

Мысли прыгали одна за другой, он абсолютно не понимал, зачем Пасюк так нагло врет. Ни одного слова правды не сказал, да еще так странно в его сторону косится.

– Ты какой станицы, вашбродь?

Участливый голос прервал его лихорадочные размышления, и Артемов открыл было рот для ответа.

– Ми… Х-ка! Х-ка!

Родион закашлялся, подавившись ответом. И даже согнулся, будто его снова начало тошнить – вот только на этот раз приступ был сплошным обманом. Артемов внезапно понял, почему Пасюк отвечает так и никак не иначе, и смотрит в его сторону странным взглядом.

«Чуть было не ляпнул, что я из Иркутска. Они же всех своих великолепно знают, а тут на – радуйтесь люди, самозванец появился. Забьют, как мамонта! Или за подосланного чекиста примут! Так, иркутским казаком называться нельзя – они меня махом вычислят. А в каких войсках, кроме Забайкальского, еще желтые лампасы носят? А хрен его знает! Значит, дабы не залететь – казаком признавать себя вообще нельзя. А форма откуда – ведь такое обязательно спросят!»

– К-ха!

Родион продолжал притворно кашлять и сплевывать, а казак сунул ему в руку тряпицу, заботясь о нем, словно о своем родном сыне. А в мозгу плясала пьяным танцором только одна мысль, исконно русская, неизменная на протяжении веков.

«Что делать?!»

Бывший атаман Никольской станицы вахмистр Алексей Бобков

– Эх-ма, – огорченно вздохнул казак, подъезжая к Баировскому зимнику – земля до самого Аршана здесь была только бурятская, казачий пай был поуже, и главная его часть на той стороне Иркута тянулась.

Крестьянские наделы широкой полосою к востоку дальше шли, до самого казачьего поселка Гужир, что в старину вместе с Тибельтинским караулом станицей Екатеринославской назывались. Отдельно они всегда от самой Тунки стояли во многих верстах, до караула аж сорок, и наособицу – бурятскими стойбищами и русскими поселениями отделенные, как и шимкинские казаки, что далеко на запад жили.

Но те в семнадцатом году свою станицу заново смогли организовать в день святого Георгия, оттого и именоваться так стали, хотя раньше она Ново-Троицкой называлась. А от нее к границе еще два небольших поселка растянулись, чуть ли не на сотню верст – Туранский караул да Монды. Так что исторически казаки в долине тремя группами жили, и самая большая, что две трети населения составляла в самом сердце казачьей станицы, что, как сама долина называлась.

Правда, в обиходе да казенных документах станицу иногда Никольской называли, ибо до революции местные власти именно так казачью волость именовали. Еще одна волость была в самом Иркутске и его окрестностях, где казаков большое количество проживало. И лишь после революции казаки добились переименования волостей в станицы, вернув их исконное название, дедами и прадедами за два с половиной века честно заслуженное еще со времен Якова Похабова, что этот далекий и благодатный край под руку московского царя подвел.

Бобков оглянулся – и, словно в юности, горячо забилось сердце в его груди. Он любил с детства всегда вот так взирать на свою станицу, что выпестовала его вместе с другими казаками.

– Тунка-матушка!

Далеко в пойме Иркута раскинулась старинная и большая станица, тысячи на две с половиной жителей, а то чуток больше. А раньше острог стоял, со стенами из бревен. Старики в его детстве часто говорили, что мальцами по ним лазили, лихостью своей гордясь.

Велика Тунка, из трех поселков станица завсегда состояла, что рядышком друг с другом, и одной версты не будет, раскинулись, от часовенок по краям до большой каменной церкви в центре – Никольского, Затунки и собственно Тунки.

Утерев выступившую из глаз слезинку, вроде надутую ветерком, старый казак тряхнул вожжами и лошади резво припустили, громко цокая копытами по талому весеннему снежку.

Глава шестая. Александр Пасюк

– Смотрите, Андрей Иванович, – Пасюк откинул в сторону барабан револьвера и высыпал на руку пять коротких патронов с разноцветными головками. – Это секретное оружие, которое только что поступило на снаряжение английских шпионов. В патронах снаряжен газ, от слезоточивого до нервно-паралитического. Есть у них и другие, там отрава намного смертоноснее. Что способен натворить такой патрон в помещении, я вам продемонстрирую, у меня есть один запасной.

Александр расстегнул маленький кармашек на кобуре и достал кольцо обоймы с шестью снаряженными гильзами. Продемонстрировал их Шубину и тут же убрал обратно. Снова зарядил револьвер, дал его в руки есаулу. Тот внимательно повертел «газовик» в руках.

– Мне удалось раздобыть лишь один такой револьвер и образцы патронов, хотя это было очень нелегко. – Пасюк сказал таким тоном, что в словах проскочило – «да украл я их, всего делов-то».

Шубин это понял и в ответ только одобрительно кивнул, соглашаясь со столь нехитрой формулировкой.

– Три баллончика газа увез другой офицер, он раньше меня выехал из Омска. Я задержался, подхватил болезнь в дороге. Теперь собираюсь уйти через Монголию в Китай. Если со мной что-либо случится, вы должны будете найти возможность доставить этот револьвер и патроны начальнику штаба Вооруженных сил Юга России генерал-лейтенанту Романовскому. Или лично в управление генерал-квартирмейстера…

– Хорошо, – есаул кивнул головою, – я немедленно переправлю вас в Монголию, дам вам надежную охрану и проводника. Они помогут вам добраться до станции Даурия, там стоит Конно-азиатская дивизия барона Унгерна. Оттуда вас отправят поездом в Маньчжурию.

– Благодарю вас, Андрей Иванович. Только это дело нужно держать в строжайшей тайне, на такое секретное оружие всегда найдутся желающие, – Пасюк заговорщицки улыбнулся и взял в ладони свой портсигар, отщелкнул крышку.

– Угощайтесь, американские сигареты, только что начали их производить. С фильтром, дабы табачный дым лучше очищался, и крупинки мелкие на губы не попадали.

Есаул Шубин с некоторым удивлением в глазах посмотрел на содержимое портсигара, вытянул одну сигарету и самым внимательным образом рассмотрел ее, споткнувшись глазами на непонятном названии. Понюхал табак, поднеся к носу.

– Пахнет приятно, Александр Александрович, недурственный табачок, благодарствую.

– Не за что, – Пасюк щелкнул зажигалкой, в которую есаул буквально впился глазами. Еще бы – Китай начнет их производить через три четверти века, никак не раньше. Да и пластмасса, как он знал, еще в обыденном обиходе не появилась, как и бытовой газ.

– Возьмите от меня в подарок, Андрей Иванович, у меня еще одна есть, – Пасюк показал на портсигар, в котором действительно имелось место для массивной металлической зажигалки.

– Благодарю, Александр Александрович, – Шубин коротко кивнул. – А теперь позвольте мне заняться своими обязанностями. Мы должны немедленно уходить отсюда, хотя в Тибельти вряд ли раньше утра разведку вышлют. Боятся они нас!

Пасюк дрожащими пальцами размял сигарету и закурил – перед глазами поплыло, то напряжение последних дней постоянно давало о себе знать. Он присел на сани и стал наблюдать за атаманом, который подошел к группе пленных красноармейцев – степенных бородачей в суконных папахах, что добровольно воткнули в снег винтовки, сдаваясь в плен.

– Идите пока в юрту, у бурят до утра посидите. А там в Тибельти, и по домам расходитесь, служивые.

Семеро солдат вразнобой стали благодарить атамана, а тот только махнул рукою, прогоняя их прочь. А сам подошел к милиционеру в серой шинели и красной повязкой на руке, что стоял чуть в стороне со связанными руками и под охраной двух казаков.

– Ну что, Митрохин, попался, сукин сын! – Голос Шубина зазвенел от едва сдерживаемой ярости. – В милицию пошел, свою собачью власть устанавливать?!

– Ты сам сучий сын, атаман. Все равно наша возьмет – и тебя к стенке поставят!

Лицо у милиционера было бледным, без кровинки и отрешенным, будто тот уже простился с жизнью. Но говорил горячо, смотрел на Шубина со жгучей ненавистью.

– На этом самом месте кончат тебя и твою банду, есаул. Ты здесь моего брата убил два года назад. Порубили нещадно сотню душ – отрыгнется вам их смерть, казачки, ох отрыгнется. Кровавыми слезами рыдать будете, но поздно!

– Было дело, брата твоего здесь я располосовал. И весь отряд красногвардейцев из Слюдянки порубили, кишки с веток свисали, – Шубин положил ладонь на рукоять шашки. – А тока ты не помнишь, друг ситцевый, что брат твой с ними допреж тут трех офицеров умучили, ноги в костре жгли. Легкой смерти вы им не дали! И трех казаков здесь же расстреляли! А мы вас тогда и пальцем еще не тронули! Было ли это дело, я тебя спрашиваю?!

Милиционер молчал, видно, крыть в ответ ему было нечем, но смотрел с ненавистью на раскрасневшегося от гнева есаула.